Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 8

Я отложил важную встречу, сократил до минимума свой доклад на совете директоров, намеренно взял служебную машину, чтобы проехать по стоящему в пробках городу с «мигалкой» и едва успел вписаться в её расписание, подъехав к Центру Репродукции ровно в тот момент, когда она вышла на улицу.

А она была настолько погружена в свои мысли, что меня даже не заметила.

Приветливо кивнув какой-то грузной женщине и придержав для неё дверь, Эльвира побрела в сторону метро, глядя под ноги. Её опущенные плечи и тяжёлые вздохи делали мне больно. Я хотел её выслушать, утешить, помочь. Готов был что угодно сделать, лишь бы она улыбнулась. И не знал, как.

Отпустив машину, я оставил на заднем сиденье букет, что купил по дороге. Теперь эта огромная охапка цветов показалась мне безвкусной и вульгарной. Поэтому я спрятал под полой пальто единственную розу и поторопился за Элей в метро. В метро, куда я не спускался с год, наверное. Так что готовность отправиться за ней хоть на край света я, можно сказать, подтвердил наглядно.

И всё боялся, что теперь она меня заметит раньше времени. Всё же я создавал слишком много суеты. То пытался отплатить вход по банковской карте не на том турникете. То, решив сократить путь в лабиринтах перекрытой из-за ремонта станции, повернул не туда. То растолкал нерасторопных пассажиров, понимая, что могу не успеть в один с ней вагон. И только когда двери закрылись, а её рука с тонким ободком часов крепко обхватила поручень, я с облегчением выдохнул и понял, что аж вспотел. От волнения.

Спасибо дотошному сайту их медицинского центра, где расписание каждого врача можно узнать парой кликов — я без труда выяснил, что сегодня в клинике она до трёх. Потом на сайте медуниверситета нашёл расписание занятий Лейман Э.А. со студентами. Сегодня лекция у неё была на кафедре акушерства и гинекологии. И, судя по тому, как она то и дело поглядывала на часы, поезд по подземному тоннелю летел несколько медленнее, чем ей хотелось. А значит, не стоило слишком тянуть — в плотной толчее вагона у нас на двоих было всего пять станций.

Отдавив пару ног и трижды извинившись, я, наконец, встал у неё за спиной.

Так близко, что чувствовал её запах. И выбрав момент, когда она снова глянет на часы, взялся рукой за поручень точно в том месте, где её маленькая ладошка уже нагрела холодный металл.

Она растерялась, что её место заняли. Выдохнула с лёгкой досадой. Её рука сначала дёрнулась занять место выше моей, но потом схватилась за поручень под ней, и Эльвира принялась с нарочитым интересом рассматривать мою наглую руку.

Я бы очень хотел бережно, как хрупкую статуэтку, переместить эту женщину, что сводила меня с ума, куда-нибудь ближе к двери, загородить спиной, обхватить сзади кольцом обеих рук. Но одна моя рука, засунутая в карман, поддерживала изнутри толстый стебель розы. А второй я был вынужден сдерживать и центробежное ускорение поезда, то и дело роняющего на меня соседей, и вес собственного тела, что мучительно стремилось навалиться всей тяжестью и расплющить ту, что уже перешла от разглядывания сбитой костяшки на большом пальце к браслету часов и краю рукава пальто.

Штирлиц никогда не был так близок к провалу.

В тот момент, когда лопатками почувствовав жёсткость моей груди, она уже готова была оглянуться, я погладил мизинцем её пальцы и наклонился.

— Тебе очень идёт этот цвет, но я бы предпочёл другой.

Она дёрнулась. Замерла. Ресницы взмахнули испуганными птицами. Шея причудливо выгнулась. И проделав путь по складкам рукава и через плечо её взгляд упёрся в мой небритый подбородок.

— Цвет чего?

— Цвет грустной сосредоточенности, — склонил я к ней лицо. — Но я готов полцарства отдать за твою улыбку. И убить того, кто тебя расстроил.

Она улыбнулась.

— Обойдёмся без жертв.  

— Рад это слышать. А ещё больше тебя видеть, — коснулся я губами её виска.

Она отстранилась, ещё не зная, что это ловушка. А я впервые был благодарен розам за их шипы. Намертво вцепившись ими в подкладку, шипастый стебель позволили мне вытащить чайную пленницу на свет божий из темницы пальто одной рукой.

Сидящая напротив пожилая женщина восхищённо улыбнулась, увидев мой «фокус», и начала бойко толкать локтем соседку, косясь на цветок. Но Моя Женщина, увидев розу, их восторг не разделила.

— Павел Викторович, — гневно развернулась она, перекрикивая диктора, сообщающего название станции.

— Тс-с-с, — пользуясь тем, что поезд притормозил и началась обычная для остановки суета, я прижал её к себе. — Давай без имён. Начнём сначала, моя прекрасная незнакомка.

Глядя поверх её головы, я протянул цветок пожилой пассажирке, что тоже заторопилась к выходу.

— Берите, берите! — ответил я на её растерянность. — Хорошего дня!

К счастью, розу она взяла. А я невозможно обрадовался тому, что у меня появилась вторая рука и тут же поторопился ей воспользоваться.

— Убери руки, — зашипела Элька, оказавшись в плотном кольце моих объятий.

— Не могу, — улыбнулся я, покачиваясь вместе с ней, как лодка на волнах, в толпе толкающих нас со всех сторон пассажиров. — Это для твоей же безопасности, — и добавил, чувствуя, как она напряжена и выискивает глазами за что бы ухватиться. — Просто держись за меня. И позволь мне позаботится обо всём остальном.

Я перехватил её одной рукой за спину, второй взялся за поручень над головой. Ей ничего не оставалось: или распластаться у меня на груди, или обнять и слегка отстраниться.

Меня устраивал любой. Но она выбрала второй вариант. И целых десять минут я безнаказанно вдыхал её запах, слушал как бьётся её сердце, делился с ней теплом и чувствовал себя как Король Лев на Горе Предков. Королём Мира, победителем, альфа, мать его, самцом, но хуже всего, чувствовал себя именно там, где и должен быть — рядом со Своей Женщиной.

Что же ты делаешь? Чёрт тебя побери!

Я прижалась лбом к его груди, не в силах этому сопротивляться. И дрожь, что пробежала по его телу, и желание, что откликнулось в моём — всё это было так знакомо, так естественно, невыносимо, сильно, что кружилась голова.    

Его рука в ответ обнявшая меня чуть крепче. Порывистый вздох. Мучительный выдох. Время, что хотелось остановить. Слепящий свет объективной реальности, что хотелось выключить. И погрузиться в сладкий мрак мечты. Сказки. Волшебства.

Однажды мы так и сделали. Забылись. Сбежали из этого мира в придуманный. Где ритм, что задавала упругая жёсткость его ягодиц, был сродни звукам священного бубна, что уводил в страну предков. Страну запретных чувств, искрящих фейерверков, блаженства в парящей над миром тишине и оглушающего счастья. Страну, где были только он, я и наше учащённое сердцебиение.

В безумие наших ночей. Синеву наших дней. Ослепляющую яркость нашего солнца. Страну, где можно обрести всё, что нельзя увезти в чемодане. Нельзя погладить, как камни чёток, перебирая пальцами. Прижать к губам. Обжечься терпким вкусом. Осушить до дна.

Чаша светлой печали нечаянной любви, заполненная до краёв украденным счастьем — этот вечный символ курортного романа, стоит на каждом морском берегу. Забрать с намоленного места этот священный Грааль — накликать на себя беду. Пытаться сорвать с губ в пыльном городе свежесть росы тех отчаянных поцелуев — погубить навсегда родник. Это закон. Истина. Скрижали, омытые слезами тех, кто рискнул разрушить всё, что строил годами: семью, устроенный быт, карьеру, ради призрака того случайного счастья.

Но вечно находятся смельчаки, которым закон не писан.

Один из этих сумасшедших сейчас и прижимал меня к себе в вагоне метро.

Но где же тот лом, что собьёт меня с его груди?

Стукните меня чем-нибудь потяжелее, пожалуйста!

Ах, да! Он же удалил мой телефон.

Спасибо!

Я освободилась из его рук и вцепилась в поручень ближе к выходу.

— На следующей выходите? — и не думал он отступать.

— А вы? — вздёрнула я подбородок.