12 сов - Усачев Андрей Алексеевич - Страница 7

Директор музея делал утренний обход. Он отлично знал каждый экспонат в своем музее. И, увидев Полину, сильно удивился:

— А сова откуда взялась? Совы у нас не было…

— Наверное, охотник из тундры приходил, вот и оставил, — предположил кто-то из сотрудников.

— Совы нам как раз не хватало, — обрадовался директор. — Отличная работа. Прямо как живая!

Полина сидела не шевелясь, пока ее разглядывали сотрудники музея. Она даже не моргнула, когда директор повесил ей на лапу бирочку с инвентарным номером. А после обеда под веткой, на которой она сидела, появилась табличка «Полярная сова».

Весь день Полина проспала на дереве, и никто ни о чем не догадался. Ведь совы спят с открытыми глазами. А вечером…

Полина видела, как проветривают помещения. Открыть окно оказалось не так уж сложно. И когда музей закрылся, она вылетела на охоту, но под утро вернулась и снова села на ветку. Так и повелось: ночами сова улетала, на рассвете возвращалась и сама закрывала за собой форточку.

И никто ни о чем не догадывался, кроме музейной кошки Муси.

Муся была умной кошкой. Она ловила мышей, чтобы те не грызли экспонаты. Поначалу, обнаружив живую сову, Муся шипела на Полину. Но, поняв, что сова не претендует ни на мышей, ни на блюдце с молоком, стоявшее под скелетом мамонта, успокоилась. Они даже подружились и по ночам прогуливались по пустым помещениям, обсуждая новые экспонаты, работников музея и посетителей.

— Ох уж эти посетители! Так и норовят все потрогать и пощупать, хотя ясно же написано: «Экспонаты руками не трогать!» — сердилась кошка, которая хотя и не умела читать, но за долгую жизнь в музее выучила все надписи.

— Дикари, — соглашалась с подругой Полина. — Но для того их и приводят в музей, чтобы повысить культурный уровень…

Однажды в музей пришел мальчик с мамой и, когда та отвлеклась, стал тыкать в сову лазерной указкой. Полина не сдержалась и цапнула его за палец.

— Ай, мама! — завопил хулиган. — Сова кусается!

— Не выдумывай! — строго сказала мать. — Это чучело. Оно кусаться не может…

«Еще как может! — подумала Полина. — Еще раз тронешь, в нос клюну!»

Полина оказалась очень способной совой. Быстро освоила человеческий язык и научилась читать. Она не хуже хранителей знала каждый экспонат. И даже расшифровала древнюю надпись на одном из моржовых клыков. В свободное время сова писала служебные записки и подсовывала под дверь директору: «У вас искрит праводка. Даброжилатель».

И только раз в году, в Музейную ночь, должна была оставаться на своей ветке. Полина была счастлива.

— Пусть меня называют чучелом, — говорила она подружке-кошке. — Счастье — это когда ты нашел свое место в жизни. И при жизни. И после…

Больше всего она любила рисовать черные-пречерные ночные пейзажи. Особенно в самой дремучей лесной глуши, куда не добираются лучами ни звезды, ни луна. И даже днем не проскочит малюсенький солнечный зайчик. Да что там — даже крошечная солнечная блошка не мелькнет! — Ночь — это самое живописное время! Сколько в ней ослепительных черных красок! — повторяла сова всякий раз, как вылетала в темный бор на свой излюбленный пленэр с корявым стареньким мольбертом на курьих ножках и заляпанным черными кляксами этюдником.

В этюднике хранилось целое богатство черных красок. Вот тюбик с оттенком жирной, сочной земли после проливного дождя, вот баночка с прахом старого трухлявого дупла, вот с густым синеватым отливом воронова крыла, пеплом угольно-сизой золы от ведьминского костра на Лысой Горе, смолянистым сосновым дегтем, соками спелой черемухи, крушины, черники, ежевики, черной бузины… Даже флакончик с ядовитыми чернилами тихоокеанского осьминога, старинная, антикварная плитка горького бельгийского шоколада и баночка засохшего сапожного крема для тугих кавалерийских ботфортов откуда-то попали в коллекцию ночной пейзажистки.

— У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-Х, какая красотища! — восхищалась Казимира Малевична, приземляясь в самом кромешном глухоманном захолустье где-нибудь у черта на куличках. — Хоть глаз выколи! Ни зги, ни ползги не видно! Даже собственного клюва!

Тут она хваталась за кисти из шерсти черно-бурой лисицы и целую неделю увлеченно писала одну и ту же небольшую квадратную картину, над которой трудилась уже сто с лишним лет и все никак не могла закончить, потому что нет предела совершенству и настоящему художественному мастерству!

— У-у-у-х-х-х-х-х-х-х-х!!! Такой гениальной картины днем с огнем не сыщешь! — подсказывал Казимире ее внутренний творческий голос.

— Ух, не сыщешь! Ух, не сыщешь!! — каждый раз второпях соглашалась она сама с собой, добавляя на холст какой-нибудь новый дивный штрих. И только самую последнюю точку все никак не умудрялась поставить…

Внимательный читатель удивится, обнаружив здесь не двенадцать, а пятнадцать сов. Но это вышло совершенно случайно.

Мы закончили книгу и уже собирались отдать ее в печать, когда неожиданно появились еще три птицы. Они стали настоятельно требовать, чтобы сказки про них тоже включили в книгу: кружили над нашими головами, громко хлопали крыльями и настырно ухали.

В конце концов, мы согласились. Только после этого совы угомонились.

Название книги менять было уже поздно. Но надеемся, что это не испортило ее. И, в любом случае, пятнадцать больше, чем двенадцать.

С уважением, СОВавторы