Семь камней радуги (СИ) - Удовиченко Диана Донатовна - Страница 43

К воротам приближался верховой отряд, возглавляемый суровым немолодым воином на вороном коне.

– Кто вы и откуда? - властно произнес он.

– А вы кто? - нахально влезла Милана.

– Я начальник городской стражи. Что вы делаете в нашем городе? - он окинул Викторию пронзительным взглядом.

– Мы путешественники из Торгового города, едем на Север. У вас хотели купить коня, - ответил за всех Гольдштейн.

– Коня? - взгляд начальника стражи стал еще более подозрительным, - Покажите вашу подорожную грамоту.

"Попали!", - подумал Макс, разводя руками в знак того, что грамоты у них нет, - "Сейчас на нас повесят и похищенных девушек, и поджог, и прошлогоднюю засуху!" Будто угадав его мысли, начальник стражи приказал:

– Следуйте за мной!

Сейчас же двое конных стражников подъехали к Максу с двух сторон, взяв его в клещи. Точно так же поступили и с его спутниками. Конвоируемые таким образом, они прискакали к мрачному серому зданию. Там им приказали спешиться, и повели внутрь. Здание оказалось городской тюрьмой. Макса и его спутников повели по длинному вонючему коридору, мимо бесконечного ряда тяжелых дубовых дверей с решетчатыми окошками. Наконец, конвоиры остановились возле одной из них, и втолкнули арестованных в тесную сырую камеру. Дверь со скрипом захлопнулась, оставив их в душном полумраке. Раздался скрежет ключа, поворачиваемого в замочной скважине.

– Выпустите меня! - забарабанила в дверь кулачками Милана, - У меня клаустрофобия! Я буду жаловаться в Комитет по правам человека!

Виктория, присев на корточки и прислонившись спиной к стене, невозмутимо ответила:

– Это бесполезно. В городе беспорядки, и наверняка тюрьма переполнена. Они хватают всех, кто выглядит подозрительно. Надо ждать. Это все, что нам остается.

Макс мысленно поблагодарил начальника стражи за то, что тот не отобрал их вещи. Иначе его бы разлучили с Роки. Сейчас пес высунулся из мешка, оценил обстановку, и тут же нырнул обратно, пробормотав:

– Разбуди, когда все закончится.

Потянулись томительные минуты ожидания. Они складывались в часы, которым Макс уже потерял счет. Ничего не происходило. В стене высоко под потолком было крохотное окошко, забранное толстой решеткой. Сквозь него в камеру проникал робкий лучик света, разбавляя темноту. Он становился все незаметней, и незаметней, и Макс понял, что наступает вечер. Он гадал, когда же их выпустят отсюда, или хотя бы допросят, и гнал мысль о том, что заключение может продлиться несколько дней, а может…

Вдруг в скважине завизжал, поворачиваясь, ключ. Все вскочили, с надеждой глядя на открывающуюся дверь. В камеру втолкнули молодого парня. В наступающих сумерках можно было разглядеть, что это не славич. Черные волосы и резкие черты лица выдавали чаваха.

– Безобразие! Нам и так тесно! - завопила Милана, - Уберите его!

– Потерпишь, красавица! - издевательски рассмеялся стражник, - Все камеры переполнены бунтарями. Скажи спасибо, что я подсадил вам всего одного. Кстати, берегись: это он похищал девушек! Думаю, завтра его повесят на главной площади.

Дверь захлопнулась, и раздались гулкие удаляющиеся шаги. Пленник забился в угол и затравленно озирался. Его лицо было разбито в кровь, одежда разорвана. Макс подумал, что парню крупно повезло: городская стража нашла его раньше, чем озверевшие горожане.

– Давайте перекусим, - предложил никогда не теряющий аппетита Гольдштейн, развязывая свой мешок.

Он достал оттуда лепешку, запасливо захваченную им в трактире, и разделил ее поровну, последний кусочек протянув чаваху.

– Зачем ты кормишь убийцу? - презрительно сощурилась Виктория.

Чавах, услышав в голосе девушки неприязненные нотки, уронил кусок, вжал голову в плечи и закрыл лицо руками. Макс возмутился: он всегда считал, что жестоко добивать лежачего. Да и не похож был этот молодой измученный парнишка на кровавого убийцу и похитителя.

– Презумпцию невиновности еще никто не отменял, - сердито сказал он, подошел к парню, отвел его руки от лица и протянул ему лепешку.

Парень робко взял протянутый ему кусок и сжал его в руке. Макс отстегнул от пояса флягу и сунул ему во вторую руку:

– Попей. Это вода.

Чавах жадно сделал несколько глотков, вернул флягу Максу, и неожиданно произнес:

– Это нэ я. Я дэвушек нэ трогал!

– Но ведь тебя видели, когда ты их похищал! - возмутилась Виктория.

– Видэли, - потупился юноша, - Всэ видэли. Нэ я это был! Я нэ виноват. Мой семья убит тэпэрь, отец убит, мать убит. Зачэм? Аллах клянусь, нэ виноват я!

– Он говорит правду, - неожиданно прошептала Аня Максу на ухо, - Я чувствую его страх и боль. Но в нем нет ни капли злости. И лживости тоже.

– У меня нэвэста эсть! - расплакался парень, - Фарида!

– А тебя как зовут? - спросил Макс, чтобы хоть чем-то его отвлечь.

– Эльхан! - чавах немного успокоился и уселся на грязный пол.

Гольдштейн, все это время внимательно слушавший, вдруг протянул Эльхану руку. Тот испуганно отпрянул.

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю, просто дай мне до тебя дотронуться, - властно проговорил Лев Исаакович.

– Вы думаете, что-нибудь получится? - с сомнением проговорил Макс, вспомнив, что не далее как вчера Гольдштейн не смог увидеть, что их ждет.

– Прошлое увидеть легче, ведь оно уже произошло, - туманно пояснил Гольдштейн, - К тому же, я ночью хорошо отдохнул.

Он прикрыл глаза и прикоснулся к руке Эльхана. Некоторое время он как будто прислушивался к чему-то, потом медленно заговорил:

– Ты выходишь ночью из своего дома. Седлаешь коня. Скачешь в квартал ремесленников. Влезаешь в окно. На кровати спит девушка. Ты хватаешь ее. Она кричит. Ты связываешь ее веревкой. Вылезаешь в окно. Взваливаешь девушку на коня. Вскакиваешь сам.

– Нэ правда! - взвизгнул Эльхан, - Нэт!

– Где ты их держишь? - подскочила Виктория.

Открыв глаза, Гольдштейн задумчиво посмотрел на юношу и сказал:

– А ведь действительно неправда. Ты не дал мне договорить, Эльхан.

Лев Исаакович поднял руки над головой чаваха и принялся проделывать плавные пассы, время от времени как будто стряхивая что-то невидимое с кончиков пальцев. Наконец, медленно проговорил:

– Он ничего не помнит. Кто-то хорошо поработал с его памятью.

– Что это значит? Его что, зазомбировали? - уточнил Макс.

– Что-то вроде. Может, это порча, или действие дурманящей травы. В любом случае, все, что он сделал, совершалось им в беспамятстве, под воздействием чужой воли.

Эльхан отполз в угол темницы и жутко завыл. Этот звук, протяжный и безнадежный, полный безысходной звериной тоски, заставил Макса болезненно передернуться. В этот момент дверь камеры снова со скрипом открылась, пропуская внутрь богато одетого, высокого дородного господина лет пятидесяти, в сопровождении уже знакомого Максу начальника городской стражи. По тому, как почтительно старый вояка обращался к вошедшему, стало понятно, что это, несомненно, очень знатный и влиятельный человек.

– Вот он, Антон Матвеевич, - начальник стражи сделал знак двум тюремщикам, маячившим сзади, те подхватили сжавшегося в комок Эльхана и под руки подвели его ближе к сановному посетителю.

Антон Матвеевич внимательно всмотрелся в лицо парня, и сморщился, будто от зубной боли.

– Объявить народу о том, что похититель схвачен, - брезгливо процедил он, - Подготовить помост для публичного повешения.

Он перевел взгляд, в котором все еще читалось отвращение, на остальных арестованных, и его лицо постепенно разгладилось, а глаза расширились от удивления.

– Что это за прелестное дитя? - спросил Антон Матвеевич, указывая на Аню, скромно стоявшую рядом с Максом.

– Арестованы как подозрительные, господин Городской голова, - бодро отрапортовал начальник стражи, - При них не оказалось подорожной.

– Позвольте объяснить, - выступил вперед Гольдштейн, - Мы - путешественники, едем из Торгового города…

Вдруг лицо Городского головы приобрело совсем уж изумленное выражение. Не слушая объяснений, он неотрывно смотрел на теплое свечение, излучаемое Янтарем на пальце Льва Исааковича. Затем Антон Матвеевич внимательно оглядел Макса, остановив взгляд на его перстне, окинул взглядом девушек, и тоном, не терпящим возражений, приказал: