Вверх тормашками в наоборот-2 (СИ) - Ночь Ева - Страница 27

Нет, лучше об этом не думать, потому что вот именно сейчас, тихой ночью, показалась я себе глупой-глупой, фальшивой, что ли, хотя никогда особо не лгала, не пакостила, а больше выделывалась да дерзила. Как же это трудно – взрослеть...

Спать почти не пришлось: буквально через час Пиррии стало хуже: она металась, бредила, горела. Видимо, остатки сил вбабахала в погоню за нами. Росса и Иранна поили какими-то отварами, самодельные бинты пришлось снять: страдая от внутреннего жара, Пиррия всё равно бы рано или поздно сорвала их.

Я невольно ахнула: под бинтами мимеи почернели и съеэжились, высохли до шкурки, а воспалённые раны так и не затянулись, хотя и стали не такими страшными. Росса хмурилась, Иранна молча перебирала банки и склянки из своей необъятной сумки со множеством отделений. Вскоре лендра и муйба о чём-то переговаривались вполголоса, трясли запасами, но не могли прийти к чему-то конкретному. Пока они совещались, я меняла холодный компресс.

В Пиррию опять вливали какие-то лекарства и отвары, мазали с головы до ног какой-то вязкой жирной дрянью, но ей становилось хуже. Ещё через час Геллан позвал Ренна. Тот водил руками, шептал какие-то заклинания (наверное), потом помотал головой:

– Это не обычная болезнь от истощения или простуды. У неё нет сил, и она не борется. Её внутренний источник опустошён, и теперь горячка пожирает её. Можно сказать, огонь добрался до внешней оболочки.

– Ты что, хочешь сказать, она умрёт?

Меня передёрнуло: вот, все знатоки, а ничего сделать не могут!

Ренн досадливо дёрнул щекой:

– Я хочу сказать, что сейчас ей ничто не поможет. Ни заклинания, ни лекарства. Можно помолиться.

Огненной молнией над головами бился финист. Казалось, птица обезумела, вскрикивала протяжно, будто её смертельно ранили, металась беспорядочно.

– Эй, ты! – закричала я обезумевшему финисту. – харэ истерики катать. Давай, маши крыльями над ней – охлаждай!

Птица, как ни странно, меня поняла. Зависла на мгновение, а затем начала обмахивать Пиррию.

– Дара, это финист… – сказала Иранна.

– Я уже в курсе, – мрачно отрезала, глядя на впечатляющий размах крыльев. Метра три точно. А может, больше.

– Финист – огненная птица, – гнула своё Иранна, пытаясь что-то мне втолковать, но я туго соображаю по ночам.

– Да-да, я уже поняла, – бормотала, не отрывая глаз от мерных взмахов.

– Он не может дарить прохладу – от него жар идёт, как от печки. Или даже посильнее.

– А по-моему, ей легче, – возразила я, – посмотрите: метаться перестала. Может, ей как раз это и нужно: клин клином вышибают.

Пиррия и впрямь притихла.

– Тинай, – прохрипела в полузабытьи, не открывая глаз. Знать бы, что это хоть такое.

Резко зашипели Сильвэй с Пайэлем, но я и так знала: Айболит рядом –  завибрировал кинжал у бедра.

– Отойдите, – скомандовал он властно, и все попятились.

Не испугались, нет. Просто не могли не послушаться. Словно под гипнозом, будто волной отбросило. Он подошёл к Пиррии – неловкое длиннорукое убожество, но как только остановился – куда делась вся его неприглядность. Кровочмак не изменился внешне – как был лохматым мешком, так и остался, но движения стали плавными, текучими, как пластилин. И не оторвать глаз, не моргнуть, потому что невозможно.

Он ощупал узкими ладонями каждую рану, каждую вспухшую полосу на теле Пиррии – нежно, едва касаясь.

– Сядь, Тинай! – приказал резко, и финист, издав резкий звук, опустился рядом.

Незаметное глазу движение руки – и вот на ладони у кровочмака длинное тёмно-красное перо. Он покатал его в щепоти, а затем острым концом проколол указательный палец.

Капля крови упала Пиррии на лоб. Бывшая сайна взрогнула и выгнулась дугой.

– Хорошо, – в голосе у Айболита проскользнуло удовлетворение.

А затем он начал рисовать кровавые узоры. Вначале на лбу, затем на скулах, потом на шее и груди. На запястьях и животе, на бёдрах и ступнях.

Узоры получались тонкими, как нити, затейливыми, как вязь. В свете костра и сияния финиста, что светил не хуже прожектора, они виделись чёрными. Вскоре стало казаться, что я схожу с ума: узоры ожили, зашевелились, начали меняться местами, перетекать друг в друга, переплетаясь завитушками и черточками. Я моргнула, чтобы справиться с головокружением. Узоры замедлили бег, запульсировали, замерцали и всосались в кожу – вошли жадно, как вода в раскалённый песок.

Стояла гулкая тишина. Кто-то выдохнул, а затем задышали, зашевелились все, кто следил за кровавым ритуалом кровочмака. Айбингумилергерз устало провёл лохматой паучьей лапкой по лбу и опустился на землю.

– Теперь с ней будет всё хорошо, – сказал хрипло, обнимая себя за плечи. – Ренн, – позвал тихо, но маг тут же выступил из тени. – посмотри, что у неё на груди. Кажется, это ваша штучка. Видел когда-то похожую.

Ренн подошёл к Пиррии и, не прикасаясь, внимательно посмотрел на кулон.

– Хм. Очень интересно.

Я чуть не превратилась в жирафа, но подлый маг ничего не стал объяснять, только на Геллана глянул так выразительно, что сразу стало ясно: они поговорят, а я опять в пролёте. Ладно, как говорится, ещё не вечер. Раз Пиррия осталась с нами, рано или поздно узнаем, что это за штуковина у неё на шее булыжником болтается.

– Айболит, ты лучший доктор на Зеоссе. Да что там на Зеоссе – во всех существующих мирах! Не зря я дала тебе это говорящее имя!

– Поесть бы, – буднично и без эмоций отреагировал на моё восхищение кровочмак. Как ни крути, а мужчины все таковы: ты им о высоком, а они тебе о жратве.

Я вздохнула.

– Пошли уже, вечно голодный мой. Сейчас несколько пискликов прекратят бренное своё существование.

Так и закончилась эта сумасшедшая ночка: финист, который почему-то Тинай, взгромоздился на Пиррию и распластал крылья, укрывая ими бывшую сайну не хуже одеяла; я скормила Айболиту солидный запас мышей и одну какую-то странную зверушку.

Счастье, что мне не приходилось никого убивать. Только передавала из рук в руки, потом Айболит отворачивался, а я смотрела в небо. Где-то рядом околачивался Геллан, и я уже не бухтела: раз ему так спокойнее, пусть ходит по пятам.

Потом мы без сил свалились и уснули. Правда, спать пришлось недолго: Пиррии не Пиррии, а на рассвете надо отправляться в путь. Впереди нас ждал Виттенгар, и я почему-то с волнением ждала встречи с новым городом.

Посудите сами: до этого я только Долину и замок видела да мерзкий Зоуинмархаг. Не считая гор, которые, конечно, прекрасны, но поднадоели до изжоги.

Сандр

По всей видимости, первый хозяин таверны «Опа» был шутник. «Был» – потому что вряд ли кто помнил его светлое имя, «шутник» – потому что только человеку с извращённым юмором могла прийти в голову мысль назвать придорожную таверну возмутительным именованием мягкого места человека. Впрочем, начальная буква названия потерялась в  незапамятные времена, не выдержав жёсткой конкуренции в борьбе за чистоту речи. Как говорили древние, мягкое место есть, а слова «...опа» нет.

А как, наверное, приятно было слышать ласкающие слух ассоциации, связанные с местом встречи местных и проезжих любителей выпить-закусить!

– Пошли в «...опу» ! – всего лишь сходить в таверну.

– Где встречаемся?

– Да в «...опе»!

Может, именно поэтому начальная буква на вывеске нечаянно рухнула, хотя светлое место её памяти не измазалось с годами – буква легко угадывалась по очертаниям, но вслух не произносилась. Таверну любя называли «Опа» и не приведи, дикие боги, брякнуть какому-нибудь залётному идиоту нечто пренебрежительное: «Ну и кормят в вашей «...опе»», например.

К слову, еда в «Опа» приличная, а хозяйка готовила вкусно. Стояла таверна на перекрёстке дорог. Сюда захаживали торговцы и воры, властители и лицедеи, простой люд и путники. Здесь можно было заночевать, узнать последние сплетни близлежащих городишек и поселений, заключить хорошую сделку, продать товар и провернуть разные делишки.