Отказаться от благодати (СИ) - Ангел Ксения - Страница 64

Пожалуй, дом я любила больше всего. Приятный консьерж, широкий подъезд, лестница с лакированными перилами, изящные светильники на стенах. Просторная квартира и огромный балкон с великолепным видом на море огней.

Снова вино, объятия, и лед вроде бы тает, но… Былой близости нет. Обида, которую я глушу поцелуями, смелыми ласками, резкой, животной почти страстью. Влад принимает правила игры. Он врывается в нее изящно, угадывает мои желания, открывается – ненадолго, но все же. Просыпается надежда, что у нас все будет, как раньше.

Ровно до утра.

А потом ритуал повторяется снова…

Духота стала невыносимой, закружилась голова и я открыла дверцу машины. Ни о чем не думала, просто вышла. И побрела к небольшому киоску за углом.

– Ты куда? – удивился Влада, отрываясь, наконец, от экрана смартфона.

– Я сейчас, мне… нужно.

Мне действительно было нужно.

Достала из сумочки купюру – крупную, продавщица еще ворчала, что на нас сдачи не напасешься. Трясущимися руками взяла протянутый товар. Разорвала целлофан и откусила половину печенья.

…Иногда он обмакивал его в мед и смачно ел. После этого его губы пахли летом. Полем. Пасекой и пчелами, теплым воском и солнцем…

Я прислонилась спиной к стене киоска, нисколько уже не заботясь о том, что испачкаюсь.

– Дура, – сказала на удивление спокойно. На меня покосился проходящий мимо дед и покачал головой. Отгородился зонтиком и пошел дальше своей дорогой. – Бестолочь! Неисправимая…

Прошлое, от которого я отказалась, имело вкус счастья.

Я не была здесь, казалось, целую вечность. Даже запах в подъезде изменился – пахло свежей шпатлевкой и краской, отчего вспомнились слова Богдана о предстоящем ремонте. Начисто вымытые лестничные пролеты, свежевыкрашенные в грязно-красный перила, побеленные стены, чистота, не присущая этому месту.

Три месяца прошло.

Я шла, считая ступени, и думала, что ему скажу.

Сказать было нечего. Предателей не слушают, предателей стирают – что из жизни, что из памяти. Но не попытаться я не могла. Эрик учил меня отвечать за собственные поступки. Я ранила Богдана. Теперь он имеет право ранить меня.

Но даже не в этом дело…

Дело в тоске. В мыслях, от которых тошнота подкатывает к горлу, а грудь перехватывает невидимой нитью совести. В чае, все с теми же двумя ложками сахара, но совершенно безвкусном, прелом даже. В сером низком небе, заглядывающем в окна, в дожде и, наверное, сырости, что, несмотря на зажженный в камине огонь, волочится по плинтусам.

И иррационально, безотчетно тянет в город, чего раньше за мной не наблюдалось.

Приехала вот. Поднялась по ступеням, стараясь дышать ровно, и по дороге сочиняла речь. Но то ли восемьдесят ступеней слишком мало для речи, то ли дипломат во мне сегодня окончательно умер. Ничего не придумалось.

Заветная дверь не изменилась. Тот же старый дерматин и погнутая ручка, которую так и не удосужились заменить. Ввалившаяся кнопка звонка и глазок, что, казалось, глядел на меня осуждающе.

Дверь распахнулась резко, через пару секунд после нажатия на пресловутую кнопку. И, признаться, даже если бы у меня и была речь, я бы ее позабыла, потому как на пороге меня встретила миловидная кудрявая барышня в мужской рубашке. Кроме рубашки на ней, похоже, не было ничего, и она стыдливо сжимала колени, уставившись на меня большими серыми глазами.

– Вам кого? – наконец, придя в себя, раздраженно поинтересовалась она. И осмотрела меня презрительно, а затем испуганно, задержавшись взглядом отчего-то на сумочке. Можно подумать, у меня там пистолет, и я его сейчас вытащу и застрелю ее на месте.

Застрелить хотелось. А потом и самой застрелиться – то ли от глупости собственной, то ли от унижения. Чего я ждала? Что Богдан верность хранить будет? Мне, предательнице, которая брутально бросила его, толком ничего не объяснив?

Грудь сдавило еще больше, и я несколько раз глубоко вдохнула, убеждаясь, что дышать еще могу. Девица смотрела выжидающе, щуря правый глаз, а мне хотелось провалиться сквозь землю, или, в крайнем случае, на третий этаж. А еще лучше – оказаться дома, проснуться в собственной кровати и понять, что это был сон.

Наверное, я выглядела глупо, невольно рассматривая ее и подмечая смуглую кожу, раскосые глаза, вздернутый нос с россыпью веснушек, ладошки маленькие, которые вцепились в манжеты мужской рубашки. И уши. Прижатые к голове чертовы уши! Не то, что у меня, оттопыренные…

– Котик, по-моему, к тебе пришли, – едко пропела девица и обернулась в коридор.

С «котиком» встречаться не хотелось, хотя я еще несколько минут назад только и думать могла о том, чтобы его увидеть. Объясниться. Прощения попросить.

Дура!

Через секунду проем двери заполнила широкая и волосатая мужская грудь. Ее обладатель окинул меня недоуменным взглядом, видимо, вспоминая, встречались ли мы когда-либо вообще. К слову, на котика он не тянул, скорее, на разъевшегося и ленивого тигра с потускневшей от неправильного питания шерстью.

И я окончательно растерялась.

– А где Богдан? – пролепетала первое, что пришло в голову.

– Какой Богдан? – грозно осведомился «котик» и на всякий случай на девицу глянул. Ревниво, отчего она съежилась и пожала плечами.

– Богдан, хозяин квартиры, – не менее грозно подсказала я.

– А, Богдан Александрович! – Девица всплеснула руками и улыбнулась мне премило, а на лице ее отразилось облегчение. – Так он это… не живет тута. Сдается квартирка-то, с июля еще. С июля ведь, котик?

«Котик» кивнул. И грудь волосатую почесал, будто это как-то могло подтвердить факт сдачи квартиры.

– Сдается… – повторила я и отступила к лестнице. – Понятно. Извините тогда, я… пойду.

– Может, это… передать чего? – услужливо предложила девица, но я отмахнулась.

– Не надо. Неважно.

Это было важно. Последние несколько дней только это и было важным, правильным, а теперь… Телефон Богдана был выключен, Ника ничего о нем не слышала с начала лета, Андрей наотрез отказывался о нем говорить, хотя Влад и выпытывал. Помогал…

…В тот день, помнится, я долго ревела, захлебываясь рыданиями. Они рвались изнутри, словно свора диких псов, царапая горло рваными выдохами.

Влад нашел меня все там же, у злосчастного киоска, вымокшую и крепко сжимающую драгоценное печенье. Не говоря ни слова, усадил в машину, привез к себе домой. Раздел до белья, завернул в теплый махровый плед и усадил на диван. Обнимал долго, гладил по спине, пока вся боль окончательно не вышла слезами. Я смотрела в темный провал окна, на кусочек неба, на пуговки звезд и острый серп луны. На город, раскинувшийся за этим окном. Сверкающий ночными огнями город. Где-то там, этом безразличном городе жил Богдан, если, конечно, не уехал к чертовой матери после нашего расставания. В Липецке теперь его ничего не держало…

Как же я так? Что же случилось со мной? Почему люди ценят, лишь когда теряют?

А я ведь потеряла его…

– Прости. – Голос Влада был теплым, а фраза – искренней. Впервые за последнее время. В темноте, в отсутствии людей и шума, вдали от суеты, мы впервые снова были вместе. Почти как раньше, если бы… Наверное, мы никогда не сможем вернуться к тому, что было, от этого и грустно. – Я снова все испортил. Карма, видать.

– Ничего ты портил, – запротестовала я. Стерла со щек остатки слез, оставивших на коже соленые дорожки. – Я сама прекрасно умею… портить.

– Ты была мне другом. Не нужно было ничего менять.

Не нужно было. Но я так мечтала, буквально грезила им – с детства. Разве можно преодолеть такой соблазн? Разве могла я тогда понять, что он окажется совершенно не тем, кто мне необходим?

Поняла вот. Поздно.

– Я и сейчас твой друг. Не стоило бояться менять потерять…

– Не стоило удерживать таким способом, – поправил он. Погладил по волосам, и в этом жесте было что-то опекунское. Когда-то так делал Эрик. Давно. В прошлой жизни. – Тогда я слишком боялся, что…