Гости съезжались на дачу - Нестерова Наталья - Страница 7

– Совершенно. Точно выйдем к Уралу.

– И отлично. У меня в Алапаевске замечательный друг.

– Заодно в Екатеринбург наведаемся, подложим бомбу под Ельцин-центр.

Виктор Сергеевич остановился, поставил корзины на землю, протянул ей руку, с недоуменным восхищением пожал:

– Наш человек!

Так папа говорил: «Был бы террористом, подложил бы бомбу под Ельцин-центр». Дуню не интересовали новая и новейшая истории. Ельцин, Брежнев, Сталин и Ленин были для нее плакатными фигурами из недавнего или давнего прошлого. Она виртуально жила в русском Средневековье, и была одной из немногих, кто помнил запутанную генеалогию русских князей, историю их кровавой любви-ненависти.

– Я читала Варлама Шаламова «“Сучья” война» – сказала Дуня. – Ваши рассуждения очень близки.

Виктор Сергеевич, наклонившийся за корзинами, выпрямился и снова протянул ей руку:

– Уважаю! Эту вещь я бы обязал к прочтению всякому юноше, вступающему в жизнь.

– И после просмотра фильма о романтике разбойничьей жизни?

– Перед просмотром, для критичности восприятия. Что мы все обо мне да обо мне. Давайте поговорим о вас. Не учительница и не тренер по фитнесу.

– Погодите! Мне интересно, как вы вырвались, университет окончили и стали «превосходительством».

Шаламова Дуня читала в десятом классе, стянула с прикроватной тумбочки отца. Книжечка-брошюрка была тоненькой, из серии библиотеки «Огонька». К приходу родителей с работы брошюрка лежала на месте. В это же время они проходили в школе «На дне» Горького. Учительница говорила о том, что с помощью образов людей дна писатель поднимает общечеловеческие нравственные проблемы. И особо подчеркивала, что хотя наверняка в ночлежке говорили нелитературно и нецензурно, Горькому для создания характеров не потребовалась бранная лексика. Это – к дискуссии о допустимости «живой речи» в художественном произведении. У Горького было «литературное» дно, у Шаламова – натуральное. Художественное и документальное кино. Из Шаламова Дуня помнила, как помнят вкус чего-то мерзкого и отвратительного, эпизод, в котором уголовники развратили собаку, суку, по очереди совокуплялись с ней под гогот и на глазах у всего барака. Поэтому примеры Виктора Сергеевича не показались ей шокирующими. Знание о наличии мерзкого – прививка от очередного рассказа о нем. И второе, что запомнилось у Шаламова, – настойчивое утверждение, что уголовников нельзя перевоспитать. Спустя много лет она пришла к выводу, что никакого взрослого человека нельзя перевоспитать. Он может изменить поведение, как переехать в новую квартиру, поменять точку зрения, как сменить прическу, но это будет тот же самый человек – в новой квартире и с другой прической.

– Ничего интересного, – сказал Виктор Сергеевич в ответ на ее просьбу. – Как веревочке ни виться. Порезали меня блатные, но сознательно недорезали, чтобы подыхал мучительней, сердобольный лесничий нашел, в больничку отвез. Там был замечательный парень-хирург, мы до сих пор дружим, он мне кровный брат. Подштопал, спас и кровь свою перелил. Я маме с папой позвонил, они примчались. У меня денег в схоронке было много, не все прогулял и пропил. Папа, я тебе машину куплю. Мама, тебе бриллиантовое колье и шубу. Они смотрели на меня с печалью. Мол, Витя, ты такие надежды подавал. Зачем нам машина и колье, когда наш единственный сын – полуживой инвалид. В армию меня не взяли, по причине этой самой инвалидности. Когда домой вернулся, оказалось, что я почти разучился говорить литературно, экал, мэкал, глотая феню и матерщину. В университет поступить не мог – забыл школьную программу. Тут и пошло, как у Мартина Идена – пять часов сна, остальное – учеба, чтение, основы философии и прочих наук. Это потруднее, чем с трехметровой косой-драгой стебли длиннющей ламинарии срезать под водой и в лодку вытаскивать, тут воля требуется. В университет поступил и оказался в среде наивных детсадовцев. По возрасту всего на четыре года был их старше. Но эти мелкие спорили о языках компьютерного программирования, а я только и мог задурить девушкам головы рассказами о суровых буднях шишкобоев. А, ерунда! Дела давно прошедших дней.

– Мне всегда казалось, что пословице «яблоко от яблони недалеко падает» ошибочно приписывается негативный смысл. Естественно, что дети повторяют склонности и черты характера родителей, повторяют и хорошее, и плохое. Однако то, что родители считали хорошим для себя, то почему-то плохо для их детей. Учить дайвингу, конечно, легче, чем промышлять в компании уголовников на черном прииске.

– Поспорил бы, но неохота. Вы психолог? – спросил Виктор Сергеевич.

– Забавная тенденция, – ответила Дуня. – Раньше было важно знать о специальности, роде деятельности, заработке мужчины, о женщине иное: какая она хозяйка, мать, добра ли характером, покладиста ли.

– Мир катится к матриархату, – согласился Виктор Сергеевич. – Профессия накладывает. Моя первая жена была педагогом. Все воспитывала и воспитывала. Вторая – астрофизиком. Более всего любила смотреть на звезды, фигурально, конечно. В реальности пялилась в экран монитора.

– А третья жена?

– А третья жена просто жена, – отрезал Виктор Сергеевич.

Дуне понравилось, что он не дал своей нынешней супруге характеристик. Ей всегда казалось, что в обсуждении с посторонними людьми спутников жизни есть элемент предательства. Она чувствовала себя неловко, когда подруги длинно и подробно, с фактами и заключениями, критиковали своих супругов. Ни одна живая душа не догадывалась, что их идеальный брак со Степаном – замок из песка.

– Я реставратор, – сказала Дуня.

– Ага! Нежной ваткой смываем с картины грязь столетий, тонким перышком возвращаем первозданный вид.

– Нет, – помотала головой Дуня. – Представьте себе холм, поросший травой, кустарником, мелколесьем. Под этим холмом – храм четырнадцатого века, архитектурное чудо русского Средневековья. Его немцы разбомбили в первые месяцы войны. Спустя семьдесят лет дали денег на раскопки. Я тогда еще студенткой была. Руины осыпавшихся фресок четырехметровой высоты. По кусочку, по кусочку, бережно откапывали. Три миллиона фрагментов разложили по семи тысячам планшетов – это просто фанерные дощечки с бортиками. Потом стали фрагменты собирать, склеивать друг с другом. Повезло, чертовски, фантастически, спасительно, что перед войной питерские ученые сделали фото и кальки фресок храма. Знаете, что такое кальки?

Виктор Сергеевич кивнул, но Дуня все-таки пояснила:

– Прозрачная бумага, калька, накладывается на фреску, и рисунок обводится. Кальки хранились в Русском музее, намотанные на палку. И снова повезло – сохранились, не истлели, не потрескались. Нам позволили сделать копии. В Средневековье фигуры святых на стенах храмов изображались в полтора-два человеческих роста. Поэтому мой рабочий стол два на три метра, а восемьдесят процентов фрагментов – один на два сантиметра.

«Сейчас он скажет про пазл», – подумала Дуня.

Так всегда говорили, когда узнавали о ее работе. Не догадываясь, что обижают. Все равно что сравнивать детскую лошадку-качалку с породистым скакуном.

– Гигантский пазл, – сказал Виктор Сергеевич.

– В определенном смысле. Кусок пятнадцать на двадцать сантиметров из ста пятидесяти фрагментов я собираю месяц.

Сейчас он посмотрит на нее как на пациентку психиатрической клиники с вариантом обсессивно-компульсивного расстройства. Эти больные способны день за днем, лист за листом заполнять миллиметровыми рисунками бабочек. В ответ Дуня скажет, что тогда гениальных вышивальщиц золотой и серебряной нитью убранств церковных патриархов надо срочно лечить.

– Надо иметь дьявольское терпение для такой работы, – сказал Виктор Сергеевич и протянул ей корзины без напоминания.

– Терпение? – хмыкнула Дуня, принимая корзины. – Я терпеть не могу терпения. Хорошо выразилась. Моя работа – это азарт, погружение в мир, затерянный в веках. Компьютерные игры отдыхают в обнимку с романами-фэнтези. Это… это кайф!

Она не стала говорить, что слывет одним из лучших подборщиков, что чувствует фреску так, словно ее писал отец, а она, малышкой, крутилась рядом. Многие кусочки штукатурки превратились в пыль, но ведь и многое сохранилось. Дуню приглашали на работу в Германию. Степан загорелся: на благополучной чужбине при деньгах за две сдаваемые квартиры, плюс Дунина зарплата, он бы мог осуществить мечту – ничего не делать, жить в сытое удовольствие, и никто не бросил бы на него косого взгляда. На его: «Давай рванем!» – она ответила: «Разве мы голодаем?» Научилась у Степана отвечать на рядовой вопрос вопросом с упреком. Мама про подобный стиль общения говорила, что он разрушительный и бескультурный. Маме очень повезло с папой. В их молодости (или это была уже зрелость?) за границу специалисты уезжали именно от голода и невозможности реализовать свой потенциал.