Р26/5/пси и я (СИ) - Коуни Майкл Грейтрекс - Страница 13

— Ну и ладно, — отрешенно согласился Бэнкрофт. — Значит, ледникового периода не будет. Возможно, это утка оголтелого журналиста, который пытался расшевелить читателей. А может, из-за того что планета большая и светлая и у нее пористая поверхность, она быстро теряет внутреннее тепло через излучение. Но что это меняет? Карамбиане продолжают вымирать.

— Тогда почему моноподы не вызревают в коконах, как и положено природой? Их вид развивался на поверхности планеты, следовательно, должен быть приспособлен к перепадам температуры. Что тормозит их развитие на стадии растений?

— Почему... Что... — передразнил его Бэнкрофт. — Давай пока отложим научные рассуждения. Скотт, я устал. Лучше вернемся на корабль и выпьем.

Но Скотт продолжал наблюдать за карамбианином у колодца. Тот работал монотонно, размеренно. Когда его пластиковое ведро, ставшее колодезной принадлежностью после одного из визитов Бэнкрофта, наполнялось, он упрыгивал прочь, словно в замедленной съемке, бережно держа ведро на вытянутом щупальце и стараясь не сильно расплескивать и донести хотя бы половину содержимого.

— Господи, — прошептал Скотт, — вот и ответ.

— Ты готов? — спросил Бэнкрофт, поднимаясь.

— Бэнкрофт... — Скотт придержал пожилого человека за руку, продолжая шепотом. — Я все понял... я нашел ответ. Господи, Бэнкрофт, он же был прямо у нас под носом!

— О чем ты там бормочешь?

— О том, что случилось с карамбианами! Отчего упала рождаемость! — Голос Скотта повысился до возбужденного крика. — Я понял это, глядя на монопода у колодца!

— Давай, Скотт, рассказывай скорей. А то мне уже не терпится выпить.

— Хорошо... Хорошо... Как вам известно, земные растения имеют разветвленную корневую систему. Они используют процесс осмоса, который позволяет воде проникнуть через мембраны внутрь корней. Дальше вода поднимается по капиллярам в стебель.

— Да, это мне хорошо известно.

— На раннем этапе развития, будучи еще растением шуум, карамбиане, как и все остальные растения этой планеты, имеют только один корень без ответвлений. Корень явно слишком толстый, чтобы поднимать воду за счет капиллярного эффекта. Так как же он работает?

Бэнкрофт пожал плечами.

— Корень идет прямо вниз к системе подземных озер, залегающих под Великой равниной Ко. Помните, рек здесь нет? Ночные осадки должны куда-то уходить. Я думаю, они собираются на глубине под равниной и со временем возвращаются обратно в океан посредством подземных потоков. Колодец в деревне, должно быть, располагается над одним из таких потоков. Таким образом, корни спускаются вертикально вниз к подземным озерам, а вода поднимается вверх с помощью брюшного насоса! Он работает все время, даже на раннем, растительном этапе развития. Потом, когда сформировавшийся монопод выходит из шуум, его насос выполняет функции поддержки кровообращения и дыхания.

— Это я могу понять, — медленно произнес Бэнкрофт. — Но почему все-таки большинство моноподов не развивается?

— Мне кажется, что зародыши у карамбиан формируются, когда они стареют, аналогично тому, как цветут растения перед увяданием. Карамбиане закапывают тела на равнине. Тело гниет, и вода, просачиваясь через пористую почву к подземным озерам, уносит зародыши с собой. Зародыши прикрепляются к нижней поверхности купола подземного озера и развиваются, проталкивая вверх через почву удлиняющийся корень. Когда-то озера были теплыми, и большинство зародышей благополучно проходило этот этап развития. Но после охлаждения планеты и, соответственно, подземных озер лишь немногие зародыши развиваются полноценно. И даже когда их корни пробиваются к поверхности и начинается действительно сложный процесс, вместо теплой воды растения получают из глубины ледяную воду! Растения могут выдерживать колебания наружной температуры, но только самые выносливые из них способны выдержать низкую температуру воды, которая закачивается в их внутренности!

Скотт закончил, задыхаясь и глядя на Бэнкрофта в ожидании одобрения.

— Да-да, — коротко сказал Бэнкрофт, немного утомленный еще одной научной лекцией. Ох уж эти ученые! Растрачивают энтузиазм на теории, не имеющие никакого практического применения. А карамбиане тем временем вымирают...

— Не понимаете? — настойчиво спросил Скотт, когда Бэнкрофт, потеряв интерес, потянулся за сумкой. — Все беды карамбиан — из-за низкой температуры питающей их воды. А это всего лишь вопрос денег! Сколько на счетах у карамбиан?

— Миллионы. Ты же видел, как они живут. Не тратят ничего из вырученного за шуум. Деньги в Юнион-банке копятся столетиями.

— То есть они вполне могут позволить себе десяток-другой реакторов для подогрева подземных озер?

Последовала долгая пауза.

— Господи... — пробормотал наконец Бэнкрофт. — Почему я об этом не подумал? Это же так просто. Скотт, ты молодец, — неохотно признал он.

Скотт едва сдержал ликование. Наконец-то старик принял его сторону и понял, что от науки тоже бывает толк. Он чувствовал, что одержал победу.

— Может, пойдем к Мору прямо сейчас? По крайней мере, атмосфера отъезда будет не такой тягостной. Мор наверняка закажет реакторы. И вы неплохо заработаете на этих людях! — Он довольно рассмеялся.

— Людях? — переспросил Бэнкрофт с притворным удивлением. — Ты начал думать о них как о людях?

— Ну хорошо, ладно. Согласен, не все люди ходят на двух ногах... если вы это имеете в виду.

И Бэнкрофт понял, что тоже одержал победу.

— Когда вы в последний раз выходили из своей комнаты?

Его губы двигались: толстые губы, не чувственные, но слегка надменные. В выговоре ощущалась какая-то цепкость, словно он пробовал на вкус каждое слово, отметая всякий словесный мусор, прежде чем его речь достигнет ушей слушателей. Губы гармонировали со всем его лицом, широким, круглым и как следует откормленным. Он источал добродушие. Это был человек, умевший заводить друзей и правильно подбирать выражения в разговоре.

— Когда вы последний раз выходили из своей комнаты?

Его глазки, поблескивая между складок плоти, добродушно рассматривали меня. Они как бы говорили, что мне не о чем беспокоиться.

И я им поверил, так как это был путь наименьшего сопротивления.

— Кажется, в прошлом месяце, — ответил я.

— Время утратило всякое значение? — он сочувственно кивнул мне.

На его покрытом кожей письменном столе лежала только одна папка — мое дело, и, открыв ее, он стал перелистывать страницы. Он начинал лысеть; я это заметил, когда он наклонил голову при чтении, — я еще задал себе праздный вопрос, беспокоит ли его это.

— Что вас беспокоит? — спросил он, сверхъестественным образом переиначив мои мысли. — Рождаемость, перенаселенность. Марс, проблема питания? Когда вы сидите в своей комнате, появляется ли у вас ощущение, будто вас заперли? Что-то давит?

— Нет, — чистосердечно ответил я.

— Почему же вы тогда не выходите на улицу? — спросил он.

В его прямоугольном кабинете стены были желтые, а потолок — зеленый, и за спиной этого человека синело распахнутое окно, откуда открывался вид на крыши, теряющиеся в бесконечной дали.

— Так почему же вы не выходите? — спросил он.

— Видимо, потому, что не хочу. — Я не думал, что такой ответ его удовлетворит, но он зеленой шариковой авторучкой сделал пометку в лежавшей перед ним папке.

— При выборочной проверке на пульте управления Центральной выяснилось, что ваша дверь не открывалась вот уже два месяца. Вас нашли в кресле, рядом с горой еды, и 3-V был отключен. Поставили диагноз «хроническая апатия», я думаю, правильный диагноз, и привезли вас сюда.

— Чертовы стукачи, — пробормотал я так глухо, чтобы он не расслышал. Он-то был ничего, а вот Центральной я на дух не брал. Повсюду суют свой нос!

— Большой город, — продолжал он. Его звали Форд; это имя украшало маленький пластиковый значок на куртке. — В большом городе почувствовать одиночество проще простого. Людям, кажется, наплевать… Сколько вам лет, Джонсон? Тридцать? Тридцать один? Вы еще так молоды, что можете иметь друзей.