Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 8

Престиж Империи не слишком пострадает, если буры смогут отстоять своё, да и обе Родезии формально не входят в состав Британии, оставаясь частными землями Родса, а это уже проблемы его наследников, а никак не государства!

Ныне ситуации застыла, и как повернётся, сказать не может никто. Умствования политиков в газетах не стоят и ломанного гроша. Большинство из них, за исключением людей недалёких, просто преследует собственные цели, продвигая ту или иную точку зрения.

Мишка знаком с международной ситуацией куда как лучше меня, отчасти по долгу службы, а отчасти благодаря более глубокому, стратегическому мышлению. По его словам, одна только Индия может преподнести многовариативные сюрпризы.

А ведь помимо Индии, есть ещё Афганистан, где проходит граница владений русского царя… и я решительно не могу назвать те земли частью Российской Империи! У тамошних правителей есть свои интересы, и интересы эти необходимо как минимум принимать во внимание, потому как мелкие племенные властители не раз и не два становились камнем преткновения великих держав.

– Его… – запнувшись на полуслове, опекун остановился, и самым неприличным образом открыл рот, сдвинув на затылок широкополую шляпу, глядя кинетическую скульптуру[8], вращаемую ветром. Широкие лопасти из тончайшей листовой меди кружатся тихохонько, создавая постоянно-изменчивые композиции, действующие самым гипнотическим образом.

Мотнув головой, он захлопнул рот, и вытер рукавом тонкую ниточку слюны, тихо ругнувшись и покосившись, видел ли я?

– Што это за… – крутанув загорелой дочерна шеей, он дёрнул кистью руки, не в силах подобрать слова, – хреновина?

– Движущаяся скульптура в стиле кинетизма, – отвечает за меня Санька, улыбающийся так, што чуть не солнечные зайчики от кипенно-белых зубов.

– Што за… а, нет! Не отвечайте!

Стараясь не коситься на лопасти, он вошёл в ангар и принялся разглядывать многочисленные модели аэропланов, висящие под потолком.

– И што… все?

– В потенциале, – понял я его, – Какие-то лучше, какие-то хуже.

– Примеряетесь, значит… – он прошёлся ещё раз, задирая голову и глядя на раскачивающиеся под потолком модели.

– Агась… – я отвлёкся, дав распоряжение одному из техников, – работают все, но по-разному. Одни – на взлёт-посадку, согласно расчетам, хороши.

– А это как? – быстро перебил Владимир Алексеевич по репортёрской привычке.

– Короткая взлётная и посадочная полоса.

– Ага, ага…

– Другие планируют лучше. Ну и так… всего по чуть-чуть. Примеряюсь, какие модели лучше, да какие по нашим условиям проще сделать.

– А это што? – нагнулся он к широкой трубе, трогая лопасти вентилятора.

– Аэродинамическая труба. Так себе труба, если честно… за неимением лучшей. Помещаем сюда модель самолёта, и начинаем обдувку.

– Ага, ага… впечатлён, – он уселся на верстак, сщёлкнув с него предварительно большого жука, угрожающе растопырившегося на дощатой поверхности, – не ожидал, если честно. Думал почему-то, што ты творишь этак по наитию, а тут всё такое… научное.

– Ну… – я перехватил его взгляд на доски, исчерченные формулами, чертежами и набросками, – вернее будет говорить – пытаюсь.

– Што там с двигателем?

– Доводят до ума, – присаживаюсь рядом, привалившись к плечу и прикрывая глаза, – в паровозных мастерских хорошие инженеры и рабочие, но есть, как говорится, нюансы. Марки стали, закалка и прочее.

– Хм… – его рука нерешительно взъерошила мне волосы, отчего меня совсем зажмурило, как когда-то в далёком-предалёком детстве, – а чем тебе старые двигатели не угодили?

– Тяжёлые слишком, или ненадёжные, а чаще и то и другое разом.

– А твой, значит, лучше? – в голосе тщательно скрываемое неверие и надежда.

– Угу, – я зевнул, не открывая глаза, – предварительные испытания двигателя проведены.

– Вот так вот?! – перебил он меня, – За две недели – ангар с десятками моделей, новый двигатель… пусть сырой… две недели?!

– Не-а… сперва, – стучу себя согнутым пальцем по виску, – здесь! Годами! А это так… и не две, а три почти.

– Он модели ещё в Одессе клеить начал, – наябедничал Санька, – в первый же свой приезд. И тетрадка там, в подвальчике, от сырости вся разбухла, а чертежи в расчёты в целости.

– Была в Одессе, – перебил я его, – давно уже забрал, и расчёты эти… так, филькина грамота, по большому счёту.

– Ну… тебе видней, – согласился Чиж, – я это просто к тому, што совсем даже не с ноля! Ночами иногда – проснусь, а он сидит с лампой, чертит, шепчет, волосы ерошит… Думал, не вижу?

– В Родезии, – я чуть шевельнулся, устраиваясь на плече поудобней, и перевёл разговор, – от летадл эффект скорее психологический.

– Ну да, – согласился дядя Гиляй задумчиво, – всё и вся вперемешку, небольшими отрядиками.

– Вот-вот! Отправил туда Тома и Ивашкевича, но мнится мне, они там больше негров пугают, да ещё координируют действия разрозненных наших отрядов.

– Это не лишнее, – пробубнил Санька рядышком, смачно зачавкав яблоком. Я не глядя протянул руку, и получил свою долю.

– Не лишнее, но так… На границе Капской колонии они нужней, вот пусть и летают, проверяют расположение вражеских войск, да тешут души бурских генералов. Пора им свои шишки набивать, да уверенности набираться. А я вот…

Открыв глаза, захрустел яблоком и соскочил с верстака.

– Чуть не забыл! Пойдём, – потянул опекуна за рукав, и жестом театрального режиссёра открыл брезентовый занавес, отгораживающий часть ангара.

– Какой-то… – он качнул пальцем конструкцию из реек и шёлка, – ненадёжный… нет?

– Испытан, – жму плечами, пытаясь удержать на лице скромное выражение, – вдвоём с Санькой поднялись, и ничего… нормально.

– Это ещё мотор у нас даймлеровский, – похвастался брат, принимавший непосредственное участие в создании аэроплана – чуйка у него на аэродинамику, – тяжёлый, зараза! А так… двести…

Он оглянулся на меня…

– До двухсот килограммов груза, не считая пилота, – поправил я, расплываясь в горделивой улыбке так, што ещё чуть, и морда пополам!

Владимир Алексеевич простецки присвистнул, уважительно оглядывая аэроплан.

– Поэтому позвал?

– В основном. Первый репортёр и всё такое…

– Первый… – засмеялся он, – положим, всё ж таки ты!

– Пусть второй, – соглашаюсь с ним, слыша нотки сожаления, – тоже недурно! И… хочешь, научу потом пилотировать?

– А… – он сглотнул, и взгляд загорелся безумной надеждой и Небом, – очень!

Погладив аэроплан по обшивке, уже этак по-хозяйски, опекун вздохнул прерывисто, потянувшись всем своим сильным телом.

– А ещё, – продолжил я, – дело такое… мы Фиме Бляйшману подарок задумали к дню рождения, и я было за всякую банальность, но Саня сказал – ша! У человека и так всё есть, нужно дарить ему интересное! И…

– Мишка собрал трофейные клинки британских офицеров с самых-рассамых битв, Егор откуёт, а на мне украшение!

– Ишь ты! – удивился опекун, – Сильно! А справитесь?

– Я слесарь не из последних, – жму плечами, – а нехватку умения восполню избытком оборудования.

– Угу… а я тут каким боком?

– За молотобойца постоишь?

– Охотно, – опекун подшагнул к тяжёлому молоту и сделал несколько уверенных движений такого рода, што мне на миг причудились на нём тяжёлые доспехи… – приходилось и за молотобойца.

Настрой сбился, но вот ей-ей, напишу! Как привиделось, так и напишу!

– Кстати, – остановился дядя Гиляй, опустив молот, – меч, это канешно символично, но продумать бы этот символизм заранее! Как минимум – гравировка в правильном стиле, а не мешало бы и поинтересоваться также, какие там клинки в Иудее в древности были. Есть соображения?

– Эге ж… – озадачился я, – вот это я лопухнулся!

– Замотался, – хмыкнул Санька, – да и я хорош! Ладно… решим. С Ицхаком переговорим, Фиру можно будет телеграммой спросить.

– Телеграммой? Да… в Палестину ещё… ладно, не завтра дарить собрались, решим вопрос.