Следователь и Колдун (СИ) - Александров Александр Федорович - Страница 9

— …а я говорю — нарушили! — вопил «дорожный», размахивая книжечкой со штрафными квитанциями. — Вот нарушили же! Смотрите: заступили, значится, за разделительную полосу! Тремя ногами, сукины дети!!

Шофер — дебелый мужичок в кожаной фуражке, только усмехнулся, сплюнул с трехсаженной высоты, и покачал головой.

— Да какие ж это «ноги», вашблагородие! Это крановые упоры! Недвижимая, так сказать, часть!

— Как «недвижимая»?! Как же «недвижимая», если движется?! — возмущенно затопал ногами жандарм. — Вы мне тут не здесь, понимаешь! Разговоры нарушаете, итить вашу мать!

— А вот так, — шофер пожал плечами, — сломаны, вот и не движется. И убрать потому не могу, что гидравлика полетела еще третьего дня.

— Ага! — хищно ощерился «дорожный», — ага! Вот и сам признался, что вывел нерабочий агрегат на дорогу! Два империала штрафу!

— Угу, — шофер флегматично кивнул, — да вот только у меня распоряжение Городового управления. Разрешение на выезд. Ремонтников не хватает, вот и выводят без техпроверки. Все вопросы — в управу.

— Да я… Да я вас сейчас…

— А я что, это вообще не моя самоходка. Могу сейчас пойти во-о-о-он в ту разливочную, мне хоть бы хны. Только напишите бумажку, что запрещаете дальше ехать.

— Не надо, — задушено икнул жандарм. — Ну тебя к бесу… Погоди, еще увижу твою рожу…

Чуть дальше, между открытой дизельной платформой и аппаратом, похожим на гусеничный самовар, возле застрявшей в пробке хлебной будки уже толпись горожане — предприимчивые хозяева самоходного фургона уже начали торговлю булочками прямо посреди дороги. Рядом метался еще один «дорожный», не зная уже, куда ему бежать и кого штрафовать. В конце концов жандарм махнул рукой, сел на высокий гранитный бордюр и закурил; на лице стража порядка читалась абсолютная безнадежность.

…Следователь свернул в узкий переулок и остановился, переводя дух. С ним творилось что-то странное; Фигаро даже подумывал, не намудрил ли чего Качка в сложном заклятии трансформации: следователя переполняло чистое, ничем не замутненное счастье.

Мир вокруг распахнулся радужным окном, в которое потоком вливался океан света и красок. Свежий весенний ветер, лужи в которых расплывались веселые разноцветные пятна масла и керосина, даже вездесущий городской запах нефтяного перегара — все это попадая на глаза Фигаро взрывалось какой-то задорной, безудержной радостью. Все что еще вчера могло вызвать у следователя лишь раздражение и приступ желчной ворчливости сегодня стало глубоким и таинственным; каждый заплеванный камень мостовой, каждый потемневший кирпич в стене прачечной, каждый разбитый фонарь — все это стало чем-то вроде ключей, отпирающих сотни невидимых дверей за которыми следователя ждали миллионы возможностей. Мир вокруг гремел и этот гром был гимном предвечному «завтра», которое никогда не наступает, но, каким-то невероятным образом, пребудет всегда.

Словно Фигаро придя дождливым осенним днем в банк оплачивать счета, натужно пересчитывал мелочь в кошельке и внезапно нашел невесть как оказавшийся там вексель на миллион золотых империалов. Или получив с фронта похоронку на лучшего друга месяц спустя вдруг увидел того в госпитале — с перевязанной головой, но веселого и вполне себе живого.

Да, голова следователя была забита предстоящей работой, да, он все еще был зол на Пфуя и Целесту за их сумасшедшую идею и свое место в ней (студент Академии, ну надо же! Было в этом какое-то тонкое издевательство), но что-то в сердце радовалось и тихо напевало: «…весна, весна придет!» И не важно, было ли это последствием заклятья или остаточным эффектом наркотиков Качки — Фигаро чувствовал себя просто замечательно.

…Он спустился по лесенке соединяющей ярусы улицы, прошел по длинной и узкой улочке, петляющей между закопченными стенами без окон и, наконец, вышел на небольшой бетонный пятачок у двухэтажного здания с древней облупившейся вывеской: «Разливочная «Котел» под которой ютилась маленькая дощечка с меловой надписью: «Завтраки, обеды, ужины. До полудня — скидка 50 % на первое и жаркое».

Над «Котлом» нависало огромное кособокое здание, похожее на гору кирпичей с окнами; казалось что когда-то давно исполинский самосвал вывалил здесь кучу строительного мусора в которой затем поселились муравьи и с тех пор куча лишь росла, раздаваясь вширь и ввысь, а муравьи заселяли новые этажи, оборудуя их согласно своим муравьиным нуждам: кое-где на стенах этого чуда мусорной архитектуры под замысловатыми углами крепились балконы, по стенам змеились трубы, а на том что условно можно было назвать «крышей» торчали башенки с покатыми черепичными крышами-куполами.

Это были знаменитые «Студенческие дома» — комплекс общежитий и съемных квартир, издревле оккупированный учащимися Академии Других Наук. В просторечии же это место именовали попросту «берлогой».

Если у вас совсем не было денег, то предъявив студенческий лист Академии вы могли получить комнатушку (с окном или без — как повезет) с койкой, столом, стулом, шкафом для белья, дровяной печкой-«буржуйкой» и тумбочкой. Кухня и клозеты были общими; государство оплачивало водопровод и канализацию, так что безденежным студиозусам приходилось тратить скудную стипендию только на дрова и харчи. Этот комплекс называли «Черным поясом» — он занимал несколько нижних этажей и был самым веселым и закопченным местом во всей «берлоге».

Если же вы могли позволить себе раскошелиться на серебряк месячной платы, то вас вселяли в большую светлую комнату с диваном, паровым отоплением (правда, довольно дрянным), собственным водопроводом, крепким большим столом, парой старых кресел и платяным шкафом-купе. Санузел, правда, тоже был один на всех, зато раз в неделю его тщательно мыли с алхимической протравкой. «Серебряный дом» был самым большим и самым загруженным; его постоянно достраивали, но получить в нем комнату все равно считалось большой удачей.

Ну а если вы могли позволить себе потратить два золотых империала в месяц…

— Комнату в «Золотом гусе», — сказал Фигаро, протягивая три тяжелых монеты в окошечко маленькой «будки», из которой приятно пахло яичницей и перцем. — Доплачиваю за этаж.

Из окошечка высунулась любопытная физиономия: толстые очки в оловянной оправе, синие кудри и крючковатый нос. Сухая тонкая ладонь схватила деньги и высокий голос, ножом рвущий барабанные перепонки, проскрежетал:

— О, молодой человек, прошу вас, прошу! Нечасто к нам вселяются студенты с деньгами! Прислугу? Завтраки в комнату?

— Э-э-э, спасибо, не надо, — Фигаро замахал руками, — обойдусь, милейшая. Мне бы замок понадежнее…

Старушечьи губы искривились в понимающей ухмылке.

— О, это проще простого! Два серебряка и я выдам вам ключики от двести второй комнаты — там на дверях немецкие замки и железные листы снаружи. Будете как в сейфе!

— Отлично, — Фигаро потер ладонью об ладонь, — то что надо! И еще…

— Студенческий!

— А… О… Да, конечно… — следователь от неожиданности чуть не подпрыгнул. В последний раз студенческий лист у него требовали лет двадцать назад. — Вот, пожалуйста…

Выцветшие голубые глаза забегали по листу бумаги со скоростью фотоэлемента читающего перфокарту.

— Ага! Второй курс, общеобразовательный, подготовка госслужащих… Отлично, отлично! Между нами говоря, милок, — на дух не переношу всех этих «специалистов» и «накрутчиков». Дом спалят, потолок прожгут, окна повыбивают, а потом — ищи его свищи! Я таких метлой по хребту гонять ой как люблю!

Фигаро молча кивнул, внутренне соглашаясь. «Накрутчиками» зазывали будущих магистров, которым нужно было «накрутить» определенное количество баллов по квазиматематике и сопромагу. Больше всего баллов давали лабораторные, поэтому постоянные тренировки и опыты «накрутчиков» очень часто уничтожали кучу казенного имущества. Он сам как-то взорвал унитаз, выплеснув в него неудачно сваренный декокт, и память о том происшествии была все еще свежа.

— Нет-нет, что вы! — следователь поднял руки в успокаивающем жесте, — я теоретик! Бумажки, расчеты, конспекты… Все тихо-мирно. Ну а если что-то сломаю, то сразу оплачу. — Он достал из кошеля еще десять империалов и протянул старухе. — Вот, пусть будет залоговой суммой.