Вещие сны Храпунцель - Донцова Дарья - Страница 5

– Так поступают только плохо воспитанные дети, – неожиданно сказала девочка.

Я откусила верхушку яйца и удивилась.

– Ты о чем?

– Вчера в институте первое занятие посвящалось теме «Как едят воспитанные дети», – объяснила Киса. – Там было много заданий. Мы их разбирали. Яйцо нельзя лупить ложкой!

Я заморгала.

– А как его нужно есть?

Киса подняла указательный палец.

– Изложи твои варианты, пожалуйста, все.

– Постучать яйцом по столу или покатать по нему, – начала я, – и… больше ничего в голову не приходит.

Киса нахмурилась.

– В каждом приличном доме должен быть колщик яиц.

Я с трудом сдержала смех.

– Солнышко, где мы его поселим? Конечно, квартира у нас большая, есть пара свободных комнат. Но я не уверена, что Макс придет в восторг, если здесь поселится человек, в чью обязанность входит разбивание по утрам скорлупы яиц. И чаще всего мы едим глазунью.

Киса закатила глаза.

– Мрак и туман! Колщик не мужчина, а предмет. Им обрушивают дом.

– Какой дом? – не поняла я.

– Мрак и туман! Скорлупа – дом, яйцо в нем живет. Колщик рушит дом красиво, по-дворянски. Бить им о стол это… э… сейчас… слово забыла… фо… фо… фотопопа!

Я чуть не подавилась куском сыра.

– Фотопопа?

– Да, – кивнула малышка, – хорошо воспитанные дети никогда не делают фотопопу. А верхушку скусывают только крокодилы, но их в приличный дом не пустят.

– И как положено есть яйцо? – поинтересовалась я.

– В каждом интеллигентном доме есть резчик, он снимает верхушечку, – пояснила Киса.

– Всем привет, – сказал Макс, входя в столовую. – Кисуня, чего такая грустная?

– Не успела поприветствовать тебя так, как следует воспитанной девочке, – пригорюнилась малышка.

– Хочешь, я еще раз войду? – предложил Вульф.

– Это будет весьма мило с твоей стороны, – сказала Киса.

Макс, старательно удерживая на лице серьезное выражение, вышел в коридор и крикнул:

– Сообщи, когда будешь готова.

– Конечно, любимый папочка, – ответила Кисуля и зашептала: – Хочешь, я тебя научу, как правильно приветствовать главу дома?

Я забыла про яйцо.

– Давай!

– Эта штука называется… – начала малышка, – ну… э… ну… каниксан! Смотри очень внимательно. Одна нога впереди, другая сзади, передняя медленно сгибается, задняя опирается на носок. Пятка первой ноги находится на одной линии с носком второй. Спина прямая, голова опущена. Но не висит на груди. Руки изящно согнуты в локтях. Мы приседаем и хором произносим: «Гутен морген тебе, дорогой наш пэр!»

– Вы готовы? – крикнул Макс. – Кушать хочется.

– Да, – ответила Киса и присела в реверансе. – Лампа, ну же.

Я поставила правую ногу перед левой.

– Продвинь сгибательную ногу вперед, – зашептала малышка. – Мрак и туман! Лампа, не молчи. Наш дорогой…

– Пэр! – выкрикнула я и свалилась на пол.

– Это мое самое лучшее утро, – расхохотался Макс, – хочу, чтобы каждый день было так! Лампуша, сама можешь встать? Или тебя поднять?

– Сама поднимусь, – прокряхтела я.

Вульф, ухмыляясь, сел за стол.

– Хорошо воспитанная девочка никогда не падает в каниксане, – заявила Киса.

– Книксен! – осенило меня. – Реверанс.

– Ну да, – кивнула Киса, – я так и говорю, каниксан. Папа, гречневую кашу не едят ложкой. Хорошо воспитанная девочка так не делает.

– Я мальчик, – возразил Вульф. – А чем гречку положено есть?

– Гречевниками, – заявила малышка. – Вот у нас дома какие столовые приборы?

– Обычные, – ответила я, – вилки, ножи, ложки.

– А габели? – спросила Киса.

– Габели, – хмыкнул Макс, – мудреное словечко.

– В интеллигентном доме вилок нет. В нем есть габели. Вилками пользуются в тех семьях, где грызут семечки, – отрезала Киса. – Габелей более ста видов. А у нас их сколько?

– Два, – робко ответила я, – большие, маленькие, ну, еще твои детские, старые. Не выбрасываю их из ностальгических воспоминаний.

– Это размеры, – поморщилась малышка, – а я про виды! Есть рыбогабели, мясогабели, тортогабели. Лампа, нам надо съездить в магазин «Товары для настоящих дворян» и хоть что-нибудь там купить. А то гости придут, а мы правильно стол не накроем.

– Киса, ты готова? – закричала из прихожей Краузе. – Я уже пришла.

– Ой! Чуть не опоздала в школу! – подпрыгнула малышка, кинулась к двери, но притормозила у порога, обернулась, сделала книксен и пропела:

– Гран мерси, маман и папан, за чудесный завтрак. Вот. Едва не ушла без интеллигентного «спасибо» родителям. Прямо фотопопа назревала!

– Что это было? – оторопел Макс.

– Киса вчера сходила на пробный урок в институт хороших манер юных княгинь… – начала я.

И тут в комнату опять влетела Киса.

– Маман и папан, ауф… э… э… забыла! Слово забыла! Сегодня опять на занятия пойду. Меня приняли в пенсионерки! Княгиня берет только пять девочек. Маман и папан… ауф… ауф… Ну почему я забыла? Это жуткая фотопопа. Как прощаться интеллигентно? Ауф… вер…

– Ауфвидерзеен, – подсказал Вульф.

– Ой, точно, – обрадовалась малышка, – мерси, папан!

Когда Киса умчалась в прихожую, Макс стал давиться смехом.

– Немедленно прекрати, – зашипела я, – ребенок обидится.

– Папан в шоке, – простонал Вульф, – сейчас скончаюсь. Ваши реверансы выглядели восхитительно. Лампа, ты так интеллигентно-воспитанно шлепнулась на пол. Падение поразило меня своей грациозностью! Слушай, почему Кисуля говорит: «Мрак и туман»?

– Не знаю, – ответила я, – выясню сегодня вечером. Меня еще интересует, что такое фотопопа?

Макс рухнул головой в тарелку.

– Умираю! Воды! Институт хороших манер юных княгинь! Магазин «Товары для настоящих дворян». Ее приняли в пенсионерки. Сейчас скончаюсь.

– Мне и в голову не могло прийти, что Кисе там так понравится, – недоумевала я, – она изо всех сил старается применить на практике полученные на уроке знания. Ну, перепутала девочка слова «пансионерка» и «пенсионерка», ничего страшного.

– Попрошу Николашу проверить это учебное заведение и его владелицу, – пообещал Макс, – если там все чисто, то пусть Киса ходит, скоро ей надоест реверансы делать. Съездите в этот магазин, купите ей пару нужных габелей. Ненадолго сия история. Я пока ничего плохого в этом не вижу. Научится есть ножом и вилкой, уже хорошо. Короче, папан собрался в офис. А маман?

– Едет к академику Решеткину, отцу Сергея, – отрапортовала я.

– Вы не похожи на детектива, – сказал Николай Викторович.

– А как, по-вашему, должна выглядеть женщина-сыщик? – спросила я.

– Никак, – вздохнул Решеткин, – некоторые профессии нужно оставить мужчинам.

– Если я не ошибаюсь, то первой женщиной, которой разрешили учиться на врача, стала в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Надежда Суслова, – напомнила я, – до нее в эту профессию принимали только мужчин.

Николай Викторович поднял руки.

– Туше́[1]. Что привело вас ко мне? При беглом внешнем осмотре никаких неврологических проблем у вас я не заметил. Кто болен? Муж? Отец?

– Супруг здоров, папа давно умер, – ответила я, – мой визит связан с вашим сыном.

– С Сережей? – изумился академик. – Что случилось?

Я рассказала о визите Джейн, лицо Николая стало хмурым.

– Да, у Сережи нет мизинца. Но он не помнит, где, когда и как его потерял. Если рану мальчику зашил врач, то голову ему надо оторвать. Следовало сделать операцию, исправить безобразие, но… Хорошо, давайте по порядку. Вы угощайтесь кофейком, у нас его вкусно варят.

Я взяла чашку, а Николай Викторович завел рассказ…

Более двадцати лет назад Решеткин организовал комиссию по проверке детских домов, куда отправляли детей с психиатрическими проблемами. Сподвигло его на это письмо воспитательницы такого интерната. Она сообщила об ужасных условиях, в которых живут несчастные ребята, о том, как над ними издеваются взрослые, о краже продуктов, постельного белья, о карцере…