Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 50

Но я уже ни во что не верил.

— Элечка, куда ты? Ты что делаешь? — бегала вокруг меня мама.

Папа с Матрёшкой в гостиной смотрели мультики.

А я вообще-то бросала в раскрытый на кровати чемодан одежду. Трудно было это не заметить. Но маме явно было всё равно, что говорить. Такая у неё была привычка: спрашивать очевидные вещи, когда она нервничала или сильно переживала.

— Я слышала ты разговаривала с Костей, — бесцельно суетилась она, не зная, то ли меня останавливать, то ли помогать.

Да, я разговаривала. Спрашивала, если ли такое вещество, может быть, яд или наркотик, которое действует как рассказал Верейский. И сильно удивилась, когда Костя сказал, что есть. Скополамин. Достаточно просто бросить щепотку порошка в лицо, вдохнуть и человек становится как марионетка, а потом ничего не помнит. Механизм действия, как лекарственного вещества, без всяких сказок и страшилок колумбийских наркоторговцев: блокирование нейромедиаторов, отвечающих за доставку информации, связанной с кратковременной памятью. То есть ничего, что происходит во время действия вещества не запоминается. А интернет, после подсказки Кости, уже щедро снабдил меня остальными подробностями и рассказами людей, что подобное пережили. Как, по рассказам очевидцев, они вели себя вполне адекватно, но при этом снимали с карточек деньги и безропотно отдавали злоумышленникам, помогали выносить из дома свою мебель и просто делали всё, что им скажут. И я думала станет легче.

Не стало.

До того пока сама не наступишь двумя ногами в какое-нибудь свежее дерьмо, можно сколько угодно теоретизировать, что на самом деле в этом нет ничего страшного, оно даже приятное — мягкое и тёплое. И, может быть, кому-то покажется нестрашным, что твой будущий муж трахался с бывшей под воздействием наркоты, он же не виноват. И, клянусь, я хотела быть среди них. Но мне было тошно. Противно. Обидно. Горько. И больно.

Я собирала вещи, потому что не могла оставаться в этой квартире. Не могла сидеть в этих стенах. А больше мне заняться было нечем. У меня не было работы, не стало докторской. Даже на дачу я не могла уехать — за окном как из ведра лил дождь.

Весь день и всю ночь я таращилась в чёртово окно, не понимая, что чувствую. Не представляя, как это принять. Нет, я не винила Верейского. Я даже Юльку не ненавидела — она мстила за «своё», чего-то подобного я и ждала, что она захочет его вернуть.

Я просто не знала, как мне с этим жить.

Говорят, у людей есть три основных первобытных реакции на стресс: «замри», «беги», «дерись». После того как меня уволили, я словно «замерла». Такая навалились апатия, бессилие, даже безразличие. Сейчас я хотела бежать. Всё равно куда, лишь бы не сидеть на месте. Лишь бы не видеть стены, которые словно кричали как Его здесь не хватает.

— Элечка, ты что собираешься в Благовещенск? — не унималась встревоженная мама.

— А почему нет? Там тоже люди живут, — остервенело срывала я с вешалок одежду.  

Раз уж она слышала, что я говорила, то почему бы ей не слышать о чём. А чего не дослышала, она наверняка себе щедро додумала.

— Павел что тебе изменил? — спросила она совсем тихо.

Ну вот, я же говорю: чего недослышала…

— Мам, — покачала я головой предупреждающе.

— Элечка, ну ты хоть дождись его, выслушай. Ну зачем горячку-то пороть?

— Мам, я просто не могу сейчас видеть всё это, — показала я неопределённо рукой, потому что даже паутина на потолке теперь напоминала о нём (он всё собирался её смахнуть), а сама посмотрела на кровать. Воображение тут же услужливо нарисовало на этой кровати его и Юльку. И хоть я знала, что от этих картинок никуда не сбежать, продолжила сворачивать и кидать в чемодан вещи. — Не могу просто сидеть на месте и ничего не делать.

— Ну съезди куда-нибудь. На курорт.

О, боги! Я с размаха села на кровать.

— Да, именно курорта мне сейчас и не хватает, мам. Ещё в Сочи посоветуй мне съездить! Как раз сейчас самое то!

— Прости, — горестно ссутулившись, села она рядом, — что-то не подумала.

— Нет, мам, он мне не изменил. И я не еду в Благовещенск, — обняла я маму. — Но мне правда сейчас очень плохо. Не заставляй меня ещё с тобой спорить. Я и так не знаю, что делать. Не знаю, понимаешь? — В дверь позвонили. Я встала. — Хочу пойти и кого-нибудь убить, — обернулась в дверях.

И даже точно знаю, кого. Но тогда меня посадят за убийство двух и более лиц. Но, сомневаюсь, что мне станет от этого легче.

Я махнула рукой. Пнула игрушку, что попалась под ноги по дороге. И широко распахнула дверь.

— А… Э…

— Наталья Александровна, — напомнила маленькая худенькая и очень приятная женщина, видя моё замешательство. — Здравствуйте, Элечка! — прижала она к груди сумочку в нерешительности. — Простите, если я не вовремя.

— Нет, нет, что вы, проходите, — я наконец пришла в себя и посторонилась, приглашая её в квартиру. — Ма-ам! Па-ап! — крикнула я. Но их обоих опередила Матрёшка:

— Ба! — кинулась она навстречу гостье.

«А вроде собирались только чаю попить», — усмехнулась я, разливая вторую бутылку вина по двум бокалам, а точнее разливая её остатки.

Сначала мы сидели впятером. Первой уложили спать Матрёшку. Следом уехали домой мама с папой. И мы с Натальей Александровной остались вдвоём.

Слегка под хмельком. Слегка обе расстроенные.

Она переживала за сына — он позвонил совсем грустный, усталый, потерянный. Спрашивал про меня и Матрёшку, беспокоился как мы. Поделился, что меня уволили.

Конечно, его мама собралась и приехала.  

А я… я вдруг поймала себя на мысли, что тоже больше переживаю за него, чем за себя. Волнуюсь, что он пропустил важную встречу. Что теперь места себе не находит. А как работать в таком состоянии? Как сосредоточиться на делах, когда все мысли о другом?

— Он случайно не поделился как у него дела с покупкой акций? — вкратце рассказав, как красиво меня подставили и за что уволили, осторожно спросила я.

— Акции? — удивилась она. — Что ты, Элечка, я же в этом ничего не соображаю. Даже если бы он мне сказал, я бы ничего не поняла.

— Вот и я так, — прикусила я губу.

— А Павлик, он даже с отцом вряд ли бы поделился. Он такой самостоятельный, — вздохнула она. — С детства. Я даже спрошу, он скорее отшутится, чем ответит. А у него какие-то проблемы?

Не так наглядно, как Павел, но я всё же нарисовала ей на салфетке «расклад сил» и пояснила что смогла.

— Павел, Алескеров, Пашутин, мелкие акционеры. Я только не знаю кто держатель вот этих двух процентов, — обвела я цифру «два» в кружочек.

Наталья Александровна красноречиво пожала плечами.

 — От Пашутина я, конечно, никак не ожидала таких поступков. Считала его более порядочным, что ли. Хотя о чём я, — махнула она рукой. — О какой порядочности, когда дело касается его дочери! Мама сказала, ты ехать куда-то собралась?

   — Собралась, — кивнула я. — Просто развеяться, на несколько дней. Только не решила куда. Может, к подруге в США. Виза у меня действующая осталась только американская, нам всем делали. Цент Репродуктивных Технологий, где я работала, был раньше филиалом Чикагского Института Репродуктивной Генетики, поэтому мы регулярно летаем к ним на стажировки, конференции. Летали, — поправилась.

— Чикагского? — удивилась она, словно совсем недавно что-то слышала о Чикаго.  — То есть собственник вашего Центра — этот Чикагский институт?

— Нет, — покачала я головой, — и у Института, и у Центра есть владелец, Борис Захарович Левинский. Он сам врач, учёный, генетик, основал метод предимплантационной генетической диагностики эмбриона, им до сих пор пользуются во всём мире. Он открыл сначала свой центр в Чикаго, очень давно, в восемьдесят каком-то затёртом году. А потом уже сеть клиник. Сейчас их около тридцати в разных странах.

— А Пашутин? Какое он имеет отношение к его Центру здесь?

— Не знаю. Возможно, они в партнёрских отношениях. Фонд Пашутина является основным спонсором клиники, но и помимо этого поддерживает много разных проектов.