Вечный капитан (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 23

На острове Хортица за две недели привели в порядок шхуну. Пришлось поменять несколько досок обшивки ниже ватерлинии. Долгое стояние в порту Созополь не прошло даром. Я предвидел это, поэтому доски привезли с собой. Местные рыбаки и лоцмана с интересом наблюдали за нами. Уверен, что они облазали шхуну от «вороньего гнезда» до киля, все осмотрели и потрогали. Теперь глядели, как мы крепим нагелями доски обшивки к шпангоутам. Уверен, что не пропустят ни одной мелочи и все, что может пригодится при постройке лодок или ладей, намотают на ус. Навесной, румпельный руль они уже оценили и начали ставить на большие лодки. Законопатив и просмолив шхуну, спустили ее на воду. Это мероприятие всегда собирало все население острова и прилегающих территорий, от мала до велика. Сказывалось отсутствие других зрелищ, из-за чего хлеб в горле застревал. Наверное, надеялись, что шхуна перевернется и затонет или еще что-нибудь случится. Убедившись в обратном, разошлись огорченные. Мы погрузили воду в бочках, припасы и подарки ахейской родне и быстро понеслись вниз по течению. Половодье уже закончилось, вода спала и над рекой стоял тяжелый, гнилостный запах.

Черное море встретило нас восточным ветром силой баллов семь. Поскольку ветер был почти попутный, я решил не ждать улучшения погоды. Взяли рифы на гроте и фоке и понеслись по волнам, которые были высотой не больше метра. Они разбивались о левый борт шхуны, роняя на палубу брызги. Я стоял на корме и дышал, что называется, полной грудью. У штормового моря другой запах, более резкий и соленый. Такое впечатление, что его поперчили и подсолили. Как бы скверно у меня ни было на душе, чем бы ни болел, а стоило вдохнуть такой воздух, сразу выздоравливал и телом, и душой. Сыновья, которые видели море впервые, до вечера не уходили с палубы, благо оба не страдали морской болезнью. Ночью ветер начал стихать и к полудню следующего дня сменился на юго-восточный и упал баллов до трех. К тому времени мы уже были примерно посередине моря. Только мы одни, больше ни одного судна в течение всего дня. Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Зачем-то днем загоняю в «воронье гнездо» впередсмотрящих и приказываю внимательно следить за горизонтом, а с наступлением сумерек все пытаюсь включить ходовые огни, чтобы не столкнуться с другим судном. В начале двадцать первого века большая часть неприятностей у капитанов была из-за столкновений с другими судами. Наверное, к концу двадцать первого века моря и океаны станут похожи на городские улицы: с односторонним движением не только в узостях, но и вдали от берегов, и с «пробками» в «час пик».

В Босфоре пошлину за проход собирал венецианец. Наверное, выкупил сбор пошлин. Значит, императору срочно потребовались деньги, которые могут быть нужны только на войну. Иоанн Ватацес напирает? Таможенник — эдакий живчик с улыбчивым лицом и цепким взглядом, одетый, не смотря на теплую погоду, в плотный темно-красный плащ и шапку из бобрового меха — подплыл не на галере, а на шестивесельной лодке. Решил не содержать ораву бездельников для понтов. Он не стал подниматься на борт, определив по осадке, что идем в балласте. Видимо, бывший судовладелец, нарубивший деньжат и осевший на берегу.

— Кто сейчас регентом при Балдуине? — спросил я, надеясь проскочить на халяву.

— Какой регент?! — удивился таможенник. — Императором у нас сейчас Иоанн де Бриень, бывший король Иерусалимский, а Балдуин — его зять и наследник.

Иван Асень мне рассказывал, что латинские бароны первое время отдавали предпочтение Иоанну де Бриену, престарелому королю без королевства, дочь которого поэтому никто не брал замуж и которая годилась в матери Балдуину. Впрочем, для династического брака это не было помехой. Потом бароны остановили свой выбор на болгарском царе, как имеющем реальную силу, способную противостоять Феодору Ангелу, дожимавшему их. Как только главная угроза исчезла, они, видимо, решили, что болгарский царь стал слишком сильным, захватив почти весь Балканский полуостров и прилегающие территории, поэтому вернулись к первому кандидату, как более слабому и управляемому. Именно это их и погубит, потому что Латинская империя скоро должна исчезнуть.

— Балдуин ведь собирался стать зятем царя Болгарии, — сказал я.

— Собирался, да не собрался, — пренебрежительно произнес венецианец. — Мы теперь воюем с болгарами. Они — безбожники!

Сомневаюсь, что Иван Асень отрекся от бога. Скорее, от Папы Римского. Зачем ему, теперь такому могущественному правителю, зависимость от мошенника или психически больного человека, утверждающего, что является заместителем бога на земле?!

Пока шли по проливу Босфор, мои пацаны с интересом рассматривали Константинополь. Даже с большим, чем пялились на Киев и Чернигов. Хоть и видели столицы княжеств впервые, но то были свои города, а сейчас перед ними был чужеземный. Я тоже так смотрел, когда впервые оказался здесь. Отсюда и для меня тогда началась «заграница». Вскоре убедился, что заграницей живут такие же люди, ничем не лучше. Тогда оба берега соединяли два моста, зато от крепостных стен и башен остались лишь фрагменты. Нынешний вид мне больше нравился.

В Дарданеллах пошлину собирали никейцы. Северный берег еще был латинским, точнее, венецианским, но пролив контролировали военно-морские силы Иоанна Ватацеса. Сорокавесельная галера с длинным тараном, покрашенным в черный цвет, золочеными мачтами и уложенными параллельно куршее реями со свернутыми парусами, красным шатром на кормовой площадке и отрядом лучников на носовой. Они приблизились к нам, следуя встречным курсом, потом развернулись буквально на месте и, быстро убрав весла левого борта, прижались к нашему правому. С кормы галеры были переброшен на шхуну широкий трап без ограждения, по которому перешли к нам четверо солдат в одинаковых куполообразных металлических шлемах, кожаных доспехах, коротких, по пояс, с круглыми щитами, на которых на красном поле нарисован золотой крест и написаны инициалы иудейского экстрасенса, распятого на нем за то, что решил стать основателем новой религии. Следом перешел офицер без головного убора и доспехов, в ярко-зеленой рубахе с золотой каймой, темно-красных портах, пурпурной тунике и кожаных сандалиях, ремешки которых были вышиты разноцветными шелковыми нитками в виде цветков. Поверх туники ремень с нашитыми на кожу золотыми ромбиками, к которому справа прицеплены ножны, обтянутые красным бархатом, в которых хранился кинжал с позолоченным перекрестием и рукояткой из красного дерева, в навершие которой вставлен красный камень, скорее всего, яшма. Было ему лет двадцать, волосы черные и курчавые, нос с горбинкой, глаза карие, усы и борода коротенькие и тоже курчавые. Скорее всего, молодой отпрыск какого-нибудь богатого греческого рода. Родители пристроили на теплое и неопасное место службы.

— Кто такие¸ куда и зачем следуете? — спросил он на греческом, пытаясь смотреть на меня свысока, что при его физическом, не говоря уже об интеллектуальном, среднем по меркам этой эпохи росте было затруднительно.

— Паломники из Черниговского княжества, плывем в Иерусалим, — ответил я.

— Не латиняне? — уточнил офицер.

Поскольку, как я догадался, с географией он не дружит, сказал:

— Союзники царя Ивана Асеня.

Судя по тому, как перестал задирать нос, в политике сборщик подати разбирался чуть лучше. Враги латинян — друзья никейцев.

— Что везете? — задал он последний вопрос.

— Ничего, кроме нашей веры, — ответил я, не уточняя, во что верим, и протянул ему плату за проход по проливу.

Эта фраза — или деньги? — произвела впечатление на ромея. Он взял золотые монеты и милостиво разрешил:

— Плывите.

Если бы я был настоящим князем Путивльским, сейчас бы сплюнул, чтобы избавиться от горечи при мысли, что ради таких уродов рисковал жизнью, защищая Константинополь.

На большей части Эгейского моря пираты исчезли. Никейцы и византийцы позаботились об этом. В этом вопросе их интересы совпадали, не смотря на ненависть друг к другу. Только в южной его части, возле островов Южные Спорады, к нам рванулись два рыбацких баркаса, заполненные отчаянными парнями. Стоило мне повернуть шхуну в их сторону, парни сразу передумали быть отчаянными, легли на обратный курс и с еще большей резвостью погребли к маленькому острову, поросшему кустами и низкими деревьями.