Опасная находка - Стедман Кэтрин - Страница 53

Алекса с надеждой поднимает брови и кивает, давая гипотетическое согласие.

Анализы просты и сдаются на удивление быстро. Кровь набирают в пробирку. Затем перед кушеткой задергивают занавеску, и мы с Филом и Дунканом смотрим на монитор, показывающий зернистое черно-белое изображение матки Алексы.

Забавно, как мало мы знаем о фертильности и беременности. Это самая важная тема всего человечества, и все равно я чувствую себя так, словно разговор идет на китайском.

Количество яйцеклеток у нее достаточное. Алекса расслабляется от облегчения. Для полной гарантии нужно будет еще установить уровень антимюллерова гормона во взятом образце крови, но пока что все выглядит весьма многообещающе.

Мы обнимаемся на выходе из клиники. С Алексой я каким-то образом выпала из профессионального модуса в личный. Эти два дня были эмоционально насыщенными. Алекса шутит, что хотела бы оставить себе Дункана в качестве домашнего животного для эмоциональной поддержки. Я смеюсь. Она забавная. Дункан все эти дни щеголял с довольно буйной бородой. Я — не под запись — договариваюсь с ней пообщаться завтра вечером по «Скайпу», когда она вернется в Кент. Хочу узнать, как у нее дела.

Это странно: мне кажется, что мы с ней давно знакомы. Близко знакомы. И что она точно так же чувствует близость ко мне. Алекса стоит в промежутке между моей прежней жизнью и новой, которую я сейчас создаю. Она кажется мне более живой, чем кто бы то ни было из знакомых. И я вдруг понимаю, насколько мне небезразлично ее будущее. 

Пятница, 23 сентября, утро

Странные вещи

Когда я вчера добралась домой, Марк работал в своем кабинете. Он закончил, как только я вошла, и мы отправились вместе посидеть на кухне. В качестве свадебного подарка от «Фортнум и Мейсон»[32] мы получили чайные пакетики и печенье, так что я заварила нам чай. Марк успел сделать только несколько глотков и надкусить апельсиновое печенье. Не знаю почему, но проведенная вдали от него, пусть и единственная ночь заставила меня жутко его хотеть. Я повела его наверх, и мы занялись любовью, пока гас дневной свет. Возможно, дело в новых гормонах, в них и в том факте, что мы не спали вместе со времен поездки в Женеву, точнее, в последний раз за пять дней до нее. Как я уже говорила раньше, для нас это очень долгий перерыв. Марк нужен мне. Я и не знала, что он настолько мне нужен. Потом, когда мы лежим на простынях с переплетенными конечностями, я думаю о том, не рассказать ли ему сейчас о нашем ребенке. Но я не могу верно сформулировать мысль. И не хочу портить момент. Я не хочу, чтобы он пытался помешать мне сделать то, что нужно. Срок еще очень маленький. Беременность может и сорваться. Так или иначе, я даю себе обещание: я отправлюсь к врачу и расскажу обо всем Марку, как только бриллианты покинут дом и мы с ним окажемся в безопасности.

Пока я готовлюсь к завтрашнему интервью с Эдди, мне звонят из тюрьмы Пентонвилль, чтобы пригласить на семь сорок пять утра. У меня явно выдалась неделя ранних подъемов.

Мне сказали, что, поскольку Пентонвилль — мужская тюрьма, есть несколько особенностей, которые нужно учесть, и теперь я в них разбираюсь. К примеру, мне велели надеть сегодня брюки и так далее. Лучше не анализировать это.

Я долго слушаю инструкции, кивая, и подписываю бумаги, после чего наконец выхожу из последней двери для охранников в ледяной ветер над Роман-роуд. Я кутаюсь в пальто, поплотнее наматываю на шею шарф и пытаюсь вспомнить, куда нужно идти, когда голос из-за спины окликает меня.

— Извините, можно вас на минутку?

Я разворачиваюсь обратно к двери и вижу вполне дружелюбного человека в форме, который трусцой приближается ко мне.

— Простите, одну секунду, извините, что задерживаю вас, — отдувается он, раскрасневшись от холода, и протягивает мне руку. — Патрик.

Я пожимаю ему руку. Кажется, мы с ним раньше не встречались.

— Эрин Робертс, — говорю я.

Патрик сияет, рукопожатие у него крепкое, а пальцы очень холодные.

— Да, да. Мисс Робертс. Конечно, — говорит он, переводя дыхание. И жестом указывает назад, на здание тюрьмы.

— Я что-то забыла? — спрашиваю я.

— Простите… да. Я лишь хотел узнать, что именно вы сегодня тут делаете, мисс Робертс. Я видел ваше имя в журнале, но, думаю, произошла некоторая путаница в администрации, и меня отчего-то не поставили в известность. — Выглядит он смущенным.

— О боже, простите. Да, у меня была встреча с начальницей тюрьмы, Элисон Батлер, по поводу завтрашнего интервью с Эдди Бишопом.

В его глазах вспыхивает понимание.

— Да, ну конечно! Интервью. А вы, я так понимаю, репортер? — Теперь он смотрит на меня с подозрением.

Отлично. Меньше всего на свете мне сейчас нужно, чтобы отозвали разрешение на съемку. Люди предупреждали меня, что Пентонвилль окажется занозой в заднице. Но до этого момента все шло удивительно гладко.

— Нет, нет. Это для документального фильма. Документалистика о заключенных. Нам выдали разрешения в конце прошлого года. Мне отправить их и вам, Патрик? У Элисон они уже есть.

По своему голосу я слышу, что мне сложно поверить в ситуацию. То есть я не хочу его злить, но здешнее начальство ведь в курсе происходящего. Это же тюрьма, бога ради, тут должны чертовски хорошо знать, кто к ним входит и выходит. Серьезно. Думаю, Холли, неожиданно нарушившая правила освобождения, вовсе не единственная.

Он замечает мой тон, но не обижается. Скорее, ему хочется извиниться.

— Ах, понятно. Да, конечно, тогда нет вопросов. В моем отделе возникли некоторые проблемы с именами посетителей, в этом, наверное, и дело. Прошу прощения, мисс Робертс. Я прослежу, чтобы на следующей неделе не возникло недоразумений. В какой день, вы говорите, будет съемка? — Он щурится от сентябрьского холода.

— Завтра. Не на следующей неделе. В субботу, двадцать четвертого. Эдди Бишоп. — Я произношу эти слова медленно и четко.

Патрик улыбается и кивает.

— Отлично. Думаю, тогда мы и встретимся. Простите за недоразумение, Эрин. — Он снова пожимает мне руку и направляется обратно к тюрьме.

Я разворачиваюсь и шагаю прочь. Нужно ли мне послать ему разрешения по почте, как только доберусь домой? Просто на всякий случай, чтобы подстраховаться? Останется бумажный след. А потом я понимаю, что не знаю его фамилии. Я пытаюсь догнать его, но его уже не видно, он пропал в глубинах Пентонвилля. Черт!

Патрик — кто? Я прокручиваю в голове наш разговор. Он не назвал своей фамилии, так ведь? А затем внезапно у меня появляются сомнения. Я вспоминаю, какой холодной была его рука. В моей — теплой. Он не выходил из тюрьмы? Если бы он вышел из здания, его руки были бы теплыми, как у меня.

Но зачем ему притворяться, что он вышел из тюрьмы? И тут до меня доходит. Он знает мое имя и знает, где я буду завтра. Кто он, черт возьми, такой?

Я возвращаюсь к тюремным воротам и нажимаю на звонок. Из интеркома доносится громкий голос:

— Да?

— Здравствуйте. Патрик уже вернулся?

— Кто?

— Патрик.

— Какой Патрик?

— Э… я не знаю. Патрик… э… я не знаю его фамилии, — запинаюсь я. Лучше быть честной.

— Хм. Да. Простите, кто это?

— Я Эрин Робертс, я только что была у вас. — Я стараюсь, чтобы голос не звучал отчаянно, но понимаю, что уже кажусь им психопаткой.

— Ах да, вы только что вышли. Простите. В чем проблема? — Голос охранника веселеет. Он вспомнил меня, и я уже не кажусь ему такой сумасшедшей, как минуту назад.

— О нет, нет, никаких проблем. Я просто… Кто-нибудь заходил после того, как я вышла?

Следует секундная пауза. Полагаю, он размышляет, не сумасшедшая ли я все-таки. Или он думает, стоит ли мне соврать?

— Нет, мэм, только вы. Мне отправить кого-нибудь вам на помощь? — осторожно спрашивает он. И он перешел на «мэм», черт. Ко мне присматриваются. Нужно уходить, пока ситуация не ухудшилась.