Ваш ход, миссис Норидж - Михалкова Елена Ивановна - Страница 13

– Нет же, мистер Ричардс ни при чем! Он женился бы на ней, но Сьюзен бросила его, а тот, другой, возьми да брось Сьюзен. Вот она и кинулась с горя в реку. Брала бы мистера Ричардса – не прогадала бы, – заключила девушка, укоризненно качая головой.

– А тот, другой… – вопросительно начала миссис Норидж.

Лицо горничной выразило живейшее сожаление.

– Чего не знаю, того не знаю, мэм. Сьюзен ведь была такая скрытная – ужас просто! Ни с кем не делилась. Они с мистером Ричардсом встречались тайно, даже хозяйка не догадывалась…

Девушка бросила опасливый взгляд на прикрытую дверь.

– Вот как?

Точно отмеренная доля сомнения в голосе миссис Норидж заставила щеки девушки вспыхнуть еще ярче.

– Я врать не стану, мэм! Если хотите знать, они из-за этого ссорились! Мистер Ричардс просил у хозяйки денег на икс… иск… испидицию, а когда она отказала, раскричался, что есть кое-что, о чем ей следует знать, и это Сьюзен Нэш. А хозяйка спросила: что за Сьюзен Нэш? А мистер Ричардс крикнул, что сейчас ей объяснит, да-да, объяснит, только как бы ей об этом не пожалеть. А потом он выглянул в коридор – лицо красное, в глазах слезы! Ей-ей, не вру! Он плакал – ну чисто маленький мальчик, которого наказали в Рождество. Увидел меня – я подшивала штору – и дверь захлопнул. Так что о чем они потом говорили, я не слыхала. – Вздох глубокого сожаления сопровождал это признание.

– Когда между ними случилась ссора? – спросила миссис Норидж.

– Пару месяцев назад, мэм. Да, точно: в самом начале августа. Хозяйка как раз купила породистую кошку, а та взялась драть шторы; вот я за ней и зашивала по всему дому. Уж такая вредная кошка!

«Нет ничего хуже болтливых слуг, – сказала себе миссис Норидж. – Но нет и ничего лучше».

Вечером в среду Томас Уилкинсон цвел, как мак. Он сыграл две партии с любимой тетушкой, помог выбирать цвета для вышивки Дженкинс, выпил бутылку кларета с Эмметом и очень мило пел под аккомпанемент невесты. Шарлотта прекрасно играла на фортепиано. Миссис Норидж предпочла бы ее исполнение, не обремененное пением, но мистер Уилкинсон не мог допустить и мысли, что кого-то могут интересовать скучные пьесы, когда есть он и его скромный баритон.

Ночью он встал, чтобы выпить воды, и потерял сознание. Леди Бассет послала за врачом. До утра доктор Эшли не отходил от больного. Томас то проваливался в обморок, то вновь приходил в себя. Плачущая Шарлотта сказала, выйдя из его комнаты: «Боже мой, миссис Норидж, он задыхается! Он задыхается!»

Миссис Норидж отыскала графин из-под кларета, но посудомойка успела отмыть его дочиста. А главное – Эммет пил наравне с племянником – и без малейших последствий!

Беседа с доктором Эшли не принесла результата. Тот не мог объяснить происхождение приступов у своего пациента. Отравление мышьяком он отверг. «У мистера Уилкинсона нет ни запаха чеснока изо рта, ни помрачения сознания, – с негодованием заявил он, глядя поверх очков на миссис Норидж. – Одышки и отека гортани также не наблюдается». «Вы могли бы сделать пробу Марша, чтобы исключить отравление, доктор».

Это предложение вызвало у эскулапа такой гнев, что он удалился, не удостоив миссис Норидж ответом.

– Неужели вы считаете, кто-то способен подсыпать мышьяк нашему милому Томасу? – произнес вкрадчивый голос за спиной гувернантки.

Миссис Норидж обернулась и увидела Дженкинс. Та стояла в темном углу, глаза ее поблескивали, как у грызуна. Казалось, она опасается выйти на свет.

Утро выдалось ясное и тихое. Другой человек, оказавшийся ранней осенью на кладбище в такую погоду, преисполнился бы романтических чувств. Старые замшелые плиты, на которых едва можно было прочесть имя и дату, навели бы его на размышления о времени, неумолимо стирающем память о людях даже с камней. Сияние витражей в соборе – на мысли о красоте, пережившей своих создателей. Vita incerta, mors certissima!

Другой – но только не миссис Норидж.

Чело ее и впрямь было омрачено думами. Однако повод к ним дала похоронная процессия, проследовавшая мимо гувернантки. Миссис Норидж опасалась, что кладбищенский сторож окажется занят на погребении.

Однако ее опасениям не суждено было сбыться. Она нашла старика на скамейке с другой стороны собора: он грелся, подставив лицо лучам солнца.

– А-а, опять пришли проведать нашу Сьюзен! – Старик хотел подняться, но гувернантка сама присела рядом с ним.

– Честно говоря, я надеялась найти здесь вас, – сказала она. – Вы, кажется, многих знаете в городе, мистер…

– Фальк! Джон Фальк.

– Мистер Фальк, – повторила гувернантка. – Может быть, вы что-то слышали о Дженкинс? Она подруга леди Бассет.

– Да какая она подруга! – проворчал старик. – Так, держат из милости. Дважды ей старуха давала пинка под зад и дважды возвращала. На третий раз, боюсь, Луиза Дженкинс закончит свои дни так же, как бедняжка Сьюзен.

– Сдается мне, в отличие от Сьюзен, ее вы не пожалеете, – заметила миссис Норидж. – Она чем-то обидела вас?

Сторож помялся.

– Все останется между нами, – заверила гувернантка. – В этом городе, кажется, только вы знаете, что случилось на самом деле, мистер Фальк.

В ладонь старика, подставленную будто бы случайно, легли две монеты и тут же исчезли.

– Не обидела, нет. Папаша Луизы, Том Дженкинс держал свою аптеку. Выглядел как червяк в очках, тихий, скромный, но вот дочку свою гонял и, говорили, поколачивал.

– Это были слухи или правда?

– Сам-то я этого не видел, – уклончиво ответил старик. – По Дженкинсу и не сказать было, что у него хватит сил отлупить кого-нибудь. Луиза как-то стащила у папаши деньги из кассы и пыталась сбежать. Ну, он ее отыскал, вернул домой и отходил как следует. Она две недели не показывалась в городе. Но у нее к составлению всяких снадобий был большой талант. Папаша все больше с таблеточками, микстурами и пилюлями возился, а она отвары из трав готовила, могла сущей ерундой страдание облегчить. У меня как-то раз зуб разнылся… Такая боль – впору башку об камень разбить! Так она велела положить в ухо дольку чеснока. И больше, говорит, ничего не делай. Только не в то ухо, что ближнее к зубу, а в то, что дальнее. – Старик подергал себя за мочку. – И что вы думаете? Прошло! За это я ее до сих пор добрым словом вспоминаю. И дома у меня всегда наготове чеснок, ежели опять разболится. Так о чем я?..

– Об аптекаре, ее отце.

– Да, точно. Мы с ним выпивали не раз. Не то чтобы дружбу водили… Но он не чурался меня и носа не задирал, как другой бы на его месте. Вот и вы ко мне со всем уважением – мистер Фальк! Приятно, что скрывать. Том в драку не лез, но и сам ее не боялся. Бывало, молчит весь вечер, а потом отмочит шуточку – и смеешься, как дурак, остановиться не можешь. Что-то в нем было такое… Эх, Том! Жениться ему надо было, а он вместо этого тихо злился и отводил душу на Луизе. Она, конечно, заслуживала трепку. То заказы перепутает, то начнет помогать ему и просыплет все порошки… А станет он на нее кричать – уставится, набычится и молчит. Ни прощения не просит, ни ласковым словом не пытается его утихомирить. Только зыркает, как на врага. Даже у святого рука бы сама поднялась, чтобы ей врезать. А уж Том Дженкинс святым точно не был.

Старик прокашлялся.

– Когда Луизе было лет двадцать, леди Бассет занемогла. Том отправил дочку к ней с лекарствами, а что там дальше случилось между ней и леди Бассет, мне не ведомо. Одно могу сказать: она пришлась хозяйке Дастанвиля по душе. Луиза прибегала к ней чуть свет, приносила свои отвары, отпаивала ими старуху… Хотя в те времена она старухой-то еще и не была! Уж не знаю, что помогло – ее снадобья или пилюльки с порошками, но леди Бассет поправилась. И щедро наградила Луизу. Девчонка сразу повеселела! Как же – она теперь невеста с приданым! Но Том рассудил иначе. Он давно хотел помещение побольше, и деньги, что получила Луиза, вложил в покупку новой аптеки. Я не одобрял этот его поступок. Но Том уперся, а когда он упирался, сдвинуть его нельзя было ни вот на столечко.