Двое (рассказы, эссе, интервью) - Толстая Татьяна Никитична - Страница 33

- А что вы скажете о своих студентах? Они такие же доверчивые и наивные?

- Кто как. Они молодые, и в этом есть и плюсы и минусы: они еще не вполне индоктринированы современной американской мифологией, и в то же время совсем неопытны и часто малообразованны. Я преподаю им creative writing, то есть учу их, как писать художественную прозу, а точнее, как не писать, потому что научить писать невозможно. Это что-то вроде семинара: по пятнадцать человек в группе, они пишут короткие рассказы, и мы их коллективно обсуждаем. Это очень интересно, но очень трудно, в основном потому, что многие приходят из обычных государственных школ, где их не учат грамматике, так что они не знают разницы между глаголом и существительным а в английском это особенно важно,- а многие не слыхали о том, что такое местоимение. Другие, наоборот, все прекрасно знают, так что уровень очень неровный. И я должна, не обижая безграмотных - ведь они в этом не виноваты и не раздражая продвинутых, суметь понятно и доходчиво все объяснить за час двадцать.

- Вы, русский писатель, преподаете писательское мастерство американцам на английском языке. Не правда ли, в этом есть что-то парадоксальное?

- На приличном английском, между прочим! Я сама себя иногда спрашиваю: что это я делаю? Не с ума ли я сошла? Ну а что я еще могу там преподавать?

- Ну, например, о русской литературе рассказывать...

- Был у меня курс русской литературы. С этого года отменен: слишком мало желающих. Интерес к нашей культуре упал до предела. Да и в моем колледже русской кафедры нет. А те, кто ко мне ходили, о России практически не слышали. Все приходится начинать с нуля. У большинства дикие, анекдотические представления: Сибирь, медведь, Достоевский, и все на каторге сидят. Те, кто слыхал о войне, думают, что СССР воевал на стороне Германии. О Первой мировой войне никто не слыхал. А те редкие студенты, кто все же успел поинтересоваться русской литературой раньше, уверены, что книги разрешено писать только членам партии. Прежде чем говорить о русской литературе, нужно, конечно, давать обзорный курс по русской культуре, и отдельно по советской. Мы, русские, сами виноваты: задурили всему миру голову нытьем и жалобами. "Замело тебя снегом, Россия!" - ведь только ностальгирующему эмигранту понятно, что это метафора, а американец думает, что Москва - это большой сугроб. Когда в городе Саратоге выпадает снег и я приезжаю на работу, я с привычным раздражением думаю: сколько сегодня человек,- семь или двенадцать - заботливо спросят меня: "Вот теперь, Татьяна, ты чувствуешь себя как дома, да?"

- А как вы себя чувствуете дома? Какой у вас образ жизни?

- Хаотический. У меня и дома хаос - немудрено, я же по полгода, по году отсутствую, потом, приехав, все начинаю перекладывать с места на место, не успеваю и бросаю на полдороге; и в компьютере хаос. Материальные предметы меня не любят: только все расставишь по местам, смотришь - одежда выходит из шкафа и ложится на спинку стула, книги сами сходят с полок и залезают под кровать, на обеденный стол... В компьютере текст вот сейчас был здесь - ан нету. Ушел в другое место. Зато в голове хаоса нет, и в текстах нет.

- Кстати, о текстах. Вы давным-давно ничего не публикуете, кроме рецензий в "Нью-Йорк ревью оф букс". Вас не беспокоит мысль, что вас забудут в России?

- Ну, писать наскоро ради того, чтобы напоминать о себе: ку-ку, я тут... Нет. Я медленно пишу, рада бы побыстрее, но не умею. И преподавание отнимает время: три дня в неделю преподаю, четыре - читаю рассказы студентов, чтобы потом обсуждать с ними.

- А было время, когда обсуждали ваши рассказы. Писали о них диссертации в разных странах.

- А они и сейчас пишутся. Мои рассказы входят в программы десятков колледжей, конференции "по мне" устраиваются, книги пишутся. Все метафоры, метонимии подсчитали, в графы занесли, распечатали, мне дико на это смотреть: я же, подобно мольеровскому герою, не знаю, что пишу метафорами... Присылают вопросники: "скажите, каким приемом вы пользуетесь, чтобы ввести в текст чувство юмора?"... Приписывают мне влияние авторов, которых я не читала, а когда я возражаю: "раз не читала, мол, то откуда же, бога ради, влияние-то?" - мне снисходительно говорят: "а это и не нужно, наука доказала, что не нужно... Вообще автора не существует, вот и Деррида пишет..." - "Но раз автора не существует, то, может, и Деррида не существует?" - "Ан нет, Деррида-то существует, а больше никто..." Слависты, естественно, не любят, когда автор придет на конференцию "по себе", сядет и смотрит, как василиск, а потом еще замечания делает.

- А как вы относитесь к знаковым фигурам новой литературы - к Сорокину, например, или к Галковскому?

- Оба они, на мой взгляд - неслыханно талантливые люди, с креном в гениальность. Беда только в том, что сорокинские вещи я никогда не могу дочитать до конца: скучновато. Замечательно сделано, спасибо, но мне пора. У Галковского другое: упоительная стилистика, и читать не скучно, но морально он совершеннейший таракан.

- В каком смысле?

- Быстрый, мелкий, суетливый, неприятный, умный и бессовестный. И он сразу всюду. Его необъятный "Бесконечный тупик" - какое-то барочное палаццо из мусора. Впрочем, за эстетические достижения я бы ему дала "Букера", если бы меня спросили. Отчего это, кстати, меня никто не спросит? Не все же награждать "Букером" за доброе и вечное.*

______________

* "Букера" Галковскому не дали, а вот "Антибукера" за 1997 год

дали, да он не взял: облаял по электронной почте антибукеровское жюри,

покусал руку дающую, обвинил людей, высоко оценивших его труд, в том,

что они хотят заткнуть его неподкупный рот какой-то "севрюжиной с

хреном". Председатель жюри В.Т.Третьяков, он же - главный редактор

"Независимой газеты", много в свое время печатавший Галковского, не

понял жанра, в котором работает писатель (игра на неразличении бытового

и литературного хамства), и на полном серьезе призывал одуматься,

пытался отнять у него чистую как спирт, злобную радость отказа,

публичного плевка из подполья. Нет чтобы порадоваться за писателя в его

звездный час: вот тот уныло влачил свои дни среди призрачных врагов и

безответно поливал человечество ядом, как вдруг такое счастье: гнусные

скоты, подло глумясь, оскорбили его: наградили, возвели в сан

великомученика, льют в глотку расплавленный свинец, закамуфлированный

под копченую рыбку!..

Умоляю: продлите его муки, дайте же ему "Букера"! [Примечание

Т.Т., 1998 г.)

- Стало быть, вы отстаиваете категорию морали в литературе?

- Не я отстаиваю, категории существуют помимо наших желаний. На этой категории можно ничего не строить: Сорокин вот не строит, так и спроса с него нет. А Галковский весь свой текст строит на том, что все-все, кроме него - гады, а он - майский ландыш. Эстетически это красиво, морально тошнотворно. А у писателей-"моралистов" другая беда: сеют доброе, а растет такой сахар сиропыч, что ноги вязнут, как в клею.

- Так в чем же выход?

- Наверно, в "золотой середине"! Только ее еще найти нужно...

1997 год

Татьяна Никитична Толстая

Что в имени тебе моем?

- Василий Иваныч!.. Бангладеш образовался!

- Главное, не расчесывай, Петька!

Анекдот

Вопреки совету Василия Иваныча, хочется расчесать, ибо зудит. Образовался.... а кто, собственно, образовался? Как ЭТО звучит по-английски, знаю: Commonwealth, а как по-русски - нет. Ужас какой! Не знаю, как Родина зовется. Звоню на "Голос Америки": "Здрасте, извините пожалуйста, вы не помните, как теперь называется наша страна?" Слышно, как думают. "Содружество.... Содружество... Володя! Воло-о-одь!.. Как Советский Союз называется?.. Содружество... Независимых... Государств".- "Точно?" - "Вроде точно".

Оказалось, неточно. Опросила других бывших вредителей бывшего СССР мнения разошлись. Союз Суверенных, Содружество Суверенных, Евразийское Содружество и так далее, и все правы, потому что все варианты звучали в печати и на телевидении, потому что союз и содружество - это, в сущности, одно и то же, суверенный и независимый - тоже одно и то же, тем более страна и государство - одно и то же, особенно в обратном переводе с иностранных языков, не поспевающих за капризами и разборчивостью наших руководителей (притом, что мы не уверены, кто именно нами руководит и на каком основании).