Мраморное поместье
(Русский оккультный роман. Том XIII) - Виола Поль - Страница 23

С этим стихотворением на меня снова хлынули потоки мыслей, в которых трудно было разобраться. Чувствуя, что не засну, я долго сидел, выкуривая одну папиросу за другой и предаваясь размышлениям. Имею ли я основание думать, что Виктор и Эрик одно лицо, или же это представление субъективное, вызванное сходством их болезней? Оба, по-видимому, жертвы идеи перевоплощения, принимающей в их мозгу маниакальную силу и значение. А ясновидение? Невозможно отрицать его, читая дневник Мары и слушая рассказы графини. Что оба говорят об аллее холмов и мостиков, это объясняется в одном случае ясновидением, вызванным приближением к усадьбе, в другом почерпанием представлений из сознания нервной девушки. Впрочем, разгадка ведь недалеко. Можно будет узнать, был ли граф в К-ом университете и когда именно. Однако, после разрешения этого вопроса разве все происходящее не останется загадочным, странным?.. Таковы были мои последние мысли.

На следующий день я по привычке встал рано, однако застал старую графиню уже за чаем. Молодые люди еще спали.

Я поделился с графиней впечатлением от стихотворения, но что-то удержало меня от всякого упоминания о Маре и ее дневнике.

— Тут много стихотворений по стенам комнат на мраморных досках, — отвечала графиня, — но все они какие-то грустные и все об одном. Виктор каждое знает наизусть, едва прочитав, точно он уже все это видал. Иногда мне кажется это невозможным и вам, может быть, покажется странным, если я скажу, что получаю впечатление, точно Виктор когда-то жил в этой усадьбе.

Как ни странно прозвучало заявление этой несомненно умной женщины, я не мог не признать его естественным при данных обстоятельствах.

— Трудно решать эти вопросы объективными данными, графиня. Это дело внутреннего убеждения, быть может, иногда настроения.

— Конечно, я это понимаю и никому не решилась бы навязывать свои убеждения. Я не знаю, почувствуете ли вы впоследствии ту таинственную атмосферу, которая, кажется, висит над этой усадьбой и в этих комнатах. Но я ее чувствую, хотя и скрываю от Леночки и стараюсь разубедить ее, когда она передает мне свои впечатления. Ей, например, чудятся по ночам звуки какого-то инструмента…

— Вы совершенно правы, графиня. Несомненно, и характер болезни вашего сына, и обстановка способны действовать на нервы, но нам с вами необходимо сохранить равновесие в этой таинственной атмосфере, как вы сказали.

— По мере возможности я и сдерживаю себя, но должна сказать, что не люблю этой старины. Виктор ни за что не хочет покидать здешних мест, хотя среди наших имений найдутся усадьбы, не уступающие Мраморному по живописности.

— Графа, однако, привлекает обстановка.

— К сожалению, да… А я чувствую к ней полное отвращение. Эти могилы перед холмом, грустные стихотворения на мраморных досках, точно эпитафии, все эти остатки былого…

Графиня запнулась, не желая окончить своей мысли.

— Назовите это суеверием, если хотите, — продолжала она, — но у меня представление, точно здесь когда-то разыгралась какая-то драма, и теперь все еще живут чьи-то страсти, чья-то еще не завершенная трагедия, и все эти силы способны влиять на нас, и мне кажется, мой сын будет их последней жертвой…

Я возражал. Наш разговор был прерван слугой, доложившим, что за мной прислали из больницы. Графиня распорядилась заложить для меня лошадей и при прощании сделала мне в очень деликатной форме лестное и выгодное предложение переехать на жительство в Мраморное поместье, в то же время не оставляя своей обычной практики.

Пока закладывали лошадей, мы обсудили некоторые частности этого плана. Графиня предоставила в полное мое распоряжение лошадей для всех разъездов, кроме того, назначила постоянного верхового при больнице для вызывания меня в случае надобности.

На этих условиях я уступил часть богатого вознаграждения графини Каганскому и поручил ему заведование лечебницей в мое отсутствие, чем очень порадовал старика.

Таким образом, с внешней стороны все устраивалось к лучшему.

С каждым днем я узнавал все новые подробности из жизни больного.

При поместье находилось человек десять каменотесов и много других рабочих. В большом количестве выписан был мрамор и производились работы по реставрированию мостов, веранды, оранжерей и некоторых других построек. Нечего и говорить, что все это делалось по желанию графа. Молодой человек лично руководил всеми работами, причем обнаруживал большую сметливость и даже познания в строительной технике.

От графини я узнал, что у графа имеются в изобилии справочники, в которых он постоянно разыскивает нужные ему сведения.

Во все время кипучей деятельности с лица его не сходило выражение мрачной озабоченности.

На мои вопросы он отвечал нервно и спешно в том случае, если они касались интересующего его дела, невпопад и односложно на все остальное. Чаще всего граф вовсе не отвечал и, кажется, не слыхал вопросов. Я наблюдал у него какие-то загадочные приемы работы. Он желал реставрировать здания, от которых не осталось никаких следов, по крайней мере, на земле, но граф находил их под землей, пользуясь для этой цели каким-то ореховым прутиком с разветвленным, вилкообразным концом.

Однажды я спросил его, почему именно данное место он отвел под оранжерею. Постройка еще не была начата, но граф уже отметил собственноручно четырьмя столбиками углы будущего здания.

— Но ведь она была здесь… — с убеждением отвечал он.

— Почему вы так думаете? Ведь не сохранилось никаких следов.

Вместо ответа граф взял прут за один из раздвоенных концов и, отошедши шагов на пятьдесят от линии будущей стены, стал приближаться к ней, держа прут ординарным концом вверх, вертикально в одной руке. С напряженным выражением на побледневшем лице, глядя куда-то вдаль неподвижным взором, граф медленно приближался. Едва он успел достигнуть линии будущей стены, отмеченной двумя столбиками, как прут с такой силой описал полукруг, обращаясь верхним заостренным концом к земле, что конец этот вонзился в землю, и вся вилка выскользнула из руки графа.

Я стоял в изумлении пред этим феноменом, произведенным, как мне казалось, посторонней силой.

Граф подозвал рабочих и велел копать. На глубине не более полуаршина они наткнулись на остатки каменного фундамента. Впоследствии оказалось, что он всюду соответствовал линиям, намеченным графом.

В тот же день, осматривая остатки громадного бассейна, служившего когда-то питательным резервуаром для фонтанов, я встретил в саду Федору, которой графиня подарила знакомую мне каштановую кобылку и разрешила, оставаясь при усадьбе, разводить гусей.

Федора с самым мрачным видом тащила за лапки пару дохлых гусей: головы их волочились по земле.

— Что, опять падеж у тебя?

— А як же! — тоном мрачного озлобления отвечала Федора, — хыба ж знайдется якась хвороба на того химородника кавкатаго. Ны якой холеры на него нэма!.. Кавкае на христианське добро, нечиста сыла…

— Ты думаешь, что это от ворона? — не мог я сдержать улыбки. — Да мало ли когда он там кавкает?

— А хиба жэ ни?.. — неожиданным взвизгом прорвался бас Федоры, уловивший скептицизм моего замечания. — Спытайтэсь на пятьдесят верстов по окрузи, то его нэ тильки уси люды, а усяка собака знае. Як зачнэ кавкаты, то завсегда напасть якусь-нэбудь наклычэ. Як мовчит, то нычого и нэ будэ. А в прошлом роци як мы з вамы йихалы, хиба ж нэ кавкал?.. А вчора шла я на мистэчко, а вин як почал, як почал… А сэгодня пару гусок попсувало… Колы б нэ графска ласка, то я б доси вжэ с голоду подохла, як собака… — закончила Федора, прижимая к глазам передник, на котором предварительно долго высматривала самое чистое место. Потом с новым одушевлением Федора начала было:

— А хиба нэ казала я своему дурню, покойныку… — но уже известный мне монолог про покойника был прерван приближением одного из графских слуг, к которым Федора чувствовала огромное почтение. Поэтому она предпочла еще раз прижать передник к глазам и в этом положении удалилась.