Вверх тормашками в наоборот-2 (СИ) - Ночь Ева - Страница 43

– Думаешь, пьют? – сообразил Раграсс.

– Да уверен! – захохотал сероглазый стакер. – Полные штаны испуга надо где-то утопить, чтобы не так страшно было помирать. И, думаю, расскажут много разных версий. А то злобная ведьма не слишком расщедрилась на подробности.

Сандр засобирался, отряхнул плащ, жестом поклянчил денег, получил монеты и, сверкнув обворожительной улыбкой, отправился на промысел.

– А что такое стихайка? – брякнула Дара, как только Сандр скрылся с глаз. И снова притянула к себе взгляды. У Иранны улыбка таилась в уголках губ и изогнутых бровях. Росса заинтересованно склонила голову к плечу. Ренн резко поднял голову и застыл. Мила погладила девчонку по руке.

– А где ты услышала это слово, Дара, – в голосе кровочмака рвался хриплый бархат.

– Да ведьма меня так обозвала, – пожала плечами Небесная.

– Стихийный дар, – отчеканил слова Ренн и вперился задумчиво в девчонку. – Что ты натворила, Дара?

– Прожгла дыру в замке властительницы, – улыбнулась дерзко, но в глазах не светилась уверенность бравады.

– Не обожглась? – деловито поинтересовалась Росса и бесцеремонно схватила Дару за руки, осматривая ладони. – Нет, вижу, всё в порядке, – проговорила гордо, словно ей неожиданно на голову свалилось несметное богатство.

– Учиться надо, – хмыкнула Иранна, – иначе сгоришь.

Дара побледнела:

– И Ёраллия то же самое сказала. Что сгорю.

– Это она от зависти.

Безмятежные лица. Небесная кидает взоры на всех, но подкопаться не может, а потому, махнув рукой, успокаивается.

– Мы с Вугом и Дредом на поиски. Поищем следы траурного золота, – заявил Раграсс, – нам легче всего это будет сделать.

У хищных мохнаток хороший нюх и развиты инстинкты охотников. Лучше их вряд ли бы кто справился.

– Что-то меня напрягает, – бормочет Ренн. У него заострились черты лица, между бровями пролегла складка.

Непривычно задумчива Алеста, будто пытается что-то вспомнить.

Мила прикрывает глаза, пытаясь воссоединить разрозненные потоки.

– Только не выплёскивайся, – шепчет кровочмак. На его коленях сидит Пуфик. У него ходуном ходят щёки – мерцатель беспрестанно жуёт. Вот уж кому нет дела до непонятной истории с пропадающими мужчинами…

* * *

Дара улучшила момент, когда большинство погрузились в думы, и тут же припёрла его к стенке:

– А теперь рассказывай, Геллан, откуда ты ведьму старую знаешь?

Он был готов к расспросам.

– Года три назад я побывал в Виттенгаре, но не по стакерским делам. Прошёл бы мимо, если бы не Зиргаллия.

– Что они не поделили? – Дара спрашивает спокойно, но прячет взгляд.

Геллан осторожно касается её руки.

– Я знаю, тебе не очень понравилась Зир, но, поверь, она не так плоха, как могла показаться. С ней кое-что случилось, я вытянул её из не очень хорошей истории, а потом хотел вернуть домой. Правда, Зир не хотела, но тогда казалось, что это выход. Не самый лучший, но всё же предпочтительный.

– Она натворила тут что-то, да?

Почему она не поднимает глаз? Геллан хотел бы видеть её прежней – той самой улыбающейся, взбалмошной Дарой, что свалилась ему на голову. Кажется, это было так давно, даже не в этой жизни…

– Она совершила самую главную ошибку, которую исправить невозможно, – вздыхает он. Дара заинтересованно поднимает глаза, и он улыбается – еле заметно, больше в душе.

– И какую? – круглые глаза и любопытный носик. Да, ещё можно её растормошить, и это его радует.

– Родилась не от той женщины. – эффектная пауза. – Ёраллия – мать Зир.

Дара, не сдержавшись ахает, а затем сомневается:

– Да ну, на фиг. Они вообще не похожи. От слова «совсем».

– Тем не менее, это так, – пожимает он плечами. – Тогда, три года назад, Ёраллия не захотела вернуть дочь. Я уговаривал, как мог, но когда эта женщина говорит «нет» – лучше отступиться, что я и сделал. Через год Ёраллия одумалась, но пропасть увеличилась, назад пути не осталось.

– Мда-а, – задумчиво тянет Дара, – но ведь они совсем рядом! А что, если узнает? И почему не вычислила до сих пор?

– Ты думаешь, властительница города знает о существовании придорожной таверны «Опа»? – Геллан прячет горькую усмешку. – А если и ведает, то вряд ли когда-нибудь переступит порог подобного заведения. Внутренний голос подсказывает, что Зир недолго задержится там. Подастся куда-нибудь.

Дара вздыхает, прикусывает кончик косы.

– Как же всё сложно-то, а? Ты это. Когда мы поймаем эту дрянь, не бери меня больше с собойк ведьме. А то я опять что-нибудь не то подумаю, и начнутся неприятности. Пусть уж лучше ни о чём не догадывается, раз такое дело. Хотелось бы, конечно, услышать, что эти две ведьмы не поделили, но ты же всё равно не расскажешь, да, Геллан?

Он кивает:

– Это не моя тайна.

– Я понимаю.

И тут она вскакивает: глаза горят, щёки пылают. Геллан внутренне подбирается, потому что почти уверен, что за этим последует.

- У меня появилась гениальнейшая мысль, - размахивает девчонка руками. Кто бы сомневался. – Тинай! – кричит она в небо, и птица с недовольным криком пикирует вниз. Так резко, будто хочет пробить клювом Дарину голову. Геллан невольно делает шаг вперёд, готовый прикрыть Небесную собою, если вдруг финисту придёт в голову атаковать. Но птица, сделав вираж, садится на мостовую. Растопыренные крылья, неподвижные глаза, приоткрытый клюв. Финист сердится, но всё же слушается.

Даре нет дела до его угрожающей позы. Падает на колени и, размахивая руками, вываливает свою гениальнейшую идею. В этом жесте она вся: не повелевает свысока, а без раздумий уравнивает шансы и просит. Под конец её спутанной речи птица перестаёт топорщить перья, в глазах мелькает интерес, а Геллан думает, что никто из них не догадался бы о таком простом решении. Может, потому, что никто и никогда из присутствующих, кроме Дары, не поднимался на высоту птичьего полёта.

Пиррия никогда не болела, поэтому чувствовала себя странно. Очнулась, не понимая, где она и что с ней. Боль никуда не ушла, но притупилась, а тело было слабым и непослушным. Кружилась голова, руки и ноги дрожали. В горле сухо, как будто огня наглоталась. Хотелось хоть чем-то залить пожар.

Она одна в пустом фургоне, хотя до этого, кажется, рядом всё время кто-то находился. Кто-то не давал ей умереть – мучил, что-то делал с безвольным телом, но она почти ничего не помнила. Почти.

Геллан. Он разрешил ей остаться. Не выгнал, как пса, не оставил умирать среди деревьев. Святой добрый Геллан. Слишком благородный, а потому неудачник.

Пиррия не понимала, что чувствует. Благодарность? Вряд ли. Торжество? Нет. О превосходстве в её положении речь вообще не шла, но то, как легко он подставлялся, заставляло кривить губы в усмешке: зачем раз за разом набивать одни и те же шишки? Будь она на его месте, никогда бы не подпустила к себе человека,  хоть раз уязвившего её, а, положа руку на сердце, не стала бы возиться, попадись ей, к примеру, Геллан или кто другой в плачевном состоянии.

Она не созрела – это правда. Звание сайны не оправдала – вот сейчас, после этих мыслей, поняла отчётливо и ясно. Даже малыши, что приходят познавать истины к муйбе, знают: сайнами становятся с целью помогать. Это их предназначение – высшее и неизменное. Вначале помощь людям и нелюдям, а только потом собственные проблемы и желания.

Огненные любили сумасшедшинку, азарт и часто смотрели сквозь пальцы на маленькие слабости. Может, поэтому дар перехлестнул личность. Пиррия, понимая, не желала признавать себя испорченной до мозга. Может, зря?.. Суровое наказание туманило разум. Слабая и растерзанная, дрожащая и страдающая от боли, она всё равно хотела возвыситься. Вернуться. Доказать. Особенно сейчас, когда боль немного отступила.

Что-то не давало ей расслабиться. Рука нечаянно зацепила кулон на шее. Одёрнула пальцы. Сердце сжалось в груди до крохотного зёрнышка. Но не это тревожило, вызывая бурю.