Сердце лича (СИ) - Глебов Виктор - Страница 8

Однако брать из комнаты было нечего. Все вещи охотника умещались в мешке, который он оставил на столе перед тем, как идти ужинать, и узел, которым всегда завязывал его Самарказ, не был тронут.

Самарказ разделся и, помолившись Мард-Рибу, лёг в постель. Меч, вынув из ножен, положил рядом с собой, а кинжал сунул под подушку. Спал охотник чутко, пробуждаясь от любого подозрительного шороха. Так что застать его врасплох было нелегко. Лишь обладатель совершенно бесшумной походки сумел бы подкрасться к нему.

Сон долго не шёл, но, наконец, усталость охоты и долгого пути взяла своё, и Самарказа одолела дремота.

Он увидел себя двадцати двухлетним юношей, солдатом элитного отряда карателей Великого Паши. Их послали усмирить и примерно наказать одну из деревенек, жители которой не пожелали платить налог на воду. Самарказ тогда служил карателем уже три года и имел звание улумбая, то есть фактически командовал четвертью отряда. Его людям было поручено отравить источники, а затем сжечь несколько домов и вырезать треть жителей.

Самарказ видел себя на подступах к поселению, обитатели которого ещё не знали, что по виадукам в их дома и питьевые бассейны течёт ядовитая вода, ни видом, ни запахом не отличавшаяся от чистой. Деревня жила обычной жизнью и готовился принять посланников Великого Паши, чтобы объяснить, почему налог сочли несправедливым. Наивные люди! Шалимаха-Астарея Третьего никогда не интересовали причины, его занимали только деньги. А их ему дать отказались. И вместо послов Великий паша прислал карателей.

Самарказ построил свою часть отряда и дал чёткий приказ: выйти из джунглей и запалить деревню с четырёх сторон. Потом ворваться через главные и запасные ворота, перебить стражников и начать «зачистку».

— Убивать каждого третьего, — сказал он. — Да пребудет с нами воля Великого Паши!

Его солдаты исполнили всё в точности. Не меньше трети жителей была перебита, а трупы сожжены в кострах пылающих домов. Самарказ заставил самих жителей бросать в огонь тела своих матерей, братьев, сестёр, отцов и детей. Наблюдая за их слезами, он чувствовал, что сполна исполнил долг перед Великим Пашой, но при этом понимал, что число его грехов перед Мард-Рибом неимоверно возросло.

В тот день он лично убил в бою пятерых стражников и казнил двенадцать жителей, среди которых были и дети. Самарказ должен был подавать пример жестокости своим солдатам, но каждый раз, когда сабля карателя опускалась на голову ребёнка, его сердце стискивала боль. Но он знал, что ему нет оправдания и прощения в глазах Несущего Свет. И потому каждый день и вечер молился в отдельности за каждого убитого.

Но время шло, и число мертвецов стало столь велико, что Самарказ уже не успевал молиться за всех, да и многих забывал. Поэтому он стал вначале молиться за всех своих жертв, а потом и вовсе уже говорил просто «грехи», объединяя этим словом и убийства, и брань и блуд и всё остальное, чего не одобрял или запрещал Мард-Риб.

Потом Самарказ уволился из отряда и перешёл на ловчую службу. Великий Паша этому не противился. Самарказ слыл отменным и смелым охотником и обещал в кратчайшие сроки пополнить зверинец Шилимах-Астарея, что и выполнил, даже превзойдя ожидания Великого Паши. Свободное время Самарказ посвящал молитвам, медитациям и чтению священной «Бруттхи». С годами прошлое отодвинулось и покрылось туманом, тем более что Самарказ старался о нём не вспоминать. Его в шутку прозвали монахом, хотя охотник за головами только посмеивался над этим. Святым человеком он не был и не стремился стать.

Хотя прошлое изрядно стёрлось из памяти, этой ночью Самарказу снились сцены из той жизни, в которой он был карателем. Лица убитых представали перед ним бесконечной чередой, он чувствовал запах горелой плоти и крови, слышал крики отчаяния и боли, о которых успел забыть. Все ужасы прошлого воскресли перед ним за одну единственную ночь.

А на следующий день он узнал за завтраком от Алета, что перед рассветом во дворец Зик-Армаха пришёл странник. Это был старый Махраджан, пророк Несущего Свет. Его приняли с почётом, отведя отдельные три комнаты в южном крыле замка, где жил сам паша. Махраджана звали Йамирриб, и он пришёл из соседнего княжества, где правил паша Цурак-Иших.

Всё утро святой человек молился, а потом говорил с Зик-Армахом в его покоях. О чём — никто, кажется, не знал. После этого паша спешно собрался и уехал с личной охраной и ближайшими советниками неизвестно куда, а дворец опустел. Виднелись только силуэты стражников на крепостной стене, да расхаживали слуги, занимавшиеся своими обычными делами. Не слишком ретиво, ведь следить за ними и занимать поручениями было особо некому.

Когда к Самарказу пришёл озадаченный Алет и сказал, что Махраджан Йамирриб желает говорить с ним с глазу на глаз, охотник был удивлён ещё больше, чем помощник церемониймейстера, но от встречи с пророком Несущего Свет, естественно, уклоняться не посмел, тем более что это была великая честь.

Алет проводил его в южное крыло замка и, попросив подождать, постучал в дверь Махраджана.

— Входите, — донеслось негромко до Самарказа.

Голос был старческий и тихий, но чистый. Так порой скрипят ворота, которые тревожит лёгкий южный ветер.

Едва приоткрыв дверь, Алет проскользнул в комнату и появился вновь через несколько секунд.

— Махраджан Йамирриб просит вас зайти, — сказал он Самарказу.

Охотник робко отворил дверь пошире и вошёл в просторную комнату, стены который были увешаны дорогими коврами. На полу тоже лежали настоящие произведения искусства. Однажды Самарказу довелось видеть своими глазами, как изготавливаются подобные ковры. Женщины нарезали крашеную шерсть и заталкивали её специальными раздвоенными иглами между нитями частой, жёсткой сети, затем с одной стороны заливали клеем, а с другой — постригали. Ещё более дорогие ковры не заклеивались. На них шерсть с изнанки завязывалась множеством узелков. Самое же сложное было сделать из ворса цветной рисунок. Ковры, которые красились после изготовления, считались не такими хорошими и стоили намного дешевле.

Всё это пролетело в голове Самарказа, как пущенная из арбалета стрела — в мгновение, пока он искал глазами хозяина комнаты. Тот расположился у восточной стены лицом к охотнику. Старик в золотых одеждах сидел на горе полосатых подушек. Золотая чалма лежала на полу справа от него. Лицо у святого человека было смуглое, как морёное дерево. Его покрывала сеть глубоких и мелких морщин, так что трудно было даже предположить, сколько ему лет.

— Входи, — сказал Махраджан. — Садись, — загорелая ладонь указала на ковёр, лежавший перед пророком.

На нём был изображён небесный бой многорукого существа с каким-то странным, похожим на гигантского червя драконом.

Самарказ поклонился так низко, как только смог, и сел, подвернув под себя ноги.

— Молился ли ты сегодня? — спросил Махраджан, глядя Самарказу в глаза.

У него самого глаза были светлыми, как олово, а взгляд — открытым.

— Я молюсь каждое утро и каждый вечер, Махраджан, — отвечал Самарказ с поклоном.

— Значит, за тобой нет грехов?

— Есть, Махраджан.

— Тяжёлые?

— Тяжёлые, Махраджан.

— Как же ты хочешь замолить их? — святой человек спрашивал спокойно, словно вовсе и не о спасении души шла речь.

Самарказа это удивило, но он прежде не разговаривал с пророками Несущего Свет, так откуда ж ему было знать, как они говорят с обычными людьми.

Обругав себя, Самарказ лишний раз поклонился и сказал:

— Я молюсь, Махраджан, и надеюсь, что Мард-Риб в своей бесконечной милости простит меня.

— Милость сына Яфры неиссякаема, но он не раздаёт её направо и налево. Только искренне раскаявшийся, ежесекундно мучающийся из-за содеянного, удостоится прощения, — проговорил Махраджан. — Таков ли ты?

— Нет, Махраджан, — Самарказ был вынужден признать, что молится скорее по привычке, не очень-то надеясь на прощение.