Взаперти - Свечин Николай - Страница 12

– Встретиться с арестантами могут люди Филиппова, – возразил статский советник. – Если, конечно, захотят.

Чиновники Петербургской сыскной полиции вели дознания по уголовным делам и поэтому ежедневно посещали Дом предварительного заключения. Они допрашивали подследственных, в том числе и тех, кто дал показания на Лыкова. Ребята у Филиппова бывалые, знают Алексея Николаевича не один год. Если Владимир Гаврилович решит помочь коллеге, он сумеет сделать многое. Сыщики хорошо ладят с тюремной администрацией.

– Да, Филиппов был бы очень полезен, – кивнул Сергей. – Вы сами будете с ним разговаривать?

– Конечно сам. Но сперва надо дождаться начала следствия. В ПСП быстро о нем узнают. Однако…

Лыков опять вскочил и забегал по кабинету.

– Однако надо биться за полное оправдание, а не выбирать между каторгой и Литовским замком[35]. Ведь клянусь, я Вовке Держивморду даже щелбана не дал! За что тогда каторга? Не-е-т, не выйдет. Филиппов сможет разговорить эту сволочь. Посулю им денег, много, по тыще на каждого. Они таких сумм отродясь в руках не держали. Сломаю, подкуплю, запугаю, но заставлю сказать правду! Лишь бы Владимир Гаврилыч согласился помогать.

Азвестопуло поглядывал от окна и скептически кривился.

– Чего ты? – взял помощника за рукав статский советник. – Думаешь, он испугается Макарова?

– Все возможно. Однако другого способа добиться правды у нас нет. Леший! Неужели все так плохо?

– Не знаю. Тут нужен опытный законник, а ни ты, ни я ими не являемся. Займись этим вопросом, найди специалиста. Дворянства лишаться не хочется, а то ведь потом на государственную службу уже не возьмут. Ордена жалко терять, особенно Георгиевский крест. Эх, что за паскудство! Кому это я так дорогу перешел, что решили сыщика Лыкова из службы вычеркнуть? Как думаешь?

– Врагов у вас тьма, но такое придумать не каждому по силам. В большинстве своем они простые убивцы. Тут же вон как подгадали: пятеро свидетелей в голос, а главное – ваш разговор с министром накануне! Будто этот ваш враг в шкапе прятался и подслушивал. Таких совпадений не бывает. Оттого Макаров так и разъярился, и сразу поверил в вашу виновность. И отдал на расправу судейским. Очень странно все это. Очень.

Сыщики долго еще сидели и размышляли. Уже ночью Лыкову принесли приказ по МВД. Как и ожидалось, Макаров отстранял его от исправления служебных обязанностей на время предварительного следствия. С сохранением содержания четырнадцать рублей в месяц. Формулировка приказа звучала так: за превышение власти на допросе, результатом которого стала смерть человека. Министр назначил исследование обстоятельств дела, поручив его статскому советнику Виссарионову.

Для Лыкова наступили черные дни. Он сидел дома, лишенный каких-либо средств для защиты своего честного имени. Общаться с фигурантами дела нельзя, с надзором нельзя, писать прошения или обращения запрещено.

Уже на второй день изоляции он был вынужден отвечать на допросные пункты, которые ему направил Виссарионов. Сам вице-директор говорить с опальным чиновником не захотел, а прислал бумагу с восемью вопросами. Почти на все Лыков ответил «нет». Признав факт беседы с Вовкой, он заявил, что не бил подследственного. Тем не менее уже в тот же день Харлампий (такова была кличка карьериста в департаменте) отослал министру отчет об исследовании. Как и ожидалось, «исследователь» обнаружил в действиях сыщика явные признаки преступления должности и рекомендовал открыть предварительное следствие. Макаров немедля подписал отношение к прокурору Судебной палаты Корсаку. В нем он приводил выводы Виссарионова и заявлял, что не возражает против назначения предварительного следствия в отношении статского советника Лыкова.

Судебная машина завертелась с невероятной скоростью. Уже через три дня Алексей Николаевич был вызван следователем на допрос. Беседа началась во взаимном смущении. Лыков хорошо знал надворного советника князя Чегодаева-Татарского. Он не раз сдавал ему акты дознания, сыщик и следователь всегда доводили их до судебного приговора и относились друг к другу с уважением. И вот встретились как противники…

– Алексей Николаевич, – начал не без волнения князь, – мне очень жаль. Поверьте, очень. Если вы невиновны, я первый буду радоваться за вас. Но… помогите мне доказать вашу невиновность.

– Давайте попробуем, Максим Васильевич, – ответил Лыков без особой надежды. – Козырей у меня маловато, вот беда. Вы же опытный, понимаете: если там сговор, как я смогу это доказать? Пятеро против одного.

– Можно поймать на противоречиях, – резонно заявил надворный советник. – А вы будете эти противоречия обнаруживать. Я открою вам протоколы допросов: читайте, думайте. Только выписок делать нельзя.

– Очень признателен. С чего начнем?

– С формального разговора, – хмуро ответил Чегодаев-Татарский. – Уж извините, но обязан спросить, что называется, в лоб: это вы убили подследственного Мохова?

– Конечно, не я.

– Но пятого декабря вы его допрашивали?

– Допрашивал. Он был арестован мною с поличным, в квартире нашли украденные с таможенного склада оружие и часы. Протокол допроса находится в материалах дознания.

– Да, я изучил протокол, как и все дело о краже. При аресте вы сломали Мохову ребро…

– Перед этим он меня чуть не застрелил, – стал оправдываться сыщик. – Ствол нагана приставил к груди. А команда застряла на лестнице, там артельщики мебель уронили. Еще секунда – и Вовка нажал бы на спуск. Пришлось спасать свою шкуру, тут уж не до мелочей навроде чужих ребер. Но вот наш новый министр почему-то этого не понимает. Объявил мне выговор за чрезмерное превышение силы.

Алексей Николаевич почувствовал, что скатывается в дурной тон, раздражительный и злой. И может наговорить лишнего. Чегодаев-Татарский, возможно, не будет пользоваться оплошностью подследственного. А может, будет. Надо держать себя в руках. Теперь каждое сказанное слово может быть обращено против сыщика.

– Да, я извещен об этом, – еще сильнее нахмурился князь. – И очень сие обстоятельство вам вредит. Вы уж извините, но так все выстраивается… Мохов вас чуть не застрелил. Вы, в свою очередь, узнали в нем человека, который три года назад уже пытался вас убить и у вас на глазах казнил вашего товарища по фамилии… – следователь заглянул в бумаги, – …Форосков. Так?

– Казнил не он, а его атаман Згонников.

– Но Мохов в этом участвовал, хоть и косвенно?

– Еще как участвовал. Бил меня по голове кастетом, в числе других бандитов. Едва я тогда Богу душу не отдал.

– Вот, – подхватил следователь, – вы сами и подтверждаете, господин Лыков, что у вас имелся личный мотив против подследственного.

– А что я еще могу сказать? Врать не буду, отвечу честно: мотив имелся.

– И даже не один. – Чегодаев-Татарский стал загибать пальцы. – Месть за своего товарища. Две попытки убить вас, включая последнюю, при аресте. Злость из-за выговора от министра, полученного вами, как вы полагаете, беспричинно. И, наконец, добавим к этому вашу давнюю, всем известную привычку бить арестантов. Куча мотивов, Алексей Николаевич. Выбирай не хочу. Как же мне теперь быть? Поверить вам на слово, что вопреки перечисленному вы невиновны? И не наносили Мохову тех побоев, от которых он к утру скончался?

– Понимаю, как звучат для вас мои слова, князь. Но это правда. Понимаете? Правда.

– М-м… Хорошо, пойдем дальше. Записываю в протокол, что Владимира Иванова-Мохова на допросе пятого декабря вы не избивали.

– Пальцем не тронул.

– Отчего он к утру помер, не имеете никаких предположений?

– Помереть он мог лишь в том случае, если его избили сокамерники, – категорично заявил Лыков. – Эту возможность вы рассматривали? И что, наконец, написано в заключении тюремного врача о причинах смерти?

Чегодаев-Татарский положил перед сыщиком листок. Тот прочитал вслух: