Ты теперь мой враг (СИ) - Тесса Тиана - Страница 75

Вспоминаю, сколько крутилась вокруг Демида Малена, усмехаюсь. Два свихнувшихся на своих целях человека, просто с маниакальной зависимостью идущие напролом — поистине разрушающая сила.

Я смотрю на реку перед собой. Блики от восходящего солнца расползаются мерцающим сиянием по её поверхности, когда так слепит, рассмотреть глубину невозможно, да и не тянет. А тем временем, там, под водой, жизнь. Борьба за выживание, инстинкты, неизвестность. Я была слишком ослеплена своими чувствами. Пока вот так же, словно в параллельной вселенной, против нас с Демидом разрабатывался план.

— Хорошо сработались, — усмехаюсь снова. Малена как-то хвасталась, будто нашла «влиятельного папика», признание Оксаны позволяет мне сделать кое-какой вывод, и я его озвучиваю: — Ты её и к отцу Демида отправил?

— Отправил. Вопросов никаких не возникло ни у кого, она уже работала с ними через подставную фирму, так, ерундовые дела. Знаешь, ни на что особо не рассчитывал, просто искал удобный случай. Ей удалось даже устроиться в компанию Бронского-старшего. Ситуация с Юдиным показала мне, что имея информацию, можно выбиться, куда угодно. Кто ищет, тот найдёт, Лика. И мне повезло. По наводке Малены я сумел обзавестись бумагами, подтверждающими что в одном из проектов отец Демида подтасовал данные. Для любого другого это просто бумажка, не имеющая ценности, а вот если она Юдину в руки попадет — не очень хорошо выйдет. Для Бронского-старшего. Помнишь, меня на дороге подрезали? — задаёт Глеб вопрос и не дожидаясь ответа, поясняет: — Мне тогда сделали последнее предупреждение. Говорили, что я влез, куда не просили, — он делает паузу, выдыхает.

А я тут же вспоминаю, как его избили.

— Но я сообщил, что у меня есть кое-какие документы, на которые Мирославу будет интересно взглянуть и что касаются они Бронского-старшего. После я вёл переговоры, и хоть сначала Юдин не очень впечатлился, его больше интересовали бумаги на землю, тем не менее, позже он решил и на эти документы взглянуть. Так бумаги на отца Демида и попали к тебе, — усмехается Глеб. — Заодно можешь поквитаться с бывшим свёкром, кажется, он тебя не очень любил.

Астахов водит руками по моим плечам, как будто согревая:

— Мой тебе последний подарок. Прощальный. Даже немного грустно, что ты не будешь по мне скучать.

Тон Астахов понижает, и как будто в пустоту говорит:

— Ну что ж. Сам виноват.

Насмешка звучит зловеще, я очень хорошо понимаю, что ничего весёлого в этом нет. Сжимается сердце, от отчаяния принимается биться снова, ускоряясь. Сострадания к Глебу нет, но отдать бумаги Юдину — значит, подставить его, самого Бронского-старшего, и если провернуть всё верно, обезопасить себя. Мне хочется возмездия, слишком жестокую игру вели все они. Но всё равно такого исхода я не желаю. Однако документы мне пригодятся. Даже усмехаюсь.

Тут же чувствую, как ослабевают пальцы на плечах, Глеб шумно вдыхает, касаясь губами моих волос и немного отстраняясь, руки теперь разжимает. Я же поворачиваюсь и ловлю его взгляд: отчаянный, сломленный, в нём больше никакой надежды. И правильно. Правильно ты, Глеб, всё понимаешь.

Даже не по себе становится от того, как он меня разглядывает теперь: больная любовь действительно сводит с ума и толкает на невообразимое. Но игра чувствами заходит слишком далеко, и мне совершенно не хочется анализировать поступки Глеба. Да и сил нет. Я просто хочу вернуться в тот злополучный вечер, когда села к нему в машину, и больше никогда не сомневаться в Демиде.

Губу закусываю от отчаяния.

Нет его больше.

Нет.

— Ты спрашивал, что все в нём находят, — говорю, взгляда не сводя. Смотрю серьёзно, уверенно. — Задавался вопросом, как так выходит, что всё время не ты… А знаешь почему? — Астахов напрягается, прищуривается, светлые глаза кажутся практически прозрачными, бесцветными. Я касаюсь ладонью пиджака Глеба с левой стороны. Астахов замирает от моих движений. — Всё дело в нём. Вот здесь он был честным. Да, деятельность Демида тоже не всегда была законна, но он не составлял хитрых схем, которые портили жизнь, которые разрушали семьи. Тебе до него далеко, Глеб. У тебя внутри грязь. Ты ничего не вынес из моих лекций. Начинать нужно с себя. Как ни старайся, ты никогда не займёшь его место. Ты — не он, — теперь этой же ладонью бью его в грудь. Ещё раз, сильнее. Сжимаю губы.

И хоть Астахов даже с места не двигается, по тому, как меняется его взгляд, понимаю, что попадаю в цель. Волна отчаяния настойчиво окатывает снова и снова, и остановиться я уже не могу:

— Ты никогда им не станешь. Ни-ког-да. Так что всё зря, — бью снова. — Он был лучший, и я перед ним очень виновата. Можешь радоваться, его предала та, кого он любил. Предала. В тот самый момент, когда дала тебе возможность осуществить свой гнусный план.

— Лика…

Качаю головой.

— Он любил меня, по-настоящему любил. И я его предала.

В глазах глазах начинает щипать, мокрые дорожки бегут по щекам, теперь не прекращаясь, не вытираю их, так и смотрю на Астахова, который теперь опускает взгляд.

— И всё потому, что ты решил поломать мне жизнь. Так не любят, Глеб. Не делают несчастными тех, к кому чувства испытывают. Хотя не мне тебя судить, — закрываю глаза, зажмуриваюсь, снова это отчаяние, оно с ума меня сводит. — Я же ему изменила… изменила…

Накрывает истерикой, больше не могу держаться, я вырываюсь вновь, бью Глеба по груди, уже почти не видя перед собой ничего.

— Я ему изменила…

Астахов крепко обхватывает меня руками, притягивая, крепко прижимает к груди, и сквозь свои же всхлипы, слышу, как он громко произносит:

— Не было ничего между нами. Тише, — говорит он, пытаясь меня успокоить. Но я не сразу останавливаюсь, продолжая уверять, что виновата сама. И тогда Глеб сильнее сжимает объятия и громко повторяет — Ты ему не изменяла, Лика…

Замираю. Сердце напротив принимается колотить изнутри так шумно, что мне кажется, его эхо слышится на всю округу. Поднимаю на Глеба глаза.

— Что… Что ты сказал? Глеб, что ты сказал? — повторяю, хоть он прекрасно с первого раза слышит.

Астахов смотрит мрачно, и хоть солнце всё вокруг заливает золотистым сиянием, словно на контрасте, мужчина выглядит чем-то нелепым, тёмным пятном посреди зарождающегося света. Коленки вмиг подкашиваются, ноги свинцом наливаются. Усилием воли я продолжаю стоять и разглядывать Глеба. Чужого. Настоящего.

— Я опоил тебя, Лика, и ты была без сознания. В последнем бокале помимо алкоголя было снотворное.

Он всё говорит, а в мысли врывается воспоминание:

«Отвези меня домой. Глеб, я хочу домой…»

Он пытается меня поцеловать, но я еле слышно шепчу, уже почти не чувствуя тела: «Не надо, пожалуйста».

Упираюсь, насколько это возможно в моём состоянии. Холодные губы я больше не чувствую.

«Отвезу, — слышу его голос. — Отвезу, Лика… — говорит он и добавляет тихо, практически не различимо: — И прости меня заранее».

Я качаю головой, отгоняя запоздалое прошлое, а Глеб продолжает:

— Пользоваться тобой в таком состоянии я бы не стал. А утром разыграл, как мне с тобой хорошо было. И ты мне той ночью ничего не шептала, хоть я уверял тебя в обратном, изображая непонимание. И фото назло ему ты делать не просила.

У меня пропадают все эмоции, я уже знаю, что тот вечер был полностью спланирован Глебом и Маленой, и возможно, сомнения по поводу нашей ночи внутри возникают, просто я не успеваю проанализировать. И вот сейчас детали пазла окончательно встают на свои места. Слова Глеба скорее как последняя точка, к которой я и так шла. В очередной раз мысленно благодарю Оксану, что она находит в себе силы поделиться в голосовом тем, что совсем недавно выяснила у бывшей подруги. Постепенно возвращаются чувства: злость, досада, ненависть. Отчаяние. Острой болью впивается в каждую клетку простой ответ: моя вина даже больше, чем я изначально решаю.

Я тогда не Демиду, я себе не доверяю.

— Отпусти меня, — говорю тихо. — Отпусти меня, Глеб.