Вечный капитан (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 34

Я дождался, когда второй отряд приблизился к курганам на Олеговом поле, и поскакал по дороге к лесу, крикнув своим дружинникам:

— Уходим!

Оба вражеских отряда остановились, изготовились к бою. Наверное, смотрят на три сотни всадников, скачущих от города, и пытаются угадать, где основная часть новгород-северского войска и куда поскакали мы? Пусть гадают. Сейчас Михаил Черниговский выйдет со своей дружиной из ворот на противоположном конце города и ударит по оставшимся там в небольшом количестве осаждающим, порубит и сожжет баллисты, катапульты, осадные башни, тараны и всё остальное, что попадет под руку. Если после этого осаду не снимут, то затянется она надолго.

Михаил Всеволодович, Великий князь Черниговский, не сумел в полной мере воспользоваться моим отвлекающим маневром. Его дружина вышла из города, напала на осаждавших, уничтожила часть осадных орудий и, завидев отряд, который шел на нас, но вернулся с половины пути, трусливо сбежала. Видимо, князь решил приберечь свою дружину для более славных дел. Вместо боя предложил врагам заключить мир. Те с радостью приняли предложение.

Рассказали мне это двое кукинских крестьян, которых я посылал к Михаилу Всеволодовичу.

— В городе только про тебя и говорят, князь! — сообщили они. — Жалеют, что не ты ими правишь. Многие подумывают перебраться на жительство в Путивль.

— Пусть поспешат, — посоветовал я. — Скоро ваш князь до беды вас доведет.

Мир так мир. Значит, обещание прийти на помощь я выполнил. И галичанам заодно отомстил за своих «братьев». Осталось взять побольше добычи. Поскольку со мной киевляне и галичане не заключили мир, мог нападать на них без зазрения совести. Что я и сделал.

Моя разведка донесла, что вражеская армия разделилась на три части. Киевские и галицкие конные дружинники, сотен семь-восемь, вместе со своими князьями переправились на левый берег Десны и поскакали к Киеву. Киевская пехота, сотен пять, отправились на ладьях, которые уцелели потому, что в ночь нашего нападения стояли ниже по течению. Галицкая пехота, тысячи три-четыре человек, и обоз отправились в родные края по суше. Их ладьи достались нам или были сожжены.

Галичане были настолько уверены в своей силе, что не соблюдали элементарных норм предосторожности. Обоз шел к конце колонны. Позади него шагали только пара сотен пехотинцев, которые сложили свои копья и щиты на телеги, полупустые, потому что большую часть награбленного съели, пока осаждали Чернигов. Мы их встретили возле деревни домов на тридцать. Она располагалась на берегу неглубокой речушки, протекающей по краю леса. Дальше дорога шла между скошенных полей, а потом снова ныряла в лес. Крестьян в деревне не было. Узнав о приближении войска, попрятались в лесу.

Я подождал, когда весь обоз выедет на поля, а большая часть передовой колонны зайдет в лес, и повел свою дружину в атаку. Собирался конницей ударить в хвост колонны, а пехотой разогнать арьергард и захватить обоз. Не получилось. Заслышав топот копыт и завидев скачущую конницу и бегущую следом пехоту, галичане прыснула в лес, побросав копья и щиты. Обоз остановился, потому что возницы попрыгали с телег и тоже смылись. В итоге более полусотни телег с награбленным добром и брошенным оружием достались нам без боя. Даже грустно стало, будто обломали на самом интересном.

Возле деревни Кукино мы разделили трофеи на три части. Кое-что из оружия и брони было погружено на три наши ладьи и вместе со мной и пехотинцами поплыло в Путивль. Самых лучших лошадей, сотен пять, погонят по суше конные дружинники. Остальных лошадей, ладьи и телеги с оружием, доспехами, одеждой и прочим дешевым барахлом Мончук должен будет продать в Чернигове и вернуться домой на лучшей трофейной ладье. Помогать ему будет полусотня арбалетчиков.

— Подаришь князю Михаилу десяток коней и скажешь, что я преследую галицкое войско, чтобы отомстить за братьев. Приеду в Чернигов или нет — ты не знаешь, — напутствовал я Мончука. — От пира не отказывайся, но и про дело не забывай. Цену не задирай: быстрее продашь. Надолго не задерживайся.

— Ровно столько пробуду, чтоб князя не обидеть, — заверил тысяцкий.

— Тогда тебе придется на следующий день уезжать, — пошутил я.

И был неправ. Как потом доложил Мончук, князь Михаил Всеволодович встретил его тепло. На крыльце княжеского терема ждал тысяцкий Вышата Глебович — честь, как удельному князю. Черниговский князь одарил Мончука шубой из черно-бурой лисицы, шитыми золотом одеждами и саблей в золоченых ножнах. Меня отдарил золотой братиной емкость литра на три — пузатым горшком с крышкой и двумя рукоятками. На боках были барельефы в виде скачущих коней, поверх которых по кругу шла надпись «Пей из сей братины на здравие, хваля бога и князя». На крышке была литая фигура в виде вставшего на дыбы коня, а поле расписано в виде травы, которую пригнуло ветром. К братине прилагался сундук с серебряной посудой и полсотни бочек княжеской медовухи. Отдельно шли подарки для княгини в виде рулонов дорогих шелковых тканей.

— Мне сказали, что князь Александр любит черниговский мед. Пусть пьет и поминает меня добрым словом! — пожелал Михаил Всеволодович.

Он купил большую часть трофейных лошадей и пять ладей. Как догадался мой тысяцкий, Великий князь Черниговский, хоть и заключил мир, но соблюдать его долго не собирался. Догадка его оправдалась перед самым отъездом из Чернигова. Прискакал гонец с радостной вестью, что под Звенигородом Изяслав Владимирович, князь Новгород-Северский, разбил киевско-галицкую дружину. Даниил Романович, Великий князь Галицкий удрал, а Владимир Рюрикович, Великий князь Киевский и Смоленский, попал в плен. По словам Мончука, к этой победе приложил руку Михаил Всеволодович, Великий князь Черниговский. По крайней мере, князь радостно потирал руки, когда услышал эту новость, и приговаривал:

— Успели мои гонцы предупредить Изяслава!

Вот и получилось, что врагов у князя Михаила Всеволодовича не стало, а дружина его почти не понесла потерь. Я подумал, что больше никогда не приду ему на помощь. Пусть кто-нибудь другой таскает ему каштаны из огня.

Позже до нас дошли известия, что Изяслав Владимирович захватил Киев, ограбил его, а потом стал Великим князем Киевским. Киевлянам, кто выжил, осталось только смириться. По большому счету им плевать, кто будет княжить, лишь бы их не трогали. Они уже разучились показывать путь неугодным князьям. И это при том, что претендентов на Киевский стол хоть отбавляй. Михаил Всеволодович завоевал Галич и добавил к своим титулам еще и Великого князя Галицкого. Мне было интересно, как долго он там просидит? Говорят, каждый боярин галицкий держит в уме пару претендентов на замену правящему князю.

Следующей весной я отправился в море. В Босфоре пошлину собирали все еще латиняне, то есть, венецианцы от их имени. В проливе Дарданеллы власть была в руках никейцев, которые называли его Геллеспонтом. Мало того, они уже переправились на европейский берег пролива, и отбили у венецианцев Галлиполи. Это большой город на берегу пролива, рядом с Мраморным морем. Довольно крепкий, с высокими каменными стенами и мощными башнями. Венецианцам он служил перевалочной базой для восточных товаров. Кстати, раньше город назывался Херсоном Фракийским. В шестом веке у меня даже была веселая мысль: а не поставить ли одно судно на линию Херсон Таврический — Херсон Фракийский?!

Все большие острова в восточной части Эгейского моря — Лесбос, Хиос, Самос, Кос — тоже принадлежали никейцам. Побережье контролировали боевые галеры, благодаря чему пиратство в этих водах было сведено на нет. Поскольку мою шхуна походила на неф, ее принимали за торговое судно и не трогали. Я решил поискать счастья возле острова Кипр. Обогнув Родос с юга, легли на курс ост-норд-ост. На второй день попали в штиль. Даже бриза не было. Морская вода была насыщенного бирюзового цвета, что казалась подкрашенной. Только непонятно было, кто над ней поработал. Шхуна мерно покачивалась на еле заметных волнах. Вокруг ни одного судна, только мы и море. Чувство пустоты, одиночества усиливало чистое, без единого облачка, голубое небо. Одновременно возникало чувство единения, родства с морем: я — твой блудный сын, люби меня, как я тебя, и храни, как мать, вопреки неблагодарным поступкам моим!