Под маской порока (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна - Страница 61

Я не хочу жить с ними вместе, это слишком быстро для меня!

Я насилу выпуталась из холодной противной одежды, скинула туфли и стянула чулки. Дверь приоткрылась, пропуская Галена, — подозреваю, он попросту ждал в коридоре, пока я закончу, — в одном тёмно-синем стеганом халате на голое тело и с большим полотенцем и вторым, махровым голубым халатом в руках.

— Спасибо, — я взяла полотенце, закуталась в него, торопливо обтираясь.

Мужчина положил халат в изножье постели, собрал мои вещи, унёс куда-то и вернулся через несколько минут со шваброй. В полном недоумении и некоторой растерянности я наблюдала, как член ордена бессмертных ликвидирует лужу на полу деловито, привычно, будто всю жизнь занимался уборкой. Затем снова ушёл. Я успела промокнуть волосы, вытереться насухо и надеть халат. Судя по тому, что пришёлся он более-менее впору — женский. Надеюсь, не одолженный у Коринн.

Наконец Гален вернулся вновь — с едой на подносе. Поставил поднос на кровать и жестом указал мне на край постели.

— Пытаешься задобрить меня или извиниться? — уточнила я ехидно.

— Пытаюсь заставить тебя питаться как следует. Сдаётся мне, ешь ты как придётся и что придётся, наверняка сухомятку на ходу или, скорее всего, на лету. Вон какая худая.

Первым порывом было снять халат и изучить отражение собственного тела в ближайшем зеркале.

Вторым — вцепиться когтями в горло Галену.

— Ты это специально делаешь, да?

— Что я делаю? — невозмутимое выражение лица, невинный взгляд.

— Бесишь меня!

— Всего лишь выражаю озабоченность твоим питанием и, соответственно, здоровьем. По-моему, вполне естественное беспокойство с моей стороны, ведь ты не только наша с Вэйдом пара, но и мать наших будущих детей.

— Каких ещё детей?! Я вообще не собираюсь в ближайшие десять лет беременеть и рожать! И я же не лунная, может, я от вас в принципе не в состоянии зале… забеременеть, — Гален посмотрел красноречиво на мой живот и я, желая прекратить эти бестолковые препирательства и недвусмысленные намёки, села на край постели, пододвинула поднос ближе к себе. — И не надейся. Я принимаю противозачаточное.

— Ох уж эти современные девушки, — заметил мужчина насмешливо и тоже присел на кровать.

А Вэйдалл ещё упоминал, что, дескать, Гален считает возможность появления семьи, детей маловероятной глупостью. Ну да, как же. Знал бы Вэйдалл, что его собрат первым заговорит о совместном проживании, детях и обо мне в качестве матери будущих отпрысков.

— Ты не будешь? — спросила я спустя несколько минут сосредоточенного поедания картошки с грибами под внимательным, умильным каким-то взглядом Галена. И поднос сервирован на одного. — А то ты так смотришь, что и подавиться недолго.

Мужчина отломил кусочек ржаного хлеба, отправил в рот.

— Будь ты девушкой, я предположила бы, что ты на диете, — из вредности заметила я.

— К счастью, я не девушка, — парировал Гален не без толики самодовольства.

— Куда ты дел мою одежду?

— Разложил сушиться. Ты же не пойдёшь завтра в школу голая?

Я состроила гримасу и подцепила вилкой кружочек солёного огурца, нарезанного и разложенного на отдельном блюдце. Что-то подсказывало, что огурец этот из приснопамятной банки-гостинца.

— Уже на солёненькое тянет? — последовало незамедлительное заявление, сопровождаемое многозначительно вскинутыми бровями.

— Очень смешно, — я принципиально забрала себе блюдце вместе с содержимым. — Ты прямо так жаждешь моей беременности? Спиногры… детей, пелёнок, ора в любое время суток? Птенцы сирен во многом ничем не отличаются от обычных человеческих малышей, разве что не болеют, зато как научатся лет в пять-шесть сначала менять ипостась, а затем и летать, так всё, глаз да глаз нужен. Куда человеческий ребёнок ещё не дотянется, птенец долетит. А знаешь, сколько всего можно сделать даже неокрепшими детскими коготками?

— Ева, я вырос в большой семье. Нас у моей мамы вместе со мной было пятеро, а поскольку жили мы не бедно, но и не особо богато, то нанять прислугу не могли. Как самый старший, я был единственным помощником у родителей: дом, огород, младшенькие.

Пятеро?! Я почему-то бросила быстрый взгляд на пол, где ещё недавно была натекшая с меня лужа.

— У тебя было четверо младших братьев-сестёр?

Гален кивнул и молниеносным, едва отмеченным мной движением цапнул с блюдца кружочек огурца. Фактически из-под носа увёл!

— Хочешь сказать, ты и готовить умеешь? — уточнила я недоверчиво. — И заняться уборкой не побрезгуешь?

— Умею и не побрезгую, — спокойно подтвердил мужчина, дожевав огурец. — Но с садово-огородными делами лучше обратись к Вэйду, я в растениях несилён.

Покончив с основой частью ужина, я взяла из вазочки глазированное шоколадное печенье, захрустела им, запивая чаем и пытаясь представить Галена, хлопочущего по дому, окружённого стайкой ребятни мал малого меньше. Судя по мерному перестуку капель по карнизу, дождь стал тише, но уже очевидно, что сегодня меня из этого дома не выпустят. И, удивительное дело, чем дольше я сидела на кровати, слушала дождь и наблюдала за мужчиной, откинувшимся на подушку, тем меньше хотелось куда-либо уходить.

— У тебя с младшими была большая разница в возрасте? — наконец спросила я.

— Мне было семь, когда мама встретила моего отчима, — ответил Гален, глядя в потолок. — Хороший был мужик, немногословный, но толковый, никогда не упрекал маму за меня, не интересовался, где тот козёл, что поспособствовал моему появлению на свет, не бил ни нас с мамой, ни, тем более, своих родных детей.

Я молча взяла второе печенье. И по сей день в глухих уголках и отдалённых провинциях иные мужчины не считают зазорным поднимать руку на жену и детей, полагая их своей собственностью рангом не выше рабов, а то и домашней скотины. А уж во времена детства и юности Галена домашнего насилия не чурались и среди высшей аристократии, и избиение своей супруги даже не являлось преступлением.

— Они как поженились, так друг от друга не отлипали, хотя мама часто была на сносях. Обожали друг друга, отчим маму едва ли не на руках носил, — продолжил мужчина задумчиво. — Тогда всё иначе было, не как сейчас: родят двоих, максимум троих, и хватит, а раньше честная девушка и слова такого знать не должна — «противозачаточное». Чем скорее жена докажет свою плодовитость, тем лучше для неё и её мужа.

— А ты… — я помедлила в нерешительности. — Ты знаешь, что с ними стало? Ну, с твоей семьёй?

— Не знаю.

— И не пытался что-то выяснить?

— К моменту вступления в орден мне порядком опостылело быть вечным старшим братом, присматривать за младшенькими, наставлять их на путь истинный, надоело сидеть в нашем городке, который был в два раза меньше Тирса и находился в ещё большей глуши. Я, со своей силой, человек только наполовину, а на другую половину почти что бог, великий и могущественный, и должен торчать Дирг знает где, проживать скучную жизнь мелкого горожанина, присутствовать при свиданиях младших сестёр, дабы женишки не полезли им под юбки раньше свадьбы… — Гален усмехнулся сухо, с оттенком сарказма. — В общем, за предложение изменить свою жизнь и мир к лучшему я ухватился с радостью. А через несколько месяцев понял, что скучаю по семье. Братство изнутри оказалось… не слишком-то братским, но пути назад уже не было. Первое время я анонимно отравлял родным деньги, тайно приезжал в наш городок, когда подворачивалась возможность, и наблюдал за ними издалека, пока однажды меня не застукал наш с Вэйдом наставник, собрат Марк. Он сказал, что если я действительно люблю свою семью и желаю им добра, благополучия и долгой жизни, то должен в последний раз прислать им деньги и больше никогда не приезжать к ним и не пытаться выяснить что-либо о них. Потому что если об этом узнает кто-то другой из старших, то от моей семьи избавятся, как орден избавляется от любых ниточек, привязывающих нового собрата к его прошлому. Ещё Марк добавил, что так мне легче думать, будто мои родители и впрямь прожили долгую и счастливую жизнь, в конце которой не оказались в нищете, брошенные и позабытые собственными детьми, братья не пошли по кривой дорожке, не спились и не погибли, будучи зарезанными в драке или при иных, не менее вдохновляющих обстоятельствах, а сестры не умерли от родильной горячки или побоев нерадивого мужа. Вот так вот, птичка моя, — Гален посмотрел на меня безмятежно, улыбнулся, да только в улыбке застыла горечь, разочарование в собственных юношеских надеждах и чаяниях, сожаление о прошлом, о том, что было когда-то, но не ценилось тогда надлежащим образом.