Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 20

Дверь за ней закрылась. Я щёлкнул брелоком сигнализации и завёл машину.

И по дороге набрал ту, что занимала мои мысли куда больше, чем саднящая разбитая губа, беременная от Пашутина домработница, его болезнь, и беременная от меня Юлька.

— Эль, у тебя какие планы на выходные?

Я прикусила губу. Сжала зубами, закрыв глаза.

Какой же у него волнующий голос. Особенно по телефону. Эти бархатные нотки, как тихое рычание льва, покорившего свою строптивую львицу. Придавил её лапой к земле и вожделенно требовательно заурчал.

Приоткрыв один глаз, я покосилась на часы.

Боже, мы проговорили до утра. Не удивительно, что в голову лезут всякие глупости. Но чем дольше я его слышу, тем больше хочу. Здесь, рядом, в своей постели, в своей жизни.

А ведь началось всё с невинного вопроса. Но ни у кого до сих пор не хватило сил первым положить трубку.

Не хотелось расставаться.

Я слышала, как скрипит его матрас. Он — как хрустит моя подушка.

Привязанная коротким зарядным шнуром телефона к розетке, я лежала на самом краешке кровати, глядя на мирно сопящую Матрёшку, и только это спасало меня от чего-нибудь постыдного. Например, пригласить его в гости в три часа утра. Хотя уверена: он бы примчался. Но объяснить мелкой кто этот дядя, что оказался утром в моей постели, было бы пока непросто.

— А помнишь, как мы поднимались на Домбай? — спросил он.

Тридцать градусов жары на земле и снег на вершинах. Как ты кутал меня в свою куртку, а потом за сумасшедшие деньги купил какую-то вязаную шаль, спеленал и назвал матрёшкой? Помню ли я? Я так твою дочь теперь зову.

— Паш, — прошептала я. Глаза уже не открывались. Накатывал густой, как туман над Домбаем, сон. Жёсткий матрас казался мужским плечом. И я слышала, как Верейский дышит в трубку — ждёт, что я скажу дальше. — Я сейчас, кажется, усну.

Он тихонько засмеялся.

— Спокойной ночи, моя красавица. Люблю тебя. До завтра.

«И я тебя», — прошептала я опустевшей трубке.

А утром, глотая таблетку от головной боли, ругалась на чём свет стоит.

На себя. На него.

— Дурачки дурацкие, — накладывала я Матрёшке на тарелку омлет и ворчала.

— Кто дулачки? — засмеялась она. Перекладывая ложку из правой руки в левую, она никак не могла определиться какой есть.

— Твоя мама и один… хороший человек, которому она не давала всю ночь спать.

Господи, мы же взрослые люди! Ну что нам помешает поговорить днём? Тем более, мы сегодня встречаемся. Нет же, болтали как влюблённые подростки до утра.

Но это подросткам всё ни по чём, а у меня-то голова теперь от недосыпа раскалывалась.

— Ко? — Матрёшка всё же определилась с рукой. Возила по тарелке ложкой в правой, но помогала пальцами левой. И надо, наверно, что-то с этим делать. Но пѝсать в горшок, есть вилкой и правильно выговаривать слова её учила бабуля. А я… я её так любила, что разрешала всё, если только это не во вред. Пусть ест как может. Лишь бы ела.

— Нет, не Костя, — покачала я головой и глянула на часы.

Костя должен был прийти минут тридцать назад. За вещами.

В груди кольнуло. Как и каждый раз, когда я думала о Косте.

Отвратительное чувство — смесь жалости, стыда и сожаления.

Стыдно, что мне до сих пор не хватило духа сказать ему, что вряд ли мы к нему приедем. Даже в гости. Я всё тянула, в надежде, что не придётся резать по живому, само отвалится. Что он уедет и всё само рассосётся без ненужных трудных разговоров.

Стыдно, что вчера он устраивал «проводы», собирал друзей, а я не пошла.

Конечно, он расстроился. Ждал и надеялся до последнего, звонил. Конечно, я сослалась на то, что очень устала и буду там своим кислым видом портить ему всё застолье. Но, конечно, мы оба прекрасно понимали, что дело не в этом.

Мама в итоге весь вечер осуждающе вздыхала. Так и не заставив меня пойти, уехала. Но оставила, словно в наказание, у входной двери мешок с мусором: вечером же по каким-то странным поверьям мусор выносить нельзя.

И теперь я смотрела на этот вонючий мешок и эгоистично думала: дождаться Костю или одеться и быстренько вынести самой?

И что я могла сказать маме? Да, я невыносимо сожалею, что Костя встретил именно меня. Ту, что его не заслужила. Да, он хороший человек. И мне очень жаль, что его больше не будет в нашей жизни. Жаль, что он уезжает так далеко, мы не сможем даже просто видеться, дружить семьями, встречаться по выходным, ходить друг к другу в гости. Но никто из нас не виноват, что я его не люблю.

Я решила, что ещё не совсем пропащий человек, раз совесть всё же победила и, оставив Матрёшку перед телевизором с мультиками, в тапочках на босу ногу я рванула на мусорку.

Ленивые собаки и не думали уходить, грея на солнышке у тёмно-зелёных контейнеров впалые бока, когда я снайперски метнула завязанный пакет в самый центр композиции из разноцветных мешков с сомнительным содержимым прямо над их головами.

Довольная своим трёхочковым броском, вывернула из подворотни. И застыла.

У подъезда стояла машина Верейского. А Костя, припарковав свою машину напротив, как раз переходил узкую улицу.

Он, закончивший манёвр, и ноги в дорогих кроссовках, шагнувшие из машины, оказались на тротуаре одновременно.

Один — опоздавший почти на час, второй — приехавший почти на два часа раньше назначенного срока, они не должны были встретиться. Но временная кривая сделала коварный изгиб. И я застыла между ними в растянутых трениках, бабушкиной кофте и стоптанных тапочках. Упс!

— Привет! — улыбнулся Костя.

Его руку при всём желании нельзя было назвать лапищей. Но когда она легла на мою талию и привлекла к себе, то показалась медвежьей лапой, не заметить которую ну никак было нельзя, а я так этого сейчас хотела.

— Привет, привет! — виртуозно уклонилась я от поцелуя ни жива ни мертва как Мёртвая Царевна. И, признаться, её вариант — упасть и притвориться дохлой — меня бы сейчас очень устроил. Но где там! — Господин Верейский! — вежливо кивнула я.

Стоящий у дорогой машины Павлик был, конечно, не тот пионер-герой, что много болтал и поплатился за это жизнью. Того несчастного мальчишку по фамилии Морозов и помнила то только моя мама да её поколение. Но было чувство, что если Павлик Верейский сейчас скажет чего не следует, то повторит подвиг пацана, и я ему в этом помогу.

Но это чувство не отпускало ровно до того момента как он открыл рот.

— Эльвира Алексеевна, — кивнул он. — А вы здесь живёте?

— А вы? — ничуть не облегчила я ему задачу. Потому что не надо, господин бизнесмен, являться заранее, и ставить девушку в неловкую ситуацию.

— Э-э-э, — приподнял он одну бровь. — Заехал к товарищу. Жду, когда он освободится, — показательно глянул на часы. — Рано заехал.

Я с пониманием кивнула: определённо рано. Обернулась к Косте. А тот, как любой нормальный мужик, протянул Верейскому ладонь для рукопожатия.

— Константин.

— Павел, — энергично пожал её Верейский.

Закончив этот обмен самцовыми обнюхиваниями, мы с Костей как бы пошли. Как бы даже как ни в чём ни бывало. Хоть я и не помнила, как именно мы оказались в подъезде.

— Муж твоей клиентки? — обескуражил меня Константин, поднимаясь позади по лестнице.

— С чего ты…

— Я видел его в клинике. Это на него тогда налетела Матрёшка в коридоре.

О, чёрт! А если и Верейский Костю запомнил — по его лицу ни черта было не понять, — то запомнил и мою девочку.

«Чёрт, чёрт, чёрт!» — про себя ругалась я. И хрен его знает, что чувствовала. Какой-то душевный скулёж. Что вот, он её уже видел, и всё как-то внезапно. А хотелось как-то не так. Но как я и сама не знала.

В общем, душа томилась как щи под закрытой крышкой, совесть грызла, как мышь корку в углу, а я придумывала какие-то дурацкие сравнения, вместо того, чтобы думать, как вручить Косте свой подарок, и чтобы выглядел он при этом не как прощальный. Не настолько окончательно.