Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 55

Как ни хотелось мне устроить себе променад по Твери, в которой бывал лишь единожды, да и то репортёрским наскоком, но дразнить Судьбу не стал. Дохромав до Ямской улицы, не без некоторого труда нашёл нужный дом, затаившийся чуть в глубине сада, под сенью старых деревьев.

Под прицелами соседских взглядов, жалящих спину, постучал в резную калитку. Кабыздох во дворе залился истеричным лаем, гремя цепным металлом и разрываясь от ненависти.

– Сейчас, сейчас… ково там чорт… кто таков? – несколько томительных минут спустя поинтересовался хозяин дома через крохотное оконце. Называю пароль, и калитка со скрипом отворилась, впуская меня. Старый, но всё ещё бодрящийся мужчина, одетый несколько старомодно, но с претензиями на дешёвый разночинный шик, в доли секунды оценил меня и признал условно безопасным.

– Цыть! – прикрикнул хозяин на кудлатого пса, у которого от пожелтевших от времени клыков начала уже отлетать пена, – Свои!

Унявшись, тот гавкнул ещё раз для порядку, осторожно вильнул хвостом и принюхался, недоверчиво кося на меня глазом.

– Ну пошли… заходи в дом, – смерил меня взглядом Афанасий Никитич.

Обшоркав сапоги об половик и перекрестившись на иконы, да оглядев всю обстановку в горницу, прямо-таки кричащую о прошлом владельца, я уселся на лавку под выжидательным взглядом Афанасия Никитича. Некогда он крутился в театральных кругах, подвизаясь сперва плотником и малюя декорации, попутно играя роли «кушать подано», а потом дорос и до антрепренёра, кочуя по провинции с переменным успехом.

Каких бы то ни было высот не достиг, но сколотил к преклонным годам некоторый капиталец и осел на родине, купив хороший дом и обставив его небедно, но несколько эклектично. Быстро заскучав в своём сорочьем гнезде, Афанасий Никитич (Афанасий Никитин на афишах) не стал возвращаться на сцену, но принялся водиться с людьми разной степени авантюрности, не опускаясь, впрочем, до прямого криминала.

Пользуясь колоссальными и подчас весьма необычными связями, полученными за годы скитаний, он оказывает услуги то мелким дельцам, и то и всевозможным радетелям за народ. С авантюрной своей жилкой, сидеть на жопе ровно антрепренёр не может, да и не хочет, но и кочевая жизнь в преклонном возрасте уже не выглядит так привлекательно. А так он вроде и щекочет себе нервишки, чувствуя себя нужным, но и не удаляется далеко от печи.

– Владимир Алексеевич привет вам передавал, – своим голосом сказал я, и Афанасий Никитич сощурился, склонив голову набок.

– Никак Егорка?

– Он самый, Афанасий Никитич.

– Эх! Хар-рош, чертяка! Ну, рассказывай… – он жадно подался вперёд, – да не боись! Племяшка аккурат в Москву поехала, тётку навестить, а ты, значить, из Москвы к нам, хе-хе!

– Хотя погодь, – остановил он меня, – давай-ка помоешься сперва, а то вот ей Богу, псиной от тебя какой-то… А потом уже не торопясь, за самоварчиком и поговорим. Баньку я растапливать не буду, уж не обессудь, так помоешься.

Сняв парик и усы, я отмылся в корыте, пока услужливый хозяин поливал меня.

– На-ка вот покамест, – дал он мне чистую одёжку из своих запасов и захлопотал, накрывая на стол, – Не обессудь, пища у меня самая простая, холостякую. Щец когда захочется, так я в трактире и поем, а то и в гости напрошусь, хе-хе!

Нарезая ветчину и хлеб, он всё оглядывался на меня, весь расплываясь в предвкушающей улыбке.

Рассказывая ему за едой свои приключения, я иногда показывал в лицах то филеров, а то и свои с дядей Гиляем шуточки с условными знаками, што особенно понравилось хозяину дома. Хохотал он почти беззвучно, но до слёз и мотания головы.

– Сильны… – протянул он, вытерев слёзы.

– Так што, – посерьёзнел он, – из России совсем уходите?

Жму плечами неловко, и на некоторое время воцаряется тягостное молчание.

– Жаль… очень жаль. Впрочем, – тряхнул он плечами, виноватить вас не буду, да и не могу. Да… история. Как уходить-то будешь?

– Думаю через Петербург и морем, – поделился я планом, – есть у меня там завязочки, хотя и не то штобы большие.

– Завязочки, говоришь… – он замолк, зажевав дрянными зубами губу, да подкручивая в кольцо крашеные чорной краской усишки, – а стоит ли? Обшерстили небось всё твоё прошлое… погоди-погоди! Я помню, што ты в Одессу полицейских направил! Всё грамотно сделал, молодец!

– Прямо-таки… хм, – прервал он сам себя, хотя и явно хотелось поделиться. Што ж, это ему только в плюс, раз уж язык за зубами держать умеет!

– Направил ты грамотно, ничего не скажешь. Взъярил сперва свору, а потом будто кинул старую портянку в нужную сторону, н-да… Тут хошь не хошь, а когда начальство ногами топочет и молнии глазами мечет, не до изысков сыщицких у полицейских чинов. Бумажками да рапортами жопы прикрывают, н-да… Но всё едино… а вдруг? Это ж Петербург, там полицейских филеров да дворцовой полиции, да… чорт ево знает, какой ещё дряни, как опарышей в нужнике.

– Вот што… – остро глянул на меня хозяин дома, – ты помощью моей не побрезгуешь?

– Ни в коем разе, Афанасий Никитич! – я ажно руки к груди прижал, – Если уж дядя Гиляй, о вас вспоминаючи, хихикать начинает и головой мотать, то это такая рекомендация, што лучше и не бывает!

– Эт да… – с ностальгией сказало старик, – мы с ним, бывало, озорничали так… Впрочем, тебе это лишнее. Так о чём я… а! Ты, Егорка, не обижайся, но больно уж ликом красен. А в старину парни роли женские отыгрывали, смекаешь?

– Хм…

– Ну вот, обиделся, – вздохнул старик, – я ж не в содомском смысле! Вырастешь, и такая погибель девичья будет, што не приведи господь! Но то потом, а пока… ну вот глянь, глянь в зеркало!

Встав, я нехотя подошёл к большому зеркалу и уставился в его стеклянную глубину. Зазеркальный мой двойник придавил ответным взглядом, показывая ободранную, дочерна загорелую физиономию.

– Смотришь, да не так, – закряхтев, Афанасий Никитич встал и закопался с сундуке, достав оттуда платье и платок, а после – ещё и фальшивую косу, – Вот… приложи спереди…

Накинув мне платок, пока я придерживал платье, он ловко завязал его, прикрепив сперва косу.

– Видишь? Черты лица у тебя тонкие, нос не ломаный, борода пока не растёт, а главное – глаза синь-синевой, любая девка позавидует. Не так штобы и красотка выходит, но в платье нарядить, косу подвязать… а?!

– А морда? – предложенный вариант, несмотря на несомненные плюсы, не слишком-то мне нравится. Какой-то он… сомнительный. Театральностью так и прёт, и кажется всё, што Афанасий Никитич не только и не столько помогает, сколько развлекается, чудя по своему обыкновению.

– Покорябанная?

– И загар.

– А! – махнул рукой старик, – За два-три дня заживёт, да и отбелить несложно. Не полностью, но будет…

– А! Я ж главного не сказал! – хлопнул он себя по лбу, – С театром я давно уже завязал, но по старой памяти то актёра какого порекомендую, то горнишных для меблированных комнат подыскиваю. Смекаешь? С ре-ко-мен-да-ци-ей! Тебя в этот цветник вопхну, и ни один жандарм не заподозрит!

– А главное, – выпрямился он, – не просто доедешь во благе, но и там, в Петербурге…

– Даже несколько вариантов есть, – задумался хозяин дома, – вместе потом померекуем, как лучше будет.

Несколько нехотя, я всё же согласился. Доехать в Петербург могу и в пропойном обличии, но там проверки строже, да и прав старик – всякой охранительской дряни там до чорта, могу и вляпаться.

Это в Москве я как рыба в воде, чуть што – нырь в переулки! Чуть не где угодно утечь могу, потому как чуть не каждый дворик знаю, да и случись чево, не одна сотня дверей мне откроется. Хоть через Хитровские знакомства, хоть через дядю Гиляя, а хоть и через цыган, купечество, фабричный люд… Знают меня в Москве, свой насквозь, родной практически.

Петербург же…

– Пожалуй, што и соглашусь, Афанасий Никитич.

– Вот и славно! – потёр он ладоши, – Тэкс! Для начала… для начала мы приведём в порядок твою физиомордию.

Старик бесцеремонно повернул меня на свет, подхватив под челюсть и оглядел с видом художника.