Сердце Аспида: Жена поневоле (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas" - Страница 52

— Ты должна её покормить, — ворчала Варварушка, а я вымученно головой затрясла.

Не хотела это чужое орущие создание рядом видеть.

Касаться её. И уже тем более «кормить».

Мне кошмаром всё казалось. Вот я молодая, красивая, полная жизни — а потом провал, и я не своей жизнью живу!

— Не должна! — упиралась бараном. Молилась, глаза закрывая, очнуться прежней… в момент празднования моего дня рождения.

— Нельзя так, Воль, — матушка вклинилась в наш спор, — дитя ни в чём не виновато.

— Не моё оно! — шикнула, морщась от боли в теле.

Болело всё: живот, ноги, руки, язык… Внутри аж резало, будто я снега переела, и теперь у меня хворь горло сковала. Да к тому же меня всё сильнее охватывал огонь.

— Не глупи, — недовольно рыкнула нянька. — У тебя уже лихорадка начинается! Молок бьёт через ткань… — бросала укором, и я зло зубами скрипела, ведь права она была. Грудь и права ненормально каменела… ночнушка промокла. — Не дай бог перегорит молоко, потеряешь способность кормить. А эта связь дорогого стоит! Утратишь, обратно не воротить! Да и материнского инстинкта уже можешь не обрести.

— Так я и не хочу…

— Ах, не хочешь?! — вознегодовала нянька. — Тогда сама ищи ей кормилицу и няньку, — дёрнула с меня одеяло и насильно всучила малышку в руки. — Я руки умываю! Стара для этого. Мне на покой пора, — и словно не моя прислужница, на выход пошла.

— Ты не смеешь… — промямлила со слезами, держа в руках орущий куль.

— А ты меня казни. Девка быстрая, на расправу скорая. Княжна ведь… ни меня, ни дочери не жаль, — метнула колючий взгляд, и хлоп дверью, оставив меня наедине с отчаяньем, болью, непониманием и этим… чужим кричащим созданием.

Хотела в сторону отложить, но в складочках белой ткани носик увидала крошечный…

Кто его ведал, зачем потянулась, но пальцем сдвинула пелёнку, заглядывая в куль… Да так и замерла, во все глаза уставляясь на самое красивое существо на свете.

Всё равно что от натуги и крика раскраснелась. Чёрные кудряшки из-под чепчика выбились. Ротик беззубый. Носик курносый… И невероятно дивные глазищи полные слёз.

Она вопила с надрывом, всё ярче отзываясь в моём теле. Словно её голосок влиял на меня — грудь совсем ненормально затвердела, горячилась… А я ревела, ослеплённая отрывками утраченной памяти. Мельком, вскользь, обрывочно, но хоть какие-то моменты, коих мне так недоставало.

Как мне больно…

Я на огромном ложе… во всём белом…

…Вот мечусь в родовых схватках…

…Незнакомый мужчина рядом, тоже во всем светлом, и даже его голова покрыта тканью.

…Вот меня вновь боль скручивает.

…Я откидываюсь на подушки в поту и полуобморочном состоянии.

… Я в бессилии, а мне показывают новорождённого с пуповиной.

Моя!!!

Она моя… я и впрямь родила!

О, великая Лада, как же это больно не помнить момента рождения. Не помнить той боли, с коей на свет появляется новый человек!!! И как же это восхитительно приятно вспомнить! Я чуть было из-за такой чудовищной мелочи не отказалась от самого важного, что у меня есть!!!

***

Седмица минула с тех пор, как я к жизни воротилась. Связь с малышкой окрепла настолько, что ради Мирославушки, я заставила себя жить дальше. С постели встала, сжав зубы, ходила, да сил набиралась. Ела больше, чтобы молока вдоволь хватало. И дочь от себя далеко не отпускала.

Умирала в ней, да так, что теперь Варварушка иную песнь затянула:

— Нельзя так! Избалуешь, капризной вырастит, как потом быть?!.

Но я и слышать не желала. Мира — самое большое счастье в моей потерянной жизни. Никому её не отдам. Ради её счастья и смеха — себя не пожалею.

Но князь и княгиня так не считали:

— Молода ещё себя хранить! Замуж выйдешь, и наладится всё!

Так и осталось для меня строжайшим секретом, кто отец малышки. Никто даже по углам не шептался, но пару раз о бывшем женихе слыхала. Светозара. Правда, его из княжества с позором изгнали. Как оказалось, пока я не в себе была, он не только порог моего дома обивал, но и соседнего… и княжна Зласлава, ему подалась. Поговаривали, что свадьбу играть со стыдом на носу… Но не мне судить. Я-то уже с малышкой на руках, да без мужа!

Так и не вспомнила, что да как…

Лишь ночью… он, таинственный мужчина, ко мне во сне приходил. Знала, что он… чувствовала. И хоть не видала его лица, а вот глаза, — нечеловеческо зелёные, как изумруды на свету, — их хорошо запомнила. Да и как забыть, когда малышка их от отца унаследовала.

— Не хочу я замуж, — ворчала наедине с князем и княгиней. Перечить не смела, но так… пока никто не слышал, за дверьми. — Мне ещё нехорошо. Не окрепла для брака. Да и где сыскать такого, чтобы и мне угодил и с малышкой принял?

— Сыщется! Так надобно, — отрезал батюшка. — Лучше быстрее это дело решить, а там, — помолчал немного князь и, ответствуя на укоризной взгляд княгини, обронил: — Стерпится-слюбится… Ты княжна, тебе положено с делами княжества подсоблять.

— Так я не против. Но разве чуть нельзя обождать? — канючила, ощущая безысходность.

— Нет! Нам надобно укреплять отношения между соседями, а тебе срочно мужа, покуда малышка вопросы не начала задавать. Да и молва людская… сама знаешь, — закончил тихо.

— Её и без того не избежать, — пробормотала в пол. Помолчала, остро осознавая, что прав батюшка — нет у меня выбора, потому устало кивнула: — Хорошо, выйду, ежели на обесчещенную меня кто сыщется, — пробурчала, и сердцем, и телом чуя, что малышка проснулась. — Простите, Мирослава зовёт, — повинилась, покидая князя, спеша к доченьке.

Хотя уже бывало не раз, что тревога ложная. Оказывалось — мерещился плачь. Я к малышке бросалась, а она дрыхла с улыбкой на устах.

Иной раз плачь из сна вырывал, грудь ныла, молоком сходилась, а Мира губу посасывая, умиротворённо сопела.

Однажды сон был таким реальным, что села в холодном поту, с ошеломляющим чувством, что, наконец, сыскала первую ниточку от своего сумасшествия.

Подскочила:

— Варварушка, — на грани истерии трясла прислужницу, спящую на скамье подле моей постели.

— А? Чё? — испуганно ахнула Варварушка, непонимающе хлопая ресницами.

— Где он?..

— Кто? — ещё больше опешила нянюшка.

— Ребёнок!..

— Воль, умом тронулась? Вот же, — на люльку, стоящую подле постели по другую сторону, кивнула Варварушка.

— Не Мирослава! — рьяно замотала головой я. — Сын!.. Где мой сын?

— Бог с тобой! — за сердце схватилась нянька. — Ты о чём?

— Где мой ребёнок? — встряхнула Варварушку, но она так таращилась, будто и впрямь не понимала, о чём речь.

Я пуще разозлилась. Я не сумасшедшая! Двое их было!

Вихрем из комнаты выскочила, в халат кутаясь, да к князю с княгиней в опочивальню ворвалась:

— Матушка, батюшка, — быстрым шагом до них шла. Они сонно на ложе встрепенулись.

— С Мирой что? — княгиня тотчас с ложа соскочила, волосы приглаживая.

— Нет! — я сглотнула сухость во рту, — только не лгите! — предупредила торопливо. — Где? Мой? Сын? — Повисло тягучее молчание. Батюшка и матушка опешили заявлению. Обменялись озадаченными взглядами, и я совсем стала терять терпение. — Сын! Он плачет, понимаете?! Он меня зовёт! Есть хочет! Плохо ему… — слёзы обожгли глаза, меня колотило от отчаянья.

— Доченька, — ко мне матушка подступила с объятиями, да я ловко вывернулась:

— Не говорите, что его было! — почти взвизгнула. Княгиня с таким сочувствием на меня смотрела, что я опять рыкнула: — Где???

— Знать не знаем о сыне, — покачал головой батюшка. — Дочь у тебя, Воль. Аль не твоя?.. Подменили?

— Моя! — уверенно кивнула. — Но двое… их двое было!!!

Родители всё в той же озадаченности пребывали:

— Вспомнила что?

— Прислонилось…

— Так сон ведь, оно разное… — По шумному выдоху одного и второго поняла, что на веру не взяли.