Человек в стене - Ангстрём Эмма - Страница 22

Когда они услышали, что подъезжает скорая помощь, Альва сперва даже не заметила звука сирен. Она думала о кукле и о тех местах, в которые воткнула булавки. Самыми важными были первая и последняя булавка — она знала об этом. Когда сирены завыли ближе, ребята повскакивали со своих мест и бросились к окну. Оттуда был виден пятачок с деревьями и улица. К тому времени сирены гудели уже запредельно громко, и их звук смешивался с ревом двигателя другой приближающейся машины.

— Всем оставаться на местах! — закричала учительница, но весь класс был уже на полпути к игровой площадке.

Ребята бежали к скорой помощи и полицейской машине, припарковавшейся под углом прямо на тротуаре. Альва была последней. Все, что она успела увидеть, — это тело Чарли, которое поднимали с асфальта на носилках.

Лиса начала плакать, кто-то закричал. На больное плечо Альвы легла рука учительницы, которая громким голосом приказала всем вернуться в школу. Но никто все равно не послушался, все остались там, где стояли, и всем были видны красные пятна на асфальте, когда скорая помощь повезла Чарли в больницу.

* * *

Альве хорошо спалось этой ночью. Даже плечо не болело. Она проснулась утром, чувствуя себя прекрасно отдохнувшей. Кажется, ей что-то снилось, но она не могла припомнить, что именно.

Флагшток на игровой площадке был пуст, флаг никто не поднял. Альва ожидала, что флаг окажется приспущен, но ошиблась, и это означало, что Чарли выжил. Она почувствовала одновременно и облегчение, и разочарование. Ей хотелось всего лишь напугать этого мальчишку, а не убить его, но приходилось признать, что было бы здорово, если бы он вовсе не вернулся к ним.

Увидев пустое место за партой Чарли, она ощутила, как ее кольнуло чувство вины. Она же не злодейка какая-нибудь, правда? Или все-таки злодейка? Как узнаешь, хороший ты человек или плохой, если ты думаешь и действуешь не так, как остальные люди?

В ожидании учительницы все вели себя пугающе тихо. Альва сидела, склонившись головой над партой. Лиса и Янника шептались между собой, но Альва могла даже не утруждать себя подслушиванием.

Вошла побледневшая учительница. В руках она держала плюшевого мишку и конверт. Учительница откашлялась и несколько раз провела рукой по волосам, хоть те и без того были в идеальном порядке.

— Я только что поговорила с мамой Чарли, — сказала она, положив мишку на свой стол.

Лиса с Янникой крепко схватились за руки.

— Сегодня рано утром он очнулся от комы и сказал несколько слов родителям. — Учительница улыбнулась и окинула взглядом класс. — Врачи говорят, что у него сломано несколько костей, но никакие жизненно важные органы не задеты. «Жизненно важные» — значит, те, которые нужны человеку, чтобы жить. Так что он выживет.

Альва почувствовала в больном плече дрожь, которая распространилась на всю руку. Она осторожно потерла ее здоровой правой.

— Можно нам навестить его в больнице? — спросила Лиса.

— Пока нет. Чарли нужен покой, ему придется пролежать там еще несколько недель, а может, даже и месяцев. Думаю, его порадовала бы открытка с пожеланиями от всего класса. Сегодня после уроков я зайду в больницу и подарю ему вот этого мишку. Если вы чувствуете, что вам нужно с кем-то поговорить, можете обратиться к психологу, он сегодня задержится допоздна.

Открытка ходила по рядам, пока учительница читала вслух книгу, которую обычно приберегала для вечера пятницы. Прежде чем открытка успела дойти до Альвы, та извинилась и попросила разрешения выйти в туалет.

Замерев, он стоял у постели матери. Его будто парализовало. Он стоял так уже несколько часов и смотрел на нее. Ее седые волосы падали прядями на лоб, а гладкая желтоватая кожа, похожая на воск, поблескивала в свете, исходящем от большого окна.

— Мама, — сказал он, мягко касаясь ее руки. Рука была крепко прижата к груди и не сдвинулась, даже когда он надавил посильнее. Он поднес ладонь ко рту матери, но не смог понять, дышит она или нет.

Ноги казались непривычно тяжелыми, когда он прошел в гостиную и улегся там на диван. Та легкость движения, которую он всегда ощущал, несмотря на неуклюжее телосложение, исчезла. Обычно он мог передвигаться бесшумно, как привидение.

Он думал о Лили и о том, как выглядел отец, когда он нашел его на кухонном полу больше чем тридцать лет тому назад. Отец, казалось, просто заснул, его глаза были закрыты, но ведь если спать на полу, особенно не отдохнешь. Тогда он поднял отца, положил на кровать и укрыл, ожидая, пока домой вернется Биргит. Придя, она начала плакать, поэтому он заткнул уши ватой, чтобы этого не слышать.

Теперь она тоже тихо лежала в своей комнате за стеной. Он не вставал с дивана, ожидая, когда сядет солнце. Гостиная погрузилась в полумрак, и он почувствовал, что у него разболелся живот. Такая боль случалась, когда он забывал поесть. Он пошел в кухню и взял там немного печенья.

Мать лежала у себя в спальне все в том же положении. Она выглядела абсолютно безмятежной, но он знал, что плохо разбирается в подобных вещах. Может, внутри себя она кричит? Может, она все еще плачет и стонет изо всех сил, но безмолвно, а не вслух?

Он молча сидел на краю ее постели и ждал, когда комнату зальет утренний резкий белый свет. Он устал, и движения его были неуклюжими, когда он снова потыкал пальцем ее руку. На этот раз рука поддалась и упала на кровать.

Он наклонился, взял мать за плечи и стал яростно трясти. Он звал ее, крича прямо ей в лицо, а потом рухнул на матрас.

— Мама!.. — шептал он, прижимаясь своим худощавым длинным телом к ее некогда внушительным рукам и торсу. За последние несколько лет она усохла. Сделалась тонкой, и ноги у нее ослабли.

Он так и уснул в этом положении, на отцовской стороне кровати, прижимаясь теплой грудью к холодной коже матери, а солнце тем временем поднималось все выше и выше по небосклону. Ощущения были незнакомыми, но не неприятными.

Когда он проснулся, уже снова стемнело. Он неуверенно приподнялся на локте. Мать не двигалась, и он начал понимать, что она уже никогда больше не пошевелится. Это осознание наполнило его ошеломляющим чувством, которое было сложно сформулировать. Он даже и не пытался.

Он знал, что должен делать. Он провел несколько дней в приготовлениях, это был тяжелый труд, но он привык. Физическая работа даже приносила ему некоторое удовлетворение в часы, когда мир, который он знал, исчез навсегда.

Зайдя в комнату матери, он в последний раз встал у ее кровати. Постоял так некоторое время, глядя на неподвижное тело. Потом поднял руку, помахал ей, развернулся на каблуках и покинул квартиру.

ГЛАВА 3

ЛАБИРИНТ

Хенри Юнсон налил кофе в кружку с выцветшим изображением карты Гран-Канарии. Он брал эту кружку каждое утро, в основном в силу привычки. Иногда, глядя на карту этого острова, он задумывался, действительно ли побывал там когда-то. Он мог вспомнить пляжи и ярко-желтый купальный костюм Маргареты, который та спускала на бедра, когда хотела, чтобы позагорал живот. Но с тех пор прошло так много времени! Возможно, ему лишь приснилось все это — часть прошлой жизни, где и сам он был кем-то другим…

Пока остывал кофе, он намазал маслом ржаной хлеб и налил в стакан сока. Апельсинового, восстановленного из концентрата. Маргарета научила его покупать концентрат, чтобы не приходилось таскать в дом тонны жидкости. Потом он положил на хлеб два ломтика сыра, корнишон, помидор и паприку. По субботам он баловал себя, накладывая поверх масла еще и слой майонеза, но сегодня-то был четверг.

На часах было шесть, и Хенри бодрствовал уже два часа. В течение первого часа он лежал в постели и ворочался с боку на бок, но потом в голове что-то стало трещать и все никак не могло остановиться. В пять часов он включил радио, настроенное на станцию, где передавали классическую музыку, но от нее ему тоже было беспокойно, поэтому в конце концов ему пришлось встать и раздвинуть шторы. Положив на стол бутерброды, он взял в посудном шкафу пашотницу и положил туда яйцо, которое варил шесть минут. Потом он уселся за стол, чтобы поесть.