Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 47

И пока я ставила в журнале подписи, из смежной комнаты высунула нос другая девушка.

— Галя, подожди, это же Лейман?

Что она сказала Гале, я уже не слышала, поспешно покинув лабораторию.

Но пока неслась к корпусу 17Б, как какая-то бандитка, уносящая ноги с места преступления, думала о другом.

Тертицкая подписала на анализ гена не ДНК плода, как думала я. А как раз образец «отца», всё из того же презерватива. И она просто гения, потому что подумала на два шага вперёд, когда я лезла к ней со своими никчёмными советами, что, если ребёнок мальчик, то анализ гена не нужен.

С колотящимся сердцем я поднялась по лестнице до кафедры. И уже там, в коридоре, не заходя, разложила на подоконнике и прочитала полученные результаты.

«Образец «ПВО» — Образец 1 (презерватив). Совпадение 100%»

«Образец «ПВО» — Образец 2. Вероятность отцовства: 0,0001%»

«Образец «ПВО» — Образец 3. Вероятность отцовства: 99,9%»

Почти оглохнув от потрясения, я пялилась в полученные результаты, и не сразу услышала, что меня зовут.

— Эльвира Алексеевна! — крикнула Калугина мне почти в ухо. — Ты то мне как раз и нужна, — вскинула она подбородок.

И по этому подбородку и её ледяному презрительному тону я поняла, что напрасно думала, что моего увольнения будет достаточно — Коган дотянулся и сюда.

Не только моей работе, но и моей научной карьере пришёл конец.

— Я надеюсь, обойдёмся без истерик? — голос Калугиной даже потеплел, когда она протянула мне заявление, написанное её рукой. Плохо получилось у неё и скрыть радость, что с этим неприятным делом покончено и она может идти дальше — нести студентам разумное, доброе, вечное, подписав мне «справедливый» приговор.    

Приговор. Я не знала, как иначе назвать бумагу, в которой она, как мой научный руководитель, гладко и подробно изложила всё: про мои пропуски лекций, про неорганизованность, низкие профессиональные навыки, которые, по её мнению, недостаточны для ведения научной работы. И ещё две страницы о том, почему она отказывается меня курировать. Не упустив ни одну мелочь, ни один просчёт, ни одно опоздание и ошибку, она равнодушно поставила крест на моей карьере и пошла налить себе чашечку чая.  

— М-н-н, — сдвинув на кончик носа очки и монотонно кивая головой, как старый филин, читала Тертицкая её заявление, что как завкафедрой должна была подписать. — Какая похвальная тщательность, Елена Петровна, — подняла она на стоящую рядом с её столом и меланхолично побрякивающую ложечкой о стенки чашки Калугину. — Как вы, оказывается намучились с этой разгильдяйкой.

— Да не говорите, — согласилась та, ничуть не гнушаясь тем, что я стою рядом. — Вот так возьмёшься по доброте душевной, тянешь на себе, а потом ещё за неё расхлёбывай.

— Не могу не согласиться, особенно про вот эту вашу душевную доброту, — оглушённая, парализованная, совершенно размазанная происходящим, я с трудом понимала издевается она над ней или говорит искренне. И унизительнее всего было слушать как они говорят обо мне, обращая внимание не больше, чем на пустое место.  

— Что у нас в этом семестре осталось?  Лекции по кольпоскопии? — заглянула Тертицкая в изрядно потёртую тетрадь. — Сколько тут часов? — отодвинулась она чуть не на вытянутую руку, ткнув пальцем.

— Семьдесят два, — слегка склонившись, ответила Калугина.

— Угу, — кивнула та и повернулась к монитору.

— Так я могу идти? — положила ложечку на блюдце Калугина.

— А я вас разве держу? — удивилась Тертицкая.         

— Ну-у, вы не подписали, — позволила она себе ткнуть ноготком в свою писанину.

— Да?! — удивилась Тертицкая. — Проклятая старость, — перевернула бумагу, поставила размашистую подпись. — Ну а вы что стоите, милочка? — первый раз посмотрела на меня. — Что молчите?

— А я должна что-то сказать? — горько усмехнулась я.

— Не должны. Но, мне кажется, могли бы.

— Могла бы, но не буду, — пожала я плечами.

— Это правильно, быть унижаемым — это одно, а вот унижаться — совсем другое. — Ничего не отразилось на её лице. Я могла только догадываться, что она хотела сказать. — Не смею вас больше задерживать, — она равнодушно взялась за «мышь» и уставилась в экран монитора.

И не сказать, чтобы я топталась в нерешительности, сомневаясь уходить ли мне. Хотя то, что меня лишат университета, ударило куда больнее, чем увольнение из клиники. Но мне нужны были результаты анализа того, кто решил втоптать в грязь мою жизнь. И пока я их не получу, я не собиралась уходить. Только хотела дождаться, когда свалит на лекцию эта лицемерная овца Калугина.

— Сейчас уйду. У меня к вам вопрос, если позволите. Наедине.

— Присядь тогда, я тут немного занята, — равнодушно кивнула она на стул.

Она сосредоточенно смотрела в монитор, усердно щёлкая мышью. Вот только в отражении зеркала, что висело у неё за спиной, я прекрасно видела, что она «занята» складыванием пасьянса. И она прекрасно видела, что я это видела.  

Спустя несколько минут усердного щёлканья, судя по взметнувшимся на экране фейерверкам, она оглушительно победила и, словно закончив важное дело, крикнула:

— Лена!

— Да, — высунулась из-за своего монитора Калугина.

— Твою ставку за научную работу я сняла. Семьдесят два часа кольпоскопии расписала в свободные окна в твоём расписании. И обратила внимание, что у этой непутёвой Лейман помимо лекций довольно загруженный учебный план, так что часы в госпитале тебе тоже придётся сократить — работа со студентами превыше всего, сама понимаешь.

— Ничего я не понимаю, — выросла та над стулом как ядерный гриб, поднявшись. — Не буду я вести ни эти часы, ни эти занятия. Ещё и бесплатно! — взвизгнула она.

— Конечно, будешь. А кто должен отдуваться за твоего нерадивого доцента?

— Так раскидай на всю кафедру, — материализовалась та у стола Тертицкой.

— А вся кафедра за что должна страдать?

— Анна Михална, — покосилась на меня Калугина, понижая голос до шёпота. — Вы же не можете… Вам разве Коган не звонил?

— Коган?! — удивилась Тертицкая. — Ну, конечно, звонил. Только, милая моя, где я, а где тот Коган. Хотя, знаешь, а пусть он сам за Лейман, а вернее за тебя теперь лекции читает. Я не против. Договаривайся, — закрыла она потрёпанную тетрадь, всё ещё лежащую на столе. Уставилась в вытянувшееся бледное лицо Калугиной. — Нет?! А что так? Он попросил — ты попросила? Это разве не так работает?

— Не так, — снова оглянулась Калугина на меня. И, перегнувшись через стол, что-то зашептала совсем тихо, так, что я не слышала.

— Правда? — брезгливо отодвинула Тертицкая Калугину от себя одним пальцем и скривилась. — А новую ногу он мне, случайно, не купит? А то эта как-то поизносилась, болит, зараза. А новую совесть тебе не справит? Нет?

— Анна Михална, ну при чём тут совесть, — фыркнула та, одёргивая платье, словно её только что поимели.

— Совесть, она, милочка, всегда причём. Тебе пора, — небрежно кивнула на неловко топчущуюся в дверях студентку.

— Иду, иду я уже, — недовольно осадила Калугина так и не успевшую ничего сказать девушку.

— И к лекции по кольпоскопии готовься! — крикнула ей вслед Тертицкая.  

А потом повернулась ко мне.

 — Или Лейман сама дочитает? А, Лейман?

Я грустно усмехнулась.

— Ну вот и чудесно, что вы улыбаетесь, Эльвира Алексеевна. А то я уж грешным делом подумала всё, лапки свесили, сдались.

— Возможно, и сдалась, — опустила я голову. — Я пока не знаю. Противно. Горько. Больно.

— Да, приятного мало, — кивнула она. — И докторскую придётся на другую тему писать. Твоя, увы, не по моему профилю. А я, как твой новый научный руководитель, с тебя три шкуры спущу.

— Анна Михална, — встретив её упрямый взгляд, я покачала головой. И думала не запла̀чу, но глаза предательски защипало. — Не надо. Спасибо вам большое. Но, правда, не надо, — вытерла рукой потёкшие слёзы.