Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 52

Она улыбнулась. Довольно и коварно.

— А вот это правильно. Рада снова видеть вас, Эльвира Алексеевна. Передумали?

— Не совсем. Но у меня осталось одно незаконченное дело. Результат анализа.

Она понимающе кивнула. И достала из ящика стола папку.

— Люблю эту всеобщую автоматизацию, — Анна Михайловна протянула руку к принтеру, дожидаясь, когда тот выплюнет напечатанные листы. — Никуда ходить не надо. Позвонила, поговорила, получила. Пользуйся!

— Это что? — непонимающе уставилась я на список лекарств, что она положила передо мной первым.

— Это, милочка, рекомендации нашего клинического фармаколога, которые были даны по моему запросу. Протокол лечения синдрома Лея или Ли, как его называют в западных источниках. Одно из самых опасных заболеваний головного мозга лечится во всём мире вот по такой схеме.

— Так секвенирование экзома в нашей лаборатории синдром Лея подтвердило? — не сказать, чтобы я сомневалась или волновалась. Просто хотела знать сдохнет этот козёл Пашутин от естественных причин или всё же придётся его придушить. Не руками, конечно, информацией, что его точно доканает, этого папашу. Да, сегодня я была зла.

— Не перебивай, — подала Тертицкая следующий лист, глянув на меня сердито. — А это ответ нашего генетика по данной конкретной мутации, — наконец положила она передо мной вожделенную бумагу из лаборатории.

Пробежав её глазами, я ничего не поняла и посмотрела на Анну Михайловну, которая сидела с таким видом, словно в шляпе у неё живой кролик, которого она вот-вот достанет.

— Диагноз подтверждён? — спросила я, задницей чувствуя подвох.

— Ну ты же грамотная, читай, — пожала она плечами и переложила мне под нос ответ генетиков.

«Чёрт! Да я год буду в этом разбираться!» — вчитывалась я в нагромождения терминов.

Мутации сдвига рамки считывания, кроссинговер хромосом…

Я, конечно, неплохо училась и все дела, но я не сразу вспомнила, что тонзиллэктомия — это удаление миндалин, когда услышала рекомендацию Машкиного ЛОРа, которому с чего-то не нравился её бас, а тут… прости господи, такая узкая специализация, что я прямо комплексовала.

— Анна Михална, — вздохнула я, — к сожалению, мои возможности это понять очень ограничены.

— Люблю честных людей, — хмыкнула она, словно именно этого и ждала. И довольная взяла слово. — Всё просто на самом деле. Да, мутация гена есть. Но при всём моём уважении к американским коллегам, которые провели такую долгую и сложную работу, это… неактивная мутация. Она никак не проявляется в данном фенотипе. Генетический груз нейтральных мутаций, молчащие гены — в этом наука ещё только разбирается, но наши учёные оказались круче. Точнее!

— Но как же симптомы? Все эти подёргивания, усталость, зрительные нарушения. Я же лично с ним разговаривала, видела. И он сказал, что препараты ему помогают, он стал себя чувствовать лучше. Хоть и понимает, что всё это временно. Выходит, его неправильно лечат?

— Знаете, что выдаёт в вас хорошего врача, Эльвира Алексеевна?

Я оглянулась, словно за мной как в анекдоте про Штирлица волочится парашют.

— Этот человек лишил вас работы, поставил крест на вашей научной карьере, а вы переживаете о том, что его неправильно лечат, — она откинулась к спинке стула. — Но я искренне рада, что не он отец вашего ребёнка.

Я вздохнула.

— Отцу моего ребёнка, к сожалению, тоже досталось. Так что я плохой врач, Анна Михайловна, потому что интересуюсь всем вот этим, — приподняла я лист, — только ради него.

— Мн-н-н, — посмотрела она на меня заинтересованно. — Так вы хотите отомстить?

— Ещё как хочу! Хочу раздавить гада, как напившего крови комара. Прихлопнуть, и чтобы только брызги полетели. Но… мало ли чего я хочу.

Она засмеялась.

— Так вы уже держите этого комара за яйца. Если не пересмотреть схему лечения, эти препараты разрушат его мозг быстрее, чем несчастный синдром Лея, который в его плохом самочувствии не виноват. Тринадцать панелей заболеваний, — ткнула она в анализ. — А они прицепились к несчастному синдрому. Просто залечат его до смерти и всё.

Она принялась собирать разбросанные по столу листы. Вложила их в тонкий файлик, протянула мне. И коварно прищурилась, словно просвечивая меня ренгеном.

— А, может, оно к лучшему? Просто не вмешивайтесь.

— Я подумаю об этом, — усмехнулась я. Бросила бумаги в сумку, встала. — Спасибо, Анна Михайловна.

— Вашей лучшей благодарностью мне будет возможность видеть, как вы получите степень доктора медицинских наук.

— Вас же уволят, Анна Михална, если заступитесь. И вы не хуже меня это знаете.

— Значит, уволят, — беззаботно пожала она плечами. — Я и так тут засиделась. А так перед смертью хоть ногой, а дёрну, — улыбнулась. — И вы, моя дорогая, когда заступились за мальчишку, сделали тот же выбор, что и я. Не тёплое местечко в жизни главное, не месть, не деньги, не власть — всё это пустое. Оставаться человеком — вот что важнее всего.

— И труднее всего, — кивнула я.

— Тему-то выбрала? — хитро прищурилась она. — Знаю, выбрала.

Я вздохнула. Выбрала. И даже знаю, о чём писать.

Но в ответ на её вопрос покачала головой.

— Может быть, к следующему учебному году. Или когда-нибудь потом, когда рожу второго или третьего, — посмотрела я на кольцо на своём безымянном пальце.

Она улыбнулась. Встала. Опираясь на свою клюку, обогнула стол и протянула мне руку. Её жёсткая ладонь твёрдо по-мужски сжала мою.

— Спасибо, Анна Михална, за всё. До свидания, — шагнула я к двери.

— Удачи, Эльвира Алексеевна, — махнула она.

Спускаясь по широкой университетской лестнице, я вызвала такси.

А на звонок, большую кованную дверь дома открыл сам Пашутин.

— Какие люди! — усмехнулся Владимир Олегович Пашутин, увидев меня в дверях. В блестящих туфлях, строгих брюках и белоснежной рубашке, расстёгнутой на груди, он выглядел даже нарядно. И весь его вид говорил о том, что он чем-то доволен. — Ну, проходите, раз пришли. А мы тут как раз празднуем.

Он показал правую руку, отступая в дом. И блеснувшее на пальце обручальное кольцо сняло все вопросы.

— Эльвира Алексеевна? — вышла на шум Ксения, пусть не в подвенечном платье, но близком к тому. Светлое, скромное, трикотажное, дорогое. Мягко обтягивающее её подросший животик.

И, чёрт побери, она ведь не просто удивилась, она смерила меня взглядом. Картина маслом: хозяйка дома и незваная гостья, которую тут не рады видеть. Во взгляде Пашутина и то было меньше неприязни. Хотя логично. В нём-то неприязнь откуда? Он победил, указал моё место, показал кто хозяин. Он даже снисходительно готов меня выслушать и протянуть носок ботинка для поцелуя.

Правда меня не особо смутили ни его снисходительность, ни высокомерие поломойки, ставшей вдруг столбовой дворянкой. Могу ведь и щёлкнуть по носу, чтобы не задирала, просто намекну Пашутину каким образом она забеременела, а могу… и побрезговать. Честно говоря, плевать мне на неё.

— Поздравляю! А я не с пустыми руками, вы не подумайте, — усмехнулась я.

И уверенности во мне не убавилось, даже когда за накрытым с одной стороны огромным столом я увидела других участников фуршета. Точнее, всего одну.

— Юлия Владимировна, — кивнула я, когда та подскочила из-за стола. — Какая неожиданность. Вижу всё же нашли общий язык с мачехой. Похвально. Как удачно, что вы уже вернулись. Как вам погода в Лондоне? Я слышала, был дождь.

— Ты была в Лондоне? — удивился Пашутин, войдя следом за мной.

— Я?.. Да, — на миг растерявшись, она взяла себя в руки, так и не глянув на отца. — Летала на уикк-энд, — растянула губы в недобрую улыбку. — За подарком. Вам, Эльвира Алексеевна, к помолвке.

— Жаль, что я его так и не получила. Но какое совпадение! — поставила я сумку на стул и тоже гнусно улыбнулась. — Я тоже приготовила вам подарок, Юлия Владимировна. Уверена, вам понравится.