Кольцо Мерлина (ЛП) - Мунн Уорнер - Страница 87

В следующее мгновение комната заполнилась орущими людьми. Их схватили. Он ничего не видел из окна, когда его выволакивали. Это было хорошо, потому что он не смог бы перенести зрелище того, что, как он знал, происходило.

Раздался крик. И все же этот единственный долгий крик не был ни воплем страха, ни криком агонии. Ликующий голос пел хвалу и веру. Это была молитва человека, которому была дарована великая истина, просветление, которое само по себе было подтверждением жизни, наполненной благочестием – высшим доказательством возвышенной веры.

Это было всего лишь одно слово, слово, которое содержало сущность всех надежд человека: «Иисус!» Только это, а затем – рев и треск вздымающегося пламени.

Но вслед за ним, в ужасной тишине, обрушившейся на огромную толпу, раздался еще один крик, удаляющийся с площади, как будто человек бежал со всех ног в слепом безумии.

Как и первый, этот голос Гвальхмай тоже узнал. Жиль Синяя Борода, лорд Машкуль, барон де Ре, маршал Франции, владелец многих поместий и замков – в этот трагический момент человек, чье сердце было разбито, чувствовал, что его душа умирает. Он увидел конец веры, надежды и мечты. Это был крик, от которого замерзала кровь:

«Будьте вы все прокляты! Вы сожгли святую!»

24

Феникс восстает из пепла

Не любит власть простой народ, но верно и наоборот.

А кровь красна у всех людей, патриций ты или плебей.

Да, ходит под ярмом народ, и все же он никак не скот.

Но я знаю, что я видел, и я видел это сам -

Как принцесса Царства божьего поднялась к небесам!…

...Однажды, думаю, сердитый глас воспрянет,

чтобы понять, как вышло, что Святая умерла. Песни Хуона

Тюрьма Руана была холодной и мрачной. Гвальхмай томился там много месяцев. Что стало с мастером Жаном, он не знал. (На самом деле, стрелок был убит сразу же, уж слишком долго он терзал англичан своими фокусами.) Иногда Гвальхмаю кидали какой-нибудь еды, иногда про него забывали на несколько дней. Никаких известий до него не доходило.

Он подозревал, что был избавлен от пыток только из-за седых волос. Хромота также придавала ему дряхлый вид, хотя сам он себя стариком не чувствовал. Чудесный эликсир все еще обладал некоторой эффективностью, однако он не излечил кашель, который начался у Гвальхмая, когда на каменном полу стояла вода, а на стенах выступила белая соль. Эликсир не облегчал и боль от сломанных ребер.

Весенним днем, когда его настроение было особенно мрачным, дверь камеры распахнулась. Угрюмый тюремщик махнул на выход. Во дворе Гвальхмай слезящимися глазами сощурился на солнце.

Его спина согнулась, а кости ныли от сырости. Грязный, изможденный, он не узнавал блестящую высокую фигуру перед собой.

«Кто ты?» – прохрипел он голосом, ржавым от долгого неиспользования.

«Ах, Баск, неужели эта древняя развалина действительно вы? Вы не помните старого Д'Олона?»

Гвальхмай протянул грязную руку и коснулся посетителя. Только призраки составляли ему компанию в камере. Там не было даже мыши или крысы, в которых он мог бы вселить свой дух, как Кореника научила его. Она тоже ни разу не общалась с ним. Почему, он не знал.

«Интендант? Как вы можете смотреть на меня? Мы потерпели неудачу. Мы любили ее, и мы подвели ее. Вы это знаете? Мы пытались и не смогли.

Она сказала им: “Я пришла, потому что меня послал Бог. Прошу вас, отправьте меня обратно к Богу, от которого я пришла”, и они это сделали, не так ли, Д'Олон? Они отправили ее обратно – с помощью огня! О, интендант, каким бедным и серым стал мир без нее!»

Слабые слезы потекли по его щекам. Д’Олон обнял Гвальхмая. «Идите ко мне, брат, все кончено. Вы свободны. Ваш выкуп был оплачен. Мы собираемся кое-что сделать с этим.

Англичане думают, что война окончена, и Франция снова принадлежит им. Они увидят, что у Девы остались друзья. Феникс восстанет из этого пепла. Пойдемте туда, где собираются храбрые рыцари. Пойдемте домой!»

«Где дом, Д’Олон? Что есть дом для такого странника в этом мире, как я?»

«Там, где живет человек, купивший вашу свободу. Барон де Ре и замок Машкуль».

Д’Олон довел его до караульной. Надзиратель швырнул на стол маленькую горку вещей, все имущество Гвальхмая. Его кольчуга, которую он носил под одеждой лесоруба, все еще окровавленная от борьбы в гостинице; меч Роланда и Жанны, который он не надеялся увидеть снова. Часто он сожалел о том, что взял его с собой в Руан, но в то время он не мог с ним расстаться.

Сколько драгоценных воспоминаний связано с этими двумя предметами. Но был еще один, намного более древний – кожаный пояс, обшитый римскими монетами, который дала ему мать, когда он отправлялся в свое долгое тщетное странствие, все еще бесконечно простирающееся перед ним.

Он плотно обвил пояс вокруг себя. Это было похоже на нежное материнское объятие. Он почувствовал, как вернулось немного его прежнего достоинства и смелости, но понял и то, что самонадеянность, которая у него когда-то была, никогда уже не вернется. Она была изгнана из него смертью Девы и долгими, темными, бессонными днями и ночами в тюрьме.

Прошло чуть больше года с тех пор, как Гвальхмай видел де Ре. Будучи еще молодым человеком, барон, казалось, постарел на десятки лет. Его замечательная борода вернулась в буйной роскошной славе, ведь волосы растут со скоростью полдюйма в месяц, и была такой же сине-черной, как прежде. Но Гвальхмай был потрясен, увидев, что его густые, остриженные до плеч локоны пронизали седые пряди.

Его губы стали тонкими, жесткими и жестокими. Глаза были жуткими, как будто темные мысли населяли мозг позади них. Однако, когда Гвальхмай задался вопросом, что за драконы осаждают его, де Ре с искренним удовольствием улыбнулся, увидев, как они входят в его кабинет.

Он вскочил со стола и бросил перо. Когда Гвальхмай захромал ему навстречу, на его лице появилось страдание.

«Ах! Им есть за что ответить, проклятым англичанам! Я вижу, они не перекармливали вас. Однако наше время придет! Мы еще выпьем их кровь и согреем ноги в их горящих городах. Россиньоль, принеси-ка вина!»

Вошел красивый жеманный мальчик с серебряным кувшином и бокалами из богемского стекла. Де Ре увидел взгляд Гвальхмая. Он засмеялся и взял большой кувшин.

«Ба! Черт с этими маленькими кувшинами! Мы не можем позволить нашим милым певцам из хора бегать взад-вперед каждые несколько минут. Они будут так истощены, что не смогут выполнять другие обязанности, которые мы ожидаем от них. Да, мой ангельский голосок?»

Мальчик улыбнулся и нежно покраснел. Де Ре притянул его за руку, приласкал и выпроводил из комнаты. Когда мальчик вышел, барон наполнил кубки друзей.

В кабинет принесли еду. Потом было еще вино, темное и крепкое. Гвальхмай осовел от жара камина, тяжелой еды и крепких напитков. Давно ему не приходилось наслаждаться такой роскошью. Ему казалось, что он окутан густым туманом. Голоса звучали издалека, будто через вату. Он смутно сознавал, что барон вслух читает какие-то бумаги на столе. Голос монотонно гудел, иногда изменяя тембр, словно обозначая разные части чрезвычайно долгой пьесы.

В какой-то момент он услышал, как де Ре произнес: «Она была прекрасна, как белая роза…», и хотел спросить, не о Жанне ли он говорил, но язык был настолько тяжелым, что Гвальхмай не смог вытолкнуть слова.

Следующее, что он помнил: он сидит в мягкой кровати, один в темной комнате. Он проснулся, что-то выдернуло его из глубокого сна. Было смутное воспоминание о пронзительном крике, похожем на те, какие он слышал на поле боя, когда лошадь знает, что смертельно ранена.

Он чувствовал мурашки на спине, на руках и на затылке. Он прислушался. Если и был такой звук, он не повторялся. Гвальхмай откинулся на кровать, все еще прислушиваясь, и вскоре снова заснул.