Подонок в моей постели. Книга 2 (ЛП) - Блэйс Рэй Линн - Страница 6

А если он не придёт? Да нет же, не может такого быть. Это же его собственный чёртов концерт. До чего же глупые мысли. Это чувствуется так сюрреалистично. Хочется достать телефон и проверить, сколько я уже здесь сижу, потому что похоже, что целый час, но я не могу отвести взгляд от сцены.

Басист, плохой мальчик — Саттер Вон, показывает язык, это его сценическая привычка. Он уже настраивает бас. Барабанщик, Дерек Рейнольдс, выбивает устойчивый ритм, игнорируя толпу. Мы ждём. И ждём.

И затем… появляется он.

Идёт по сцене, и толпа все как один вскакивает на ноги в напряжении, не отрывая взгляды от прекрасного мужчины в свете софитов.

Я слишком взволнована, чтобы аплодировать. Единственное, что вижу — он двигается так, как двигался, когда был во мне. Каждый шаг размерен и собран. Он — пантера, собирающаяся стребовать с аудитории всё, и вместо того, чтобы убежать, что мы и должны сделать, мы все затаили дыхание, с нетерпением ожидая его первой ноты. Он — центр группы, и они спокойно ждут его сигнала, в то время как он подходит к микрофону, неторопливо, как будто в его распоряжении всё время мира.

Точно так же он двигался в постели, и я не могу сделать ни вдоха, отчаянно желая его снова.

Пол придвигается ко мне, касаясь моего плеча своим, возвращая меня в настоящее, и я одновременно ненавижу его, и, безусловно, благодарна. Я тону в Дилане. Я млею от осознания того, что этот мужчина играл на моём теле лучше, чем я играю на своей виолончели. Прошло всего две недели, но он выглядит похудевшим, еще опаснее, чем раньше. Возможно, это из-за освещения или угла обзора, или, возможно, меня подводит память. Он в облегающей одежде: чёрных джинсах, сидящих низко на этих бёдрах, что были между моими собственными всего две недели назад и в чёрно-красной майке, открывающей взорам татуировки на руках.

Эти руки обнимали меня.

Он так же сексуален, как я помню, возможно, даже ещё сексуальнее.

Дилан поднимает сжатый кулак, и первые ноты группы взрываются над нами. Мы снова ревём, напряжённость, сдерживаемая в нашем молчании, разорвана на части теперь, когда он нарушил его.

Его пение накрывает нас прекрасными, высокими нотами, живущими в красивых словах. Никаких приветствий. Никаких введений. Ничего. Это — высокомерие рок-звезды. Это — подонок.

Я ненавижу себя за то, что уповаю на него вместе с остальной частью толпы, но он — метеор на сцене, сжигает, притягивает нас за собой. Вместо того, чтобы присоединиться к нам, его пение формирует кокон меланхолии, которая заставляет его казаться отдалённым и неприкосновенным.

Я слышала его голос прежде, но короткая песня, которую он в шутку спел в моей квартире, ничто по сравнению с этим. Дрожь поднимается по моему позвоночнику вверх к затылку. Хочется выскочить на сцену и накричать на него за то, что не сказал, кто он такой и почему не сообщил мне, что скоро поедет в Бостон, зная, что я тоже буду здесь. Он скрылся нарочно.

Возможно, не доверял мне.

Дилан выворачивает ноты из своей души, настолько грустной и наполненной сожалением, что это напоминает мне о взгляде в его глазах, когда он попросил мой номер, а я отказалась давать его. Как я ненавижу себя за тот поступок.

Он шагает по сцене, его голос льётся чисто и искренне, но я едва могу сосредоточиться на музыке — слишком напряжена. Сначала я жду, что он увидит меня, потом молюсь, чтобы он меня не заметил, потому что я чертовски возбуждена настолько, что близка к срыву, так что не хочу, чтобы он увидел меня сейчас. Я наслаждаюсь его голосом вместо того, чтобы сосредоточиться на его руках, тонких линиях тела и на том, что, я знаю, скрыто под одеждой.

Он хватает микрофон так же, как он хватал меня за конский хвост. В горле пересыхает. Колени слабеют из-за воспоминаний о том, как его губы изгибаются в сексуальную усмешку. Пот начинает блестеть на его груди, и меня уносит далеко отсюда туда, в мою квартиру, с ним…

Он раздвинул мои ноги и почти разорвал меня пополам глубиной первого толчка. Я вскрикнула и натянула шарф, отчаянно желая упереться руками по обе стороны от окна, толкнуться к нему навстречу, чтобы лучше почувствовать каждый дюйм его члена, погружающегося внутрь, потому как была неспособна сделать больше, чем просто открыться шире и стонать, принимая то, что он даёт.

Дилан берёт высокую ноту, и я чувствую его везде, выгибаясь и дрожа в такт с ним.

Наряду с большей частью аудитории.

Глаза закрываются. Очнись, Рэйчел. Я была увлечением. Романом в туре. Просто очередной женщиной в длинном списке. И ничего более. Да, он попросил мою электронную почту, но, вероятно, только потому, что думал, что я сама собиралась спросить, и не хотел, чтобы у меня была его личная информация. Если задуматься, он не слишком старался узнать обо мне больше, что сделал бы, если бы действительно хотел поддерживать контакт.

И зачем ему поддерживать отношения с кем-то вроде меня? Я — никто в действительности.

Очередная девушка в море тел, которые сделали бы что угодно, чтобы быть с ним. Я должна чувствовать себя благодарной, что у меня получилось прикоснуться к звезде.

Вместо этого я чувствую себя обгоревшей. Сожжённой и жаждущей большего.

Никакие разговоры в обнимку с подушкой не исправят того, что произошло. Мы так и не сможем быть вместе. В конце дня я точно буду находиться там, где должна. Там, за что упорно боролась. Никакой горячий, татуированный рокер не изменит этого. Неважно, как сильно я хочу его. Это навсегда останется лишь романом.

Группа заканчивает песню, и я открываю глаза.

— Вот немного из того, что никто прежде не слышал, из нашего нового альбома, — Дилан ждёт, пока толпа возликует, и я неспособна издать ни звука. — Это выпустят в следующем месяце.

Пол обнимает меня.

Я собираюсь избавиться от него и объяснить, что это не свидание, когда Дилан произносит в микрофон.

— Эта песня называется «Наклон».

Громкость минорных аккордов и напряжение заполняют мою грудь недоверием. Шквал воспоминаний о нашем свидании в «Наклоне» сокрушает меня. Конечно, песня не о нём. Не обо мне же?

«Стекло над нами, стекло внизу.

Я хотел с тобой прорваться.

Упасть вниз, подняться в гору,

Ты знала, как мне улыбаться,

И доверять. Я мог быть самим собой.

Но ты не позволила бы мне украсть себя».

Его взгляд встречается с моим, и нет никакого сомнения, что он видит меня и, блядь, я умираю. Дилан улыбается, обнажая зубы, и проходится ладонью по волосам. Разочарование, которое он источает, отражено в словах песни. Он рычит.

«Чего будет достаточно? Деньги — не богатство.

Я надеюсь, что развратил тебя так,

Как ты испортила меня».

Конечно, это мое воображение. Этого не может быть. Не может быть, чтобы он видел меня, пока софиты светят ему в глаза, но он смотрит прямо на меня, и мне хочется, чтобы это было правдой. Он мог спуститься вниз — толпа бы расступилась перед ним — и взять меня за руку.

Или он мог махнуть рукой, и я бы взбежала к нему. Зашла бы на сцену, и он бы исполнил мне серенаду, пока любая женщина в толпе умирала бы в муках ревности. Тогда он забрал бы меня с собой после шоу. Мы пошли бы в его гостиничный номер и…

Горячее дыхание коснулось внутренней части моего бедра, когда он забросил одну из моих ног через плечо и стащил с меня трусики.

— Ты убиваешь меня этим маленьким свитером, практичной обувью и насквозь промокшей киской. Такое противоречие. — Мучительно мягким прикосновением он погладил мои складки. — Но ты испытываешь моё терпение, Рэйчел. — Его язык двигался вокруг моего клитора. — Скажи мне остановиться, и я остановлюсь.

Дилан медленно спускается со сцены, его рука протянута к кому-то на балконе, он напевает ей о том, как его сердце разбито. Часть меня рушится внутри, несмотря на мои теперь уже влажные трусики. Это его работа — заставлять всех чувствовать, словно он поёт непосредственно для них. Это — игра, не действительность. Он не пел мне, не собирался забирать меня подальше отсюда. Я не особенная.