Взаперти - Свечин Николай - Страница 19

– Добрый день, господин Лыков! – протянул он хозяину руку. – Много о вас слышал. Клиентов мне поставили – человек десять. И все серьезных, не какую-нибудь шантрапу. Хе-хе… Меня звать Август Мефодьевич.

– Теперь вот сам стал вашим клиентом, – вздохнул сыщик. – Тяжело, знаете ли. Поговорим?

– Поговорим. Я хочу сразу предложить вам заболеть.

– Как это заболеть? Зачем?

Сандрыгайло пояснил:

– Прикинуться больным, конечно же. Чтобы потянуть время.

– Но что это мне даст? – недоумевал сыщик.

– А вот смотрите. Хворать можно долго, месяцы, если не годы. Все это время судить вас нельзя, им придется ждать. А там, глядишь, все как-то само собой рассосется.

– Ничего не рассосется, – рассердился Алексей Николаевич. – Они не отстанут. Жить на ниточке, под лупой? Не желаю.

И протянул гостю бумаги:

– Вот обвинительный акт.

Адвокат нацепил на нос золотые очки, взял бумаги, начал их читать и сразу сделался торжественно-серьезен. Дошел до конца, перечитал еще раз и со вздохом вернул Лыкову:

– Однако! Идет по верхнему пределу.

– И о чем это говорит?

– Максимальное наказание по предъявляемому вам обвинению – десять лет каторжных работ. Ну, суд учтет ваши прошлые заслуги и скостит годика два. Получите восемь. На это Устарговский согласится, он специально задрал максимум, чтобы можно было чуть-чуть съехать вниз. Обычная его тактика.

– Если мы договоримся, что вы предложите в качестве средств защиты?

– Давайте сначала договоримся, – по-деловому ответил Сандрыгайло. – Мое предложение такое. В случае, если суд удовлетворит требование прокурора, я не получаю ничего. Кроме, разумеется, моральной пощечины. Если срок уменьшат до семи-восьми лет каторжных работ, я получаю от вас сто рублей и другую пощечину. А если мне удастся снизить наказание до трех с половиной лет исправительных арестантских отделений, вы платите мне три тысячи. Ну как?

– Полностью избавить меня от кутузки вы считаете делом невозможным?

Адвокат с трудом удержал смешок.

– Алексей Николаевич! Не стройте иллюзий. Ваше положение очень сложное. Два министра спустили собак. Видите, как гонит контора? Такая спешка неслучайна.

– Это я понимаю.

– Тогда поймите и другое. Избавить вас от каторги – вот главная задача. Она очень трудна, но хотя бы решаема. Потом, надежда сохраняется и после вынесения приговора. Вы лично известны государю, можете нажать рычаги – и он вас помилует.

– Для этого я должен обратиться к нему с соответствующей просьбой, – напомнил присяжному поверенному сыщик. – Я же не намерен этого делать.

– Почему?

– Потому что в таком случае я признаю свою вину. Но вины нет, понимаете? Я не убивал Мохова!

По глазам гостя хозяин понял, что тот ему не верит. Как же тогда он будет его защищать? Как все они – за деньги? Придется терпеть…

– Вернемся к нашему договору, – заговорил Сандрыгайло. – Мои условия вас устраивают?

– Да.

– Вам все понятно? Мы изложим детали в соглашении, если желаете. Это не совсем законно, но если требуются гарантии на случай моей возможной нечистоплотности…

– Не требуются, – отрезал Лыков. – Полагаю, мы поверим друг другу на слово. Нужен аванс, чтобы вы начали готовиться к процессу?

– Нет. Фактически я уже начал. Итак, первый вопрос: кого из свидетелей может вызвать защита?

– Я уже думал об этом, Август Мефодьевич. Один из надзирателей, некто Фуршатов, сказал заведомую ложь и уехал из города…

– Как уехал? Кто его отпустил до суда?

– Следователь отпустил, а показания взял под присягой, согласно статье четыреста сорок второй Устава уголовного судопроизводства. Фуршатов уволился от службы и якобы поехал в Мезень вступать в права наследования.

– Вы сказали, он вас оболгал? – вцепился адвокат.

– Да, самым бессовестным образом.

– Но его слова совпадают со словами тех пяти арестантов, верно?

– Верно. Тут заговор, сильный против меня заговор.

Сандрыгайло не обратил на эти слова никакого внимания и констатировал:

– Это здорово подкрепляет позиции обвинения.

– Я понимаю. Но как раскрыть ложь?

– Буду думать. На чьи показания в вашу пользу я могу опереться?

– Во-первых, есть другие надзиратели той смены, когда я допрашивал Мохова. Они сообщили, что Вовка вернулся в камеру на своих ногах, не стонал, не жаловался и не имел никаких внешних признаков побоев.

– Уже хорошо! – ободрился присяжный поверенный. – Вот на таких косвенных деталях и строится обычно защита. Моя задача – посеять сомнения в умах сословных представителей. Судьи будут смотреть в бумаги и верить прокурору. А представители смотрят на вас и слушают адвоката.

– По вашему опыту, Август Мефодьевич, они совсем несамостоятельны в процессе? Даже представители дворянства?

– Увы, Алексей Николаевич. Если бы ваше дело рассматривалось судом присяжных, шансы на мягкий приговор были бы больше. Присяжные судят исходя из своего житейского опыта, и многие уже поднаторели, чувствуют себя на процессе как дома. Но ваш случай – преступление должности, такие рассматривает коронно-сословный суд. Состав его будет следующий: старший председатель или председатель одного из департаментов Петербургской судебной палаты и три члена уголовного департамента. Получается, всего четверо профессиональных судей. Их дополнят трое сословных представителей: губернский предводитель дворянства, городской голова (от мещан) и один из волостных старшин Санкт-Петербургского уезда (этот будет от крестьянства). Скорее всего, первые двое, как большие шишки, сами в суд не придут, а направят своих заместителей. Хорошо бы таковых заранее узнать и обработать их в вашу пользу. А самостоятельность этих временных судей весьма условная. Как правило, они смотрят в рот председателю.

– Выходит, полностью оправдать меня такой состав суда не сможет?

Сандрыгайло поморщился:

– Чем скорее вы забудете про оправдательный приговор, тем будет лучше для вас.

– Но…

– Слушайте меня внимательно, Алексей Николаевич. Вы обвиняетесь по статье триста сорок шестой Уложения о наказаниях уголовных и исправительных. Там говорится: «За причинение чиновником, или иным лицом, состоящим в службе государственной или общественной, при отправлении должности своей, кому-либо с намерением и без явной необходимости, ран или увечья, виновный подвергается высшей мере наказания за сии преступления, определенные в статьях…» Ну и так далее. То есть обвиняетесь в служебном преступлении. Наказание берется из статьи тысяча четыреста восемьдесят четвертой, а там ничего хорошего. Ибо от нанесенного увечья последовала смерть. В соответствии с первой частью этой статьи прокурор требует для вас десять лет каторжных работ, поскольку считает ваши действия умыслом. Я же намерен переквалифицировать обвинение на вторую часть указанной статьи и добиться для вас наказания в три с половиной года исправительного дома. Как совершенные без умысла.

– Я это понимаю, мы так и рассуждали с моим помощником.

– Идем далее, Алексей Николаевич. Суд вынесет в отношении вас решение, которое является окончательным. В апелляционном порядке обжаловать его нельзя, только кассировать в Сенат. Так что… Все решится сразу и навсегда.

– Но я сам могу опротестовать решение?

– Можете. Жалуйтесь на незаконное осуждение или на тяжесть назначенного наказания. Для этого и существует Сенат. Однако и прокурор со своей стороны может кассировать решение суда, в случае несправедливо мягкого, по его мнению, наказания. И что придет в сенаторские головы, можно лишь гадать. Не было бы хуже!

Лыков задумался. Действительно, не усугубить бы свою участь. И вместо Литовского замка оказаться в Забайкалье…

Он отлучился в комнаты, попросить Ольгу подать им чаю с ромом. После чего вернулся и продолжил разговор:

– Август Мефодьевич, мои клиенты, как вы изволили недавно выразиться, люди серьезные. После общения с прокурором на них, как правило, надевали кандалы. Исправительный дом я знаю много хуже. Я бывал там, конечно. Но в другом качестве: допросы проводил, очные ставки… Скажите, пожалуйста, что меня там ждет? Как устроено наше законодательство?