Мой босс - палач (СИ) - Владимирова Анна - Страница 34

С холостой жизнью…

Потому что когда мужчина позволяет себе то, что позволял он, варианта остаться своей собственной не существует. Его горячие ладони скользили по животу, ребрам, сжимали грудь и звонко возвращали меня вдох за вдохом к моему обладателю. А еще они творили такое, о чем язык не повернется сказать. И никакой договор не спасет против такого права собственности.

И даже мимолетная грубость добавляла остроты, не более. Когда он загнул меня лицом в подушку и вцепился в ягодицы, я дошла до такой жесткой разрядки, что на несколько вдохов почувствовала себя той, за кого он принял меня в клубе — девочкой для мимолетных утех. Когда эта роль отводится мужчиной всего лишь для удовольствия на несколько минут, а тебя тут же возвращают в почти сказочную реальность — черт с ней. К хорошему привыкаешь быстро, а Вернон доказал мне сегодня еще одну вещь — я хотела вернуться в ту реальность, которую предлагал он, а не ту, из которой меня вытащил. Слабая трусливая ведьма — вот кто я…

— Ну так и что? — прижал к себе спиной на том же диване, потому что сил двигаться пока что не было ни у кого.

— Да. Я спрячусь за тобой.

Чувствовала — он насторожился, но для него чушь, которую несу, давно не имела значения — он видел меня насквозь:

— Что за приступ самоуничижения? Я сделал что-то не так?

— Ты просто появился в моей жизни, — выпуталась из его рук и уселась на край дивана.

— И? Так болезненно смотреть правде в глаза?

Не собирался жалеть, и это мне в нем нравилось до дрожи.

— Да, — полуобернулась, едва не задыхаясь от вида уверенного самца на расстоянии вытянутой руки. Аж голова закружилась. — Я уже говорила: правда в том, что я слабая, трусливая…

— Нет, — перебил он жестко. — Правда в том, что ты меня любишь.

Его блестящий взгляд сказал слишком многое в этот момент, особенно, когда бегло скользнул к печати на моей груди.

…Сильва говорила, что каждый инквизитор вкладывает свои условия в эти печати. Понять все стало просто, особенно по его эмоциям, которые не мог спрятать, выдавая себя с головой каждым вздохом. Мои глаза предсказуемо спустились к его груди, а губы дрогнули в усмешке:

— А ты меня — нет…

Я проследил ее взгляд и опустил глаза на свою печать. Последний лепесток был бесцветным.

Никогда еще не хотелось просто перестать существовать…

Что бы ни случалось в жизни, я вставал и шел — сквозь огонь, боль, потери… Я возрождался из пепла и грязи, наращивал мышцы и все более толстую кожу и жил дальше. Но сейчас происходило что-то такое, после чего так быстро не встанешь.

Я не знаю, почему мой лепесток молчал. Говорить за него? Она не поверит, ведь я, как идиот, дал ей понять все. Первый отвечал за ее согласие стать моей, второй — за нашу первую ночь, а третий — за чувства. Конечно, первые два лепестка зеркально окрашивались на моей части договора. А вот чувства дали сбой. Только я не понимал — почему? Не любил ее? Напортачил с договором и вплел не то со своей стороны? Не мог. Напортачить не мог. А вот не любить — наверное… Что такого было у Бабочки, чего не было у меня? Почему ее часть договора печать посчитала выполненной, а мой — нет?

— Зря ты считаешь эту штуку такой красноречивой, — голос охрип. — Может, она вся в меня…

Бабочка внимательно на меня смотрела, не спеша умирать от обиды. В ее взгляде читался неподдельный интерес, но и боли там было достаточно. А еще — она считала, что заслуживает такой расклад.

— У тебя с красноречием как раз все в порядке.

— Я не знаю, почему она не реагирует, — нахмурился. — Был уверен, что они окрасились зеркально.

— Это вряд ли было возможно при том условии, что ты туда вложил. Люди не влюбляются друг в друга одновременно.

— Успокаиваешь меня? — усмехнулся.

— Ты очень расстроен, — пожала она плечами.

— Ты заставила меня чувствовать себя дураком.

— Постараюсь не сильно этим гордиться, — попробовала улыбнуться она.

Что тут еще скажешь?

— А я хочу тебя любить, — заявил глупое и сгреб ее в объятья.

— Я не говорила, что люблю тебя. По-моему, ты все-таки налажал с этой штукой, — обвила она меня ногами.

— Может, она все перепутала? И это я тебя люблю, а ты меня нет? — прошептал ей в шею и понес в спальню.

— Скорее всего, так и есть, — улыбнулась она.

— Тогда я люблю тебя, — поцеловал ее и как-то умудрился лечь вместе с ней сразу, не отрывая от себя.

— Теперь я не усну, — рассмеялась Бабочка. — Ты такое говоришь! Пожалуй, я даже рада, что твоя печать не раскрасилась.

— Люблю тебя.

Пальцы впивались в ее кожу, вплетались в волосы, лоб касался лба. Это я был сейчас в ее руках, а не она в моих. Чувствовал себя слабым, уязвимым и ободранным до костей. А Бэрри смеялась, глядя на все мое внутреннее уродство. Мы же все равно понимали, что слова ничего не значат, но от бессилия что-то ей доказать я хотел умереть…

— У тебя комплекс отличника, Вернон, — прижала меня к себе Бэрри. — Это нормально — иногда получать неудовлетворительные оценки. Тебе просто нужно это себе позволить.

— Не с тобой.

Я уже почти спал, когда она еле слышно прошептала:

— Лучше со мной. Я этим не воспользуюсь.

Как и обещала ему — уснуть не вышло. Но не потому что меня ударило открытием — совсем нет. Ему было больнее. А потом, видя, как искренне он растерялся, я подумала, что сегодняшний день наполнился до краев невероятными зрелищами. И вид раздавленного открытием инквизитора впечатлил меня больше всего.

Ну какой ему прок от моей любви? От слабой, потерянной ведьмы, которая растерянно прячется за его спиной, хотя еще недавно выпячивала гордо грудь и разве что не била в нее пяткой, как хотела бороться с системой. Его «нелюбовь» была гораздо выдержанней и практичней, он предлагал мне защиту и заботу — то, чего на самом деле хотелось каждой салеме в этом беспросветном существовании. Его «нелюбовь» мне нравилась больше… Жаль, что он этого не понимал и искренне переживал из-за случившегося.

Под утро я аккуратно вылезла из его объятий и отправилась готовить завтрак. Хотелось растянуть еще немного эти последние минуты тишины, потому что вот-вот начнется день. Я тихо приготовила все, чтобы быстро сделать ему кофе, но без меня инквизитор отказался отсыпаться… Я даже не услышала, как он вошел в кухню, а когда вскрикнула от того, что на талию легли руки, сцапал и притянул к себе:

— Тш… попалась? Куда тебя черти унесли, а?

Определенно, его нелюбовь мне нравилась все больше.

— Кофе тебе готовить.

Он нежно прижал к себе, зарываясь привычно носом в волосы:

— Идеальное утро, — выдохнул. — Пошли в душ?

— Может, сначала кофе?

— Тогда в душ можем уже не сходить.

Почему — стало понятно, когда Вернон включил новости, и утро кончилось.

Город охватила паника. Сюжеты о трагедии мешались с тревожными интервью обеспокоенных граждан, задающих вопросы правительству. А последнее не делало никакой тайны из произошедшего, четко разложив по полочкам, что сгоревшая — Сабина Монвилль, обучавшаяся в королевской инквизиции — внезапно воспламенилась посреди торжественного приема. Вернон щурился на экран так, что страшно было смотреть — не хотелось бы мне когда-либо быть на прицеле такого его взгляда.

— Скажите, мистер Саровский, — вдруг возникла в следующем кадре персона королевского инквизитора, — какие меры предпринимаются?

— Все под контролем, — сурово заявил тот, — сейчас инквизиции проводит проверку по факту возгорания салемы. К сожалению, стало известно еще о нескольких таких случаях, поэтому на данный момент некоторым особо опасным группам салем предписано явиться в инквизицию для проверки…

На этом Вернон резко встал и направился в спальню, а я кинулась за ним:

— Ты туда? В пекло?

— Да, — распахнул он шкаф.

— Что это значит, Вернон?