Вечный капитан (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 50

— Сообщение хану.

Кочевники разных национальностей называют меня ханом, оседлые — князем.

В шатер заходит половец с красным от мороза лицом и замершими зеленоватыми соплями на реденьких усах. Ноги у него колесом, ходит враскачку, как старый морской волк.

— Враг идет, оттуда, — показывает он в ту сторону, откуда прискакал, то есть на запад. — Меньше тумена, конные и пешие. Пеших больше.

— Далеко от нас? — спрашиваю я.

— Дневной переход, — отвечает гонец.

— Иди отдыхай, — отпускаю его. Когда половец выходит из шатра, говорю своим тысяцким: — Утром со мной пойдет вся конница. Пехота остается, штурмует город.

Я еще застаю начало штурма. В предутренних сумерках пехотинцы тихо подходят к проломам, застают сандомежцев врасплох. Начинается сеча, не очень упорная. Через пару часов город будет наш.

— Поехали, — говорю я и подгоняю шпорами коня.

Легкая и средняя кавалерия уже в пути. К ночи возле города собрались все отряды. Ночью они отдохнули, как сумели, потому что мороз усилился, а теперь греются — скачут впереди навстречу полякам. Второй гонец рассказал, что большую часть войска составляют ополченцы, вооруженные, чем попало. Не знаю, какой дурак и зачем ведет против нас толпу вооруженных крестьян?! Поляки не равнодушны к мании величия. Видимо, решили нас запросто косами покосить. Кстати, они считают себя потомками сарматов. Аланы — истинные потомки — относятся к подобным заявлением со снисходительной улыбкой.

Еще до полудня разведка докладывает мне, что поляки километрах в четырех-пяти от нас. Мы только выехали из леса к деревушке, расположенной на холме у реки. На другом берегу реки километра на два тянутся до леса поля, укрытые снегом. Холм закрывает нас от тех, кто выедет из леса на эти поля.

Я приказываю Никите и Амбагаю:

— Занимайте деревню, якобы грабите ее. Потом выезжайте навстречу полякам. Никита атакует слева, Амбагай — справа. Вытягивайте на нас конницу.

Амбагай самодовольно улыбается. Атака правым флангом у монголов считается главной. Приходится учитывать даже такие мелочи. Теперь он из шкуры вылезет, но заставит польских рыцарей гнать галопом коней по заснеженному полю, пока, вымотанные, на уставших лошадях, не окажутся перед нами, отдохнувшими. Потом рыцари будут говорить, как и русские после Калки, что сперва они побеждали, противник побежал, но подоспела помощь и… Не понимают, что, как лохи, повелись на дешевую уловку, покинули выгодную позицию и разделили свое войско, которое и было перебито по частям.

Остальные четыре тысячи выстраиваются для боя в пять шеренг: тысяча Бодуэна, как самая сильная, на правом фланге, две под командованием монголов — в центре и на левом, а сзади, в резерве, — гвардия. В первых двух шеренгах лучники. Они обстреляют врага и, если он продолжит атаку, отступят через оставленные для них проходы за спины копейщиков, которые довершат дело. Если враг начнет удирать, первыми погонятся за ним. По моей команде, конечно. Они стоят спокойно, тихо переговариваясь. Знают, что противника примерно столько же, что большую часть составляют крестьяне, поэтому не сомневаются в легкой победе. Жалуются только на мороз. Днем отпустило немного, но все равно градусов десять есть. Я определяю это по скрипу снега. Когда мороз приближается к отметке десять градусов, снег начинает скрипеть сухо, отчетливо.

Я замечаю, что тысячи Никиты и Амбагая спускаются с холма к реке, и поднимаюсь с небольшой свитой в деревню. Всего одна улица по обе стороны которой деревянные дома, крытые соломой, десятка два с половиной. Ничем не отличается от русских деревень. Двери в дома и сараи нараспашку, нет людей, не гавкают собаки и скот помалкивает. Здесь уже побывали мои воины, провели зачистку.

Из леса выходят поляки. Впереди скачет полусотня легкой кавалерии. Они заметили нас, остановились. Один человек поскакал назад с докладом. Никита и Амбагай разъезжаются по речному льду в разные стороны, не приближаясь к врагу. Они как бы ждут, чтобы узнать, много ли врагов, стоит ли нападать или надо смываться? Их нерешительность подзадоривает поляков. Они отходят от леса метров на двести и начинают строиться для боя. В центре — пехота, на флангах — конница с рыцарями впереди. Рыцарей человек пятьсот, остальные конные, около двух тысяч, — сержанты. Впрочем, может, это не сержанты, а рыцари, но доспехи имеют среднего и даже легкого кавалериста. Пехота, тысяч шесть-семь, простроилась одним полком. В передних шеренгах опытные воины, вооруженные копьями, в металлических шлемах и с большими миндалевидными щитами, а в задних, судя по прикрепленным к древкам вверх, а не вбок, косам, — крестьяне. Наверное, спешили на помощь сандомежцам. Не догадываются, что город уже взят.

Никита и Амбагай разворачивают своих воинов и неторопливо скачут по глубокому снегу к флангам построившихся поляков. Метрах в ста пятидесяти останавливаются и начинают обстреливать легкими стрелами, которые служат для поражения незащищенных целей. Первым стреляет тысяцкий стрелой со свистком — показывает цель. Его подчиненные дают залп по цели, чтобы трудно было уклониться. Бьют по бездоспешным лошадям всадников и пехотинцам задних шеренг. Из строя поляков выходит жидкая линия арбалетчиков и лучников, но успевают сделать один-два выстрела и падают в снег или убегают за спины товарищей. Время идет, мои воины стреляют и стреляют. Ржут раненые кони, кричат раненые люди, падают убитые. Им бы отступить в лес и подождать, когда кончатся стрелы или когда у нас кончится терпение и пойдем в атаку. Там, между деревьями, у них был бы шанс отбиться. Впрочем, там бы их никто не атаковал.

Рыцарям надоедает быть мальчиками для битья, но вместо того, чтобы отступить, они сами бросаются в атаку. Сначала их левый фланг, а потом, заметив это, подключается и правый. Конники Амбагая и Никиты сразу начинают отступать, отстреливаясь. По целине кони поляков движутся медленно¸ представляя из себя хорошую мишень. Теперь по ним бьют тяжелыми, бронебойными стрелами с гранеными наконечниками. Преодолев целину, рыцари переводят коней в галоп, чтобы угнаться за трусливо удирающим противником. Они уже чувствуют себя победителями, не замечая, что их становится все меньше и меньше.

Я спускаюсь с холма, занимаю место перед своей гвардией. Вот появляются воины Амбагая и Никиты. Они поворачивают за холм, обтекают наши фланги и останавливаются. За ними, отставая метров на сто, скачут поляки, которые, увидев перед собой выстроившееся войско, начинают останавливать коней. Задние напирают на них, не понимая, в чем причина задержки? И тут в них летит туча стрел. После пятого залпа лишь около сотни всадников скачет на уставших лошадях в обратную сторону. Я отдаю приказ — и за ними отправляются в погоню три тысячи отдохнувших всадников. Фланговые тысячи вырываются вперед. Они охватят врага и ударят, когда подтянется преднамеренно отстающий центр. Я с гвардией неторопливо еду за ними.

Поляки побежали, когда мимо них проскакали оставшиеся в живых рыцари и сержанты. Увидев выгнувшуюся дугой конную лаву, которая быстро скакала по утрамбованному снегу, дружно бросились наутек. Сначала задние ряды, потом передние. Удирали также безмозгло, как атаковали, то есть по дороге. Только несколько человек додумались свернуть в лес, спрятаться за деревьями. Остальных нагоняли мои воины и рубили, рубили, рубили…

В Сандомеже мы просидели две недели. Грабили округу и ждали, когда спадут морозы. Во время этого похода самые большие потери у нас были из-за обморожения. Байдар, узнав о нашей победе, не возражал. Он и сам остановился в каком-то местечке на берегу Вислы. В последний день зимы, когда потеплело, продолжили движение на Краков. По договоренности с Байдаром, он должен был подойти к столице княжества и помочь нам захватить ее. Болеславу, князю Малопольскому, посылали парламентеров с предложением сдаться. Князь отказался, но парламентеров не тронул. Кое-чему дикие монголу уже научили цивилизованных рыцарей.