Укради меня у судьбы (СИ) - Ночь Ева - Страница 31

— Да, — расклеивает она губы, — жила бы себе спокойно, как раньше. Нет, захотелось жизни понюхать. Вот теперь и расплата за всё. И вряд ли колесо это повернуть назад можно. Эх…

Она говорит тихо, голос у неё противный, режет по ушам, хочется заткнуть их и не слушать её откровений. Чересчур они болезненные.

— Это вы крали письма от нотариуса? — я точно ничего не знаю. Это всего лишь предположение. Но лучше спросить, раз уж эта мысль пришла мне в голову.

— Да, — вздёргивает она подбородок и складывает губы в неизменную «розочку». — Не нужно оно тебе всё было, но что уж теперь. Пей до дна, Иванна. Не захотела предупреждений судьбы слышать, попробуй, каково оно — жить с открытым сердцем!

— Мило. Пафосно, — я бы ей поаплодировала, если бы чувствовала силы сделать это. — Не знаю только, идёт ли вам маска судьбы. Знаете?.. Я вернусь попозже. Может, к тому времени вы созреете, чтобы рассказать то, что до сих пор утаиваете. То, что я, наверное, должна бы знать, а не догадываться или пытаться добиться методом проб и ошибок.

Она не смущается. Смотрит на меня змеиным взглядом. И от этого становится ещё тяжелее: она действительно что-то знает, но по каким-то причинам не хочет говорить.

— А нужно ли оно тебе, Иванна? Выдержит ли твоё сердце? Примет ли правду? Захочет ли понять? Очень много вопросов. Но когда созреешь услышать ответы, приходи.

Ираида встаёт. Походка у неё сейчас не такая шаркающая. Будто, свалив груз на мои плечи, освободилась, почувствовала силу.

Я знаю её сто лет. Всю жизнь. А, оказывается, ничего не знаю.

Ираида Исааковна закрывает за собой дверь тихо. А я достаю телефон и звоню Репину.

— Никита? Забери меня, пожалуйста.

Я укладываю альбомы в большой пакет из супермаркета. Тяжело, но до лавочки я вполне способна дотащить груз прошлого. Но мне не приходится этого делать. В коридоре пакеты из моих рук забирает Идол. Молча.

— Ты, если что, звони, Вань, — говорит он уже на улице. — Плохой из меня товарищ, сама понимаешь, но вдруг чего надо — я всегда…

Я из сумочки достаю деньги. Хочу дать ему, но Идол оскорбляется. Я впервые вижу его таким непримиримым.

— Не нужно, Вань, — скулы у него сейчас острые-острые. Щетина с сединой отчётливее видна. — Ты больше не давай мне денег, ладно? Или по-другому… Если вдруг у тебя всё получится, вытащи меня отсюда. Вот так помоги. А денег больше не давай. Не надо. Жить хочу, — и такая страстная, тёмная тоска в этих двух последних словах, что невольно я отшатываюсь. Хочется обнять себя за плечи, спрятаться, чтобы не видеть незнакомого Жеку, что на миг прорывается наружу из-под маски знакомого лица.

— Я тебя вытяну. Обещаю, — идёт из глубины моего сердца. Я не вправе давать подобные обещания, но по-другому сейчас не могу.

— Ты не обещай, не надо, — у Идола блестят глаза. Он гладит меня по голове, как маленькую. — Не надо обещать. Просто сделай, если получится. А я буду знать, что ты хотела помочь мне. Это для меня важно, правда.

Возле подъезда останавливается шикарная машина Никиты Репина. Она здесь — словно случайно попавший пазл из другой картины.

— Это за тобой, наверное, — у Идола немного дрожат губы. Я знаю, что не должна жалеть его, но всё равно жалею.

— Ива? — Никита выскакивает из машины. Лёгкий, стремительный. Грациозный, как молодой гепард. — Это твоё? — он подхватывает пакеты, будто они ничего не весят. Внимательно всматривается в Жеку.

Идол вдруг улыбается мне, по плечу гладит.

— Ваньк, а ты выросла. Глянь, какие молодые козлы вокруг тебя вьются. Если вдруг рога надо будет обломать, зови. Я мигом. По старой дружбе.

— Иди уже, боевой мой товарищ, справлюсь как-нибудь сама, — поддавшись порыву целую его в небритую щёку. Впервые в жизни целую мужчину сама. А затем сажусь рядом с Никитой. Машина тотчас же трогается.

— Это кто, Ива? — у Никиты взгляд слишком… странный. Будто он имеет на меня право и ревнует. Но этого просто не может быть.

— Это друг, — говорю твёрдо. — Очень хороший друг.

Она приехала почти в четыре. Этот обломок аристократизма вещи в дом помог занести. Два больших пакета. Что в них? Ради чего она ездила в город? Вряд ли это продукты питания. Кажется, у Ивы прислуга есть. Но она не похожа на девушку, которая жила на всём готовом.

Я жду. Жду её звонка, если он будет. Она, наверное, устала. Я почему-то очень ярко представляю её осунувшееся лицо, глаза без блеска, губы уголками вниз. Наваждение. Слишком много Ивы в моей жизни, которая катится под откос в очень опасном направлении.

Наверное, ещё не поздно выпрямить крен. Взять штурвал в руки и повернуть свой корабль в безопасную гавань. Но я обещал. Не важно. Дело уже не в обещании, но проще так думать, обманывая себя.

Ива звонит через несколько минут. Наверное, даже вещи разобрать не успела.

— Если ничего не изменилось в ваших планах, приходите, — приглашает она без лишних слов.

— Мы придём, — отвечаю также кратко.

Кате словно подарок на день рождения сделали. Радуется, в ладоши хлопает. Что видит в ней ребёнок? Ива не кажется мне общительной. И вряд ли с детьми часто сталкивалась. Она больше напоминает мне молодое деревце, выросшее на обочине. Слишком тонкий ствол. Походя, любой может согнуть её стан и сломать. Обидеть и поиздеваться.

Нежная берёзка с хрупкими ветвями. Надо бы забор вокруг построить. А лучше — в другое место пересадить, где нет бездушных ног, что одним ударом могут переломить тонкий стан.

У Ивы калитка открыта. Какая беспечность.

— Проходите! — кажется, она на кухне. Катька несётся вперёд, как маленький тайфун.

— Ива! — кидается она к девушке, раскинув руки.

Девушка чуть отшатывается. От меня не ускользает её реакция. Что не так? Вроде бы они подружились? Или ей претят любые прикосновения?

Внимательно слежу за её лицом. Нет, это не брезгливость. И она принимает Катю в объятия. Осторожно. Словно боится, что ребёнок причинит ей боль. Странно.

— Чай будете? — улыбается она мне и Кате. Переводит глаза с неё на меня. В горле застревает ком. Становится трудно дышать. Я её несколько часов не видел, а кажется, что вечность прошла. Что со мной?

— Будем! — Катька по-хозяйски усаживается на табурет и болтает ногами. Хватает со стола булочку. — Я бы и съела чего-нибудь! — беспардонно заявляет ребёнок. Ива растерянно хлопает ресницами.

— Я бы тоже… наверное. Но у меня много еды, — начинает она суетиться, доставая из холодильника кастрюльки. — Борщ? Котлеты?

Катька радостно кивает. Боже, мне стыдно.

— Ты же обедала, Катя, — строго говорю дочери, а та в ответ округляет глаза.

— Это ж когда было, папочка!

Ну, да, часа три с обеда прошло. Но она ведь всегда ест из-под палки! Каждый раз — сплошные мучения и рычания, пока она по тарелкам размазывает кашу. А в супе вообще ковыряется так, будто клад хочет отыскать. Фигурно по краям тарелки выкладывает лук, морковь и морщится страдальчески, поедая каждую ложку.

Кухня наполняется запахами. Невольно сглатываю. Как вкусно пахнет.

— Ты когда в последний раз ела? — получается строго. Я не её папочка, чтобы контролировать. У Ивы виноватые глаза.

— Утром. Завтракала, кажется. А потом было некогда. Чашку какао выпила в кафетерии.

— Борщ! — Катька радуется. Можно подумать, ей гору шоколада предложили.

Красивый борщ, огненный.

— Андрей? — Ива держит в руках тарелку. Киваю в ответ. Хочу борща. И на кухне посидеть хочу, а не в столовой, как у нас, когда каждый сидит и дуется. Вроде бы всё правильно у нас, но пахнет какой-то невидимой тюрьмой. Мы никогда не едим на кухне. Не принято. У нас у каждого — своё место. Никто не сидит на табурете, качая ногами.

Катька дирижирует ложкой и подпрыгивает от нетерпения. Ждёт, когда и мы усядемся.

— Приятного аппетита, — желает Ива.

— Спасибо! — радостно ёрзает Катька и набрасывается на тарелку с едой, словно с голодного края.