Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 28

На Базавлуке выкуп поделили. Сколько приходится на одну долю, считал я. Для остальных это тоже была слишком сложная операция. Получилось, с учетом отчисления трети на кош, по пять с четвертью монет на рядового казака. Мне дали две доли, как сотнику, и сверху пять флоринов за подсчеты. На тартану из выкупа ничего не полагалось. Только доля от трофеев, которые на ней привезли. Я взял шелковыми тканями разных типов и расцветок: Привык к шелковому белью. Теперь уже не могу вспомнить, за что в двадцать первом веке я предпочитал ему синтетику, хотя разница в цене была меньшей, чем сейчас между шелковыми тканями и льняными или хлопковыми.

Пара сотен казаков на недавно купленных лошадях сразу отправилась в другой поход — под Ржев к польскому полковнику Лисовскому, который, потрепанный князем Пожарским, зализывал там раны и сзывал под свои знамена охочих людей. Лисовский, якобы без ведома польского короля, делал рейд по Московии. Практиковал позаимствованную у татар тактику мобильных конных отрядов. Двигаясь без обоза и артиллерии, проходил за день до десяти польских миль (около ста километров), внезапно налетал на города и села, захватывал, что мог, и двигался дальше. О зверствах его отряда ходили легенды. Говорят, развлекались, засыпая мужчинам и женщинам во все отверстия порох и поджигая его, после чего жертва умирала долго и мучительно. Уничтожали всех подряд, без смысла и пощады. Поскольку большую часть отряда Лисовского составляли православные, в том числе и русские «воровские людишки», дело было не в религиозной нетерпимости. Смутное Время взрастило много садистов, для которых война превратилась из способа разбогатеть в развлечение. Казаки вернутся в конце зимы и расскажут, что собирались в поход на Вязьму, но Лисовский вдруг свалился с коня мертвым. Видимо, русская земля устала носить его. Отряд распался на несколько частей. Кто-то, как запорожские казаки, отправился домой, кто-то — искать счастья в Западной Европе.

Я провел зиму в Кандыбовке. В хорошую погоду охотился вместе с Петром Подковой и другими соседями. Кстати, соседей в этом году прибавилось. Раньше мой дом был крайним, а теперь после него стоят еще четыре. Захватив под Стамбулом богатую добычу и красивых девчат, турецких и не только, четверо казаков решили стать зимовыми. У них хозяйство пока не так хорошо налажено, как у поселившихся в Кандыбовке раньше, поэтому с удовольствием присоединялись к охотничьей компании. Кабаны здесь даже крупнее, чем в Дании, и выгонять их надо не из леса, а из сухого камыша вдоль берега реки. Много людей для этого не требовалось. Камыш просто поджигали и ждали добычу на наветренной стороне. За раз заготавливали мяса столько, что больше половины засаливали или коптили. В плохую погоду я учил грамоте и счету свою жену, опять беременную, и слуг и строил планы на будущее. Если дела и дальше так пойдут, то года через три-четыре можно подаваться на запад. Осталось решить, куда именно. Сейчас там везде относительно спокойно, больших войн вроде бы нет, но известия оттуда доходили до нас с большим опозданием, так что мы могли чего-то и не знать. Я помнил, что в Англии должна революция случиться, но забыл, в каком году. Поскольку я знал, что победит Кромвель, можно было бы послужить ему. Грабить во время революции — большущего пожара — самое доходное дело.

Не знаю, за что именно так невзлюбил Очаков кошевой атаман Петр Сагайдачный, но в марте, раньше обычного на месяц, он созвал запорожцев в поход на этот город. Может быть, предполагая много морских походов, решил расчистить путь. Аслан-город нам не мешал. Гарнизон там малочисленный и на смертников не тянул, посему, несмотря на грозные приказы из Стамбула, воевать с нами по-взрослому не собирался. Да и нужен он был нам для обмена и выкупа пленников, поставок соли и других товаров. Зато Очаков нашей снисходительности не заслуживал. Он был базой турецкого флота, который перекрывал нам выход в море из Днепро-Бугского лимана.

Подошли к городу вечером. Дул холодный, сырой ветер с запада, принося заряды мелкого дождя. Мокрые серые городские стены издали казались картонными. Под ними, на берегу лимана, в окружении баркасов и лодок стояли две кадирги, подпертые бревнами, чтобы не завалились на борт. На суше галеры выглядели более грозными. Возле них и пристали к берегу передовые чайки. Высадившись, казаки первым делом начали ломать на дрова турецкие суда и разводить костры. Во время перехода все чертовски промерзли из-за промозглой погоды. Жители города со стен молча наблюдали за нами, пытаясь понять, зачем мы пожаловали? Наверное, надеялись, что переночуем у костров и поплывем дальше. Увидев, что казаки с подошедших позже чаек окружают город, сделали неутешительные выводы.

Казаки, видимо, кое-что слышали о монгольском методе захвата городов. По крайней мере, сутки напролет осажденных тревожили, не давали расслабиться, хотя атаки были ложными, и постоянно обстреливали из фальконетов. Пушки большего калибра продали зимой ляхам. Пороха не жалели. В прошлом году мы много его захватили.

Два дня ушло на изготовление лестниц и засыпание неглубокого и неширокого рва. Земляные работы выполняли, как обычно, крестьяне из близлежащих деревень. Эти крестьяне считали себя греками, причем не только потому, что так их величали турки. Белобрысые греки, говорящие на настолько исковерканном греческом языке, что я с трудом их понимал, вызывали у меня улыбку. Впрочем, казаки всерьез думали, что имеют дело с настоящими греками, и, считая их одноплеменниками афонских монахов, пользовавшихся в Сечи уважением, зазря их не убивали. При этом более «правильных» греков из Синопа или из-под Стамбула таковыми не считали. Наверное, интуитивно чувствовали, что состоят с коренными жителями Приднепровья в родстве. Уверен, что первые запорожские казаки были потомками тех самых бродников, которых я видел здесь и в шестом, и в тринадцатом веке.

На второй день осады комендант Очакова — рослый турок с крючковатым носом, обладатель ярко-красных, революционных шаровар — начал переговоры о сдаче. Гарнизон хотел уйти с семьями и оружием, оставив остальных горожан на волю победителей. Ответили ему коротко, то есть, матерно. Нас было в несколько раз больше, чем всех жителей Очакова, поэтому терять часть добычи не собирались. Да и у Петра Сагайдачного было что-то личное к этому городу. Что именно — никто из казаков, которых я спрашивал, не знал или не хотел сознаваться.

Штурм начался утром третьего дня. Не позавтракав, чтобы, наверное, быть злее, казаки разбились на десятки, на каждый из которых приходилось по лестнице, и по протяжному звуку трубы молча побежали к стенам. Защитники города поджидали их, держа в руках коптящие фитили. В мои обязанности входило уничтожать врагов из винтовки. Что я и начал делать, расчищая путь десятку, состоящему из жителей Кандыбовки. Первым снял узколицего седоусого турка в шлеме, который круглой высокой тульей напоминал кабассет, но поля были широкие. Скорее всего, раньше шлем принадлежал европейскому пехотинцу. Моя пуля попала под широкие поля. Турок медленно, даже картинно, завалился на спину. Я бы подумал, что он изображает ранение или смерть, если бы не кровь, потекшая по правой щеке. Следующим поразил лучника, который стрелял в моих односельчан. Был он молод, одет в лисий малахай, надвинутый на черные брови, и овчинный тулуп, на котором спереди, прикрывая частично грудь и живот, было закреплено шестью ремнями зерцало — надраенная до блеска железная прямоугольная пластина. Этот сразу выронил лук и стрелу, закрыл двумя руками рану на щеке справа от носа и быстро осел, исчезнув из виду. Рядом с ним появлялся из-за зубца, стрелял из длинного пистолета и сразу прятался мужчина средних лет, не турок или татарин, скорее, «грек». На нем были мисюрка-наплешник — шлем в виде круглой тарелки со свисающей с боков и сзади очень длинной бармицей — и полурак, надетый поверх кафтана из темно-зеленого сукна. Когда «грек» появился в очередной раз и прицелился в Петра Подкову, который, прикрываясь круглым щитом, поднимался по лестнице первым, я попал ему поверх панциря, в шею. Так и не выстрелив, но и не выронив пистолет, он спрятался за зубцом и больше не появлялся. Затем я снял простоволосого молодого стрелка из гаковницы, который расположился на прямоугольной башне. Шапка, видимо, слетела, но в горячке боя ему некогда было поднять ее. Ограждение там было низкое, стрелок был открыт почти по пояс. Доспехов на нем не было, если не считать овчинный тулуп, поэтому я, чтобы не промазать, выстрелил в туловище. Наши выстрелы совпали. Облако черного дыма, вырвавшееся из гаковницы, скрыло стрелка от меня, поэтому не заметил, попал или нет. Наверное, все-таки промазал или не пробил тулуп, потому что стрелок, перезарядив оружие, появился опять. На этот раз я выстрелил в голову с длинными темно-русыми волосами. Сделал это первым и увидел, что попал — голова дернулась, а чуть позже руки отпустили гаковницу, которая осталась лежать на парапете. Словно это была единственная опора, тело завалилось вбок. На этом мое участие в сражении и закончилось. Казаки из Кандыбовки уже все поднялись на стену, а двое передних добежали до башни. Там они соединились с поднявшимися по другой лестнице и вместе зашли в башню.