Кольцо Мерлина (ЛП) - Мунн Уорнер - Страница 78

Если это предприятие не удастся, другого не будет.

Успех или неудача этой отчаянной миссии так же мало значили для Гвальхмая, как и для Карла. Он искал любую возможность обменяться несколькими словами с Девой, надеясь найти что-то общее. Наконец, в отчаянии он прямо поднял тему Алаты, Мерлина и собственной миссии. Она выслушала его внимательно.

«Вы когда-нибудь слышали пророчество Мерлина о том, что Франция будет разрушена женщиной и восстановлена девой, которая придет из дубового леса на лугах Лотарингии?»

«Я часто играла с другими девушками вокруг волшебного дерева, которое стоит возле ручья в дубовом лесу. И Франция, несомненно, была разрушена королевой Карла Седьмого. По крайней мере, эта часть пророчества сбылась. Говорят, что Филипп Бургундский не вступил бы в союз с англичанами и не расколол бы страну, если бы не испытывал к ней столько ненависти. Как было бы замечательно, если бы после всего этого кровопролития, этого отчаяния общий интерес воссоединил герцога с моим королем, и он вернул бы свои владения! Вместе они могли бы вышвырнуть англичан в море».

«Действительно ли дофин – христианский монарх?» – спросил Гвальхмай, помня об обещании Мерлину.

Она негодующе выпрямилась в седле, забыв об усталости и синяках от доспехов. «Мой король самый благородный из всех христиан!»

«Тогда, если эта война будет выиграна и он вернет себе королевство, не сможет ли он выделить вам несколько кораблей? Он мог бы послать колонистов в землю Алата, чтобы взять ее под свое правление во славу Господа нашего. Как вы думаете, герцог Филипп забудет свою ссору и объединится с королем в подобном предприятии?»

Ее плечи опустились. Иногда мечтатель, всегда реалист, она откровенно призналась: «Я боюсь, что Бургундия никогда не заключит мир, если ее не заставят силой, но я обязательно отправлю герцогу письмо об этом, когда мы прибудем в Орлеан, где я призову английские крепости сдаться».

«Что вы попросите в награду на коронации, Дева?»

«Только, чтобы жителям Домреми и Грё больше не пришлось платить налоги. Они так бедны, они так много работают».

«Ничего для себя?»

«Я никогда ничего не просила для себя, кроме как от моих святых. Я попросила их, когда все закончится, забрать меня с собой в рай. Они обещали это сделать.

Они говорят, что я должна быть хорошей девочкой, и Бог поможет мне. Говорят, что это продлится не очень долго, и что дофин должен использовать меня быстро. Но он окружен ложными советниками. Мне так трудно убедить его!» Ее голос оборвался, она начала тихонько всхлипывать, и Гвальхмай быстро спросил: «Вы знаете, что ваши святые защитят вас, Жанна, и поэтому не боитесь идти в сражение?»

Она уже собралась и ответила твердо: «Я в такой же опасности, как и любой другой солдат. Святые будут защищать мужчин так же, как меня. Что касается страха, то я ничего не боюсь, кроме предательства!»

Но, когда Гвальхмай отвернул голову коня, думая: «Это говорила моя подруга-воин!», краем глаза он прочитал по губам Жанны, как она беззвучно прошептала: «и огня!»

Он не должен был это слышать. Он не подал виду, что заметил.

В последующие годы это крошечное мгновение самопознания значило для Гвальхмая больше, чем любые другие события, которые он пережил в Орлеане.

По прибытии Жанна начала быстро показывать власть своим военачальникам, которые хотели использовать ее в качестве инструмента для осуществления собственных планов. Зная, что англичане со дня на день ожидают подкрепления, она пришла в ярость, когда посланник, которого она отправила потребовать капитуляцию, оказался в плену.

Единственный раз, когда Гвальхмай видел ее улыбку в первые дни кампании, был случай, когда ее паж Луи де Кут подозвал их обоих к амбразуре, из которой наблюдал за англичанами. Они увидели француза, который высунул голову из-за зубца крепостной стены и осторожно навёл свою кулеврину на ближайшую башню.

Ручное орудие с тяжелой подставкой требовало времени, чтобы прицелиться. Прежде чем он успел выстрелить из своего чудовищного мушкета, раздался вражеский выстрел. Француз вскочил с громким криком и упал на спину, широко раскинув руки. Только его ботинки были видны англичанам, которые вытягивали шеи, чтобы посмотреть на подергивание, которое продолжалось, подумал Гвальхмай, неоправданно долго.

Жанна была потрясена его страданиями. Она повернулась к пажу.

«Найдите кого-нибудь, чтобы перенести его в безопасное место. Это позор!»

«Подождите, госпожа!» Луи поспешно схватил ее за рукав. «Я слышал о нем. Это мастер Жан Лотарингский. Ему не нужна помощь. Просто смотрите».

Ноги незаметно втянулись и исчезли из поля зрения англичан. На противоположном парапете англичане стояли, не прячась, а снайпер скромно принимал похвалы. Группа товарищей окружила его и похлопывала по спине.

В этот момент кулеврина рявкнула. Заряд маленького выстрела сбил с ног троих из этой группы. Другие пошатывались, ощупывая себя. Снайпер лежал неподвижно.

«Видите? Это мастер Жан. Он проделывает это каждый день. Иногда не раз. Право же, эти Проклятые не становятся умнее! Он “умер” так более 40 раз».

Гвальхмай подошел полюбоваться грозным оружием. Это был действительно красивый инструмент смерти. Также он отличался исключительной точностью, как продемонстрировал лотарингец, стрелявший прицельно. Требовалось немало мастерства, чтобы отмерить нужное количество пороха и выбрать правильную пулю.

Гвальхмай улыбнулся про себя, вспоминая несчастного Ву. Амбиции сходят на нет из-за небрежности. Он быстро подружился с Жаном и не раз подыгрывал ему, изображая приманку. Много не подозревающих англичан подставило себя под пулю, но только по одному разу.

Когда, наконец, пришли поставки через единственные свободные ворота, оставленные Орлеану, город обезумел от радости. Англичанам не пришло ничего. Чтобы сопроводить фургоны с провизией в город, Жанна выехала со своей «гвардией» – элитным отрядом, который она лично выбирала.

После полудня, в самую жару она удалилась отдохнуть. Телохранитель Д’Олон, который никогда не отлучался от нее, устроился в прихожей, и вскоре все уснули. По улицам ходили возбужденные люди, которые спорили, кричали, пили и рассказывали друг другу, что они сделают с англичанами на следующий день.

Гвальхмай тоже прошелся по городу с толпой, прежде чем вернуться в свое жилище почти на другом конце Орлеана. Его разбудил грохот пушек.

Он бросился к окну и глянул вниз на широкий бульвар. Тот оказался необычно пустым. Гвальхмай поспешно натянул сапоги и сбежал вниз на улицу, оставив дома шлем и доспехи, на бегу пристегивая меч.

На фоне прерывистого грохота пушек за городской стеной, от ворот города на Гвальхмая катилась волна шума. Он двинулся ей навстречу и вскоре столкнулся с толпой обезумевших людей, которые в ужасе бежали по бульвару. Многие были ранены, некоторые шатались, как слепые, закрывая глаза руками.

Огромные волдыри покрывали лица и голую кожу тех, кто спотыкался и кричал. Из многолетнего опыта Гвальхмай понял, что это были ожоги, вызванные негашеной известью, кипятком или кипящим маслом.

Пока он пробирался через отступающую толпу, он услышал, как сзади кто-то стремительно скачет на лошади, догоняя его.

Он обернулся и увидел Жанну. Никогда она не напоминала Коренику больше, чем сейчас. Наклонившись далеко вперед, она прильнула к шее коня. Конец древка ее знамени был засунут глубоко под подпругу седла, а само древко крепко зажато ее маленькой рукой. Длинная военная накидка развевалась за ней, хлопая на ветру, как хлыст.

Она узнала Гвальхмая, пролетела мимо, не останавливаясь, и крикнула: «Скорей, скорей! Французы умирают!»

Они почти достигли городских ворот. Плотная группа людей удерживала эту позицию, неуверенно толкаясь, оглядываясь через плечо, как будто враг был близко.

Когда люди увидели Жанну, настроение сразу изменилось. Гвальхмай с гордостью смотрел, как они бросились к ней. Из отступающей толпы получилось почти бесформенное построение, но оно было боевым.