Морские гезы (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 31

До осени, пока строили марсельную шхуну, работал на линии Роттердам-Сэндвич. Туда возил сыр, обратно — ткани и пушки, заказанные голландскими купцами. Чаще заказывали шести-восьмифунтовки. Они меньше, легче и в то же время достаточно мощны, чтобы на малой дистанции нанести урон противнику. На купеческих судах пушки устанавливают только на главной палубе. Трюм весь используется для груза. На них я зарабатывал меньше, чем на полупушках, но выбора не было. В середине августа джекасс был спущен на воду и в начале сентября подготовлен к выходу в море. Я получил на него государственное свидетельство, как гражданин графства Голландия, которое обошлось мне в двадцать флоринов. Судовладельцем значился Александр ван Баерле. Решил на всякий случай взять фамилию жены. Главный интендант Диего де Сарате знал меня, как мальтийца Александра Чернини. Вдруг инквизиция докопается, что капитан иола — и есть тот самый гёз, который убил трех солдат и освободил пленника?!

Иол я собирался поставить на прикол. Не надеялся, что кого-то заинтересует такое необычное судно. Покупателем оказался купец Рольф Шнайдер. Он немного огорчился, когда узнал, что я больше не буду покупать сыр.

— Жаль! Ты был хорошим деловым партнером, — сказал купец. — Что теперь будешь возить?

— Пока не заработаю деньги, все, что предложат, — ответил я.

— Сколько ты за раз сможешь взять? — поинтересовался он.

— Где-то ластов семьдесят, — ответил я.

Ласт — это немецкая мера корабельного груза, около двух тонн.

— Моему земляку надо доставить товар в Гамбург, ластов пятьдесят-шестьдесят, а обратно повезет полный трюм зерна. Если хочешь, порекомендую тебя, — предложил Рольф Шнайдер.

— Сведи нас, — согласился я. — Может, договоримся.

— Приходи завтра утром, — сказал он. — А со старым судном что собираешься делать?

— Продам, — ответил я, догадавшись, что не зря он спросил. — Торговля сыром, — ухмыльнулся я, — оказалась выгодным делом.

Рольф Шнайдер знал, что основные деньги я делал не на сыре, а на пушках.

— Вот и я подумал, не заняться ли и мне сыром?! — ухмыльнувшись в ответ, признался купец. — Есть у меня надежные ребята, которые хотят заработать. Я куплю твое судно и заплачу хорошие деньги, если покажешь, как управлять им, и сведешь с нужными людьми в Сэндвиче.

В последний рейс на иоле я отправился без Яна ван Баерле. Вместо него Маартену Гигенгаку помогали два немца, отец и сын. Первый был лет тридцати семи, напоминал внешностью и дотошностью моего датского боцмана, а второй был настолько не похож на отца и лицом, и телом, и характером, что я предположил наличие ветвистых рогов у кого-то в их семье. Я свел отца с сэндвичским купцом, которому еще в прошлом рейсе рассказал о грядущих переменах в моей жизни. Теперь уже немцы заказали ему три полупушки. Подозреваю, что пойдут они через Роттердам в Антверпен. Рольф Шнайдер вместо меня получит пожизненную ренту в двести флоринов. Купец отвалил мне за иол столько, сколько я затратил на его постройку. Я забрал только карронаду. Немцам она ни к чему, потому что стрелять не умеют.

Купец Андреас Циммерманн оказался худым и длинным мужчиной сорока одного года. На узком лице сильно выпирал узкий тонкий нос, крюком нависающий над тонкогубым ртом. Темно-русая борода имела форму острого клина. Ходил он в высокой черной шляпе с узкими полями, обрезанными сзади, что встречается сейчас редко, длинном темно-коричневом гауне из недорогой шерстяной ткани и растоптанных, черных, кожаных сапогах размера сорок седьмого, если не больше. Андреас Циммерманн, казалось, не знает состояния покоя. Он даже сидеть на стуле не мог спокойно, все время дергался и подпрыгивал, будто едет на телеге по кочкам. Кисти рук, которые были такие же большие, «растоптанные», как стопы ног, постоянно что-то вертели, крутили, на худой конец, мяли полы гауна. Наверное, если его обездвижить, сдохнет, как акула.

Мою шхуну Андреас Циммерманн набил самыми разными товарами местного производства и привезенными из колоний. Погрузка заняла неделю. Я не торопил, потому что договор у нас был посуточный. Во время погрузки я обучал Яна ван Баерле премудростям грузового помощника капитана, готовя из него старпома с прицелом в капитаны. В свободное от погрузки время, чтобы матросы не дурили от безделья, занимался с ними. За исключением двенадцатилетнего юнги Йохана, младшего брата Маартена Гигенгака, все остальные новые семь матросов были опытными моряками. Еще я нанял кока — тщедушного типа, который сам ел мало, но готовил отлично, плотника — степенного двадцатипятилетнего мужчину, такого опрятно одетого и с такими аккуратно постриженными и причесанными волосами и бородой, что я сразу зачислил его, и боцмана Лукаса Баккера — сорокалетнего крепыша с обвисшими бульдожьими щеками и пудовыми кулаками, густо поросшими рыжими волосами. Крепкие кулаки считаются сейчас главным достоинством боцмана.

Таких классных специалистов удалось мне нанять только потому, что торговля в последнее время сбавила обороты из-за испанского налогового бремени. Матросы изредка требовались на большие суда, которые ходили в колонии. Во время рейса многие умирали от болезней. Все равно желающих попасть на такие суда было валом. Не пугало и то, что рейсы длились по несколько месяцев, а то и лет. Платили, кстати, там меньше, чем в каботаже, но разрешали провозить свой товар, несколько килограмм. Обычно покупали в колониях специи или благовония, которые весят мало, а прибыль приносят большую. Допустим, перец по пути от Индии до Роттердама дорожал раз в двадцать-тридцать. За один рейс матрос мог заработать на дом или несколько лет хорошей жизни.

Джекасс прекрасно показал себя на море. В полном грузу при свежем попутном ветре он разгонялся до пятнадцати-шестнадцати узлов. Новые члены экипажа и купец Андреас Циммерманн не скрывали удивления. Пока что средняя скорость судов узлов семь-восемь. Рыбацкие буйсы могут в балласте разогнаться до десяти-двенадцати. То, что нас очень трудно догнать, придало бодрости купцу и экипажу. Никто не хотел умереть от рук пиратов.

— Думал, ты привирал, когда говорил, что за полтора суток доберемся до Гамбурга! — восхищенно произнес купец Андреас Циммерманн, расхаживая по квартердеку.

Ему не сиделось в унтер-офицерской каюте, в которой я выделил ему место в компании Яна ван Баерле, боцмана и плотника. Она располагалась под моей с правого борта. С левого была кладовая для съестных припасов и вина. Моя каюта была от борта до борта, имела гальюн — небольшую башенку, прилепленную к корме ближе к левому борту. Открываешь дверь и, пригнувшись, садишься на сиденье с дыркой. Ноги остаются внутри каюты. Во время шторма возможны незапланированные омовения. По центру в кормовой переборке был пушечный порт, сейчас закрытый. Бронзовая полупушка на лафете с четырьмя колесиками, была крепко принайтована возле порта. Треть каюты у правого борта занимала спальня, отгороженная тонкой переборкой. В ней стояла кровать с высокими бортиками. Вход в нее закрывала штора из плотной темно-синей ткани. В носовой переборке каюты были три иллюминатора с толстыми стеклами: два по обе стороны входной двери, а третий — в спальне. У левого борта находился платяной и оружейные шкафы и небольшой, надежно приделанный к палубе ларь с висячим замком, в котором я хранил деньги и ценные вещи. Рядом с одним иллюминатором располагался штурманский стол с ящичками, заполненными навигационными инструментами, картами и лоциями, рядом со вторым — обеденный, за которым вместе со мной принимали пищу Ян ван Баерле и Андреас Циммерманн. Кстати, карты стали заметно лучше. Они еще не дотягивали до той, что была у меня, больше напоминали картинки берегов, поэтому неплохо дополняли ее.

По Эльбе шел без лоцмана. Пока не на что изображать благотворителя. Город разросся. Теперь не было разницы, живешь ли ты под защитой крепостных стен или нет? Пушки сделали всех одинаково беззащитными. Преобладали строения из красного кирпича, крытые красноватой черепицей. Улицы были грязнее роттердамских, но чище антверпенских. Впрочем, Роттердаму в плане санитарии очень помогали каналы, в которые сваливали все ненужное. Во время отлива весь мусор устремлялся в море.