Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 25

Только вот воины Галдана-Бошогту не учли батареи пушек на флангах и обученность артиллеристов. Мои быстро подвернули пушки в сторону врага. Их залп с дистанции метров четыреста-пятьсот оказался еще более губительным для джунгарцев — выкосили десятка три человек. Следом ударили пушки Лан Таня. Не видел результат, но уверен, что нанесли не меньший урон. Трех наших залпов хватило джунгарским стрелкам, чтобы поняли, что наши трехфунтовки быстрее перебьют их, чем они — пикинеров. После чего драпанули к своим лошадям, благо бежать под гору легче и быстрее.

— Повернуть на цель номер один! — отдаю я приказ артиллеристам.

На этот раз в атаку пошла конница, к которой присоединились и уцелевшие обладатели мушкетов. Шли строем широкий клин. Кони скакавших впереди в броне, металлической или кожаной. У некоторых всадников копья длиной метра три. Много ора и визга. Значит, боятся.

— Батарея, огонь! — командую я.

Наши ядра выкашивают с десяток лошадей, которые падают, а на них налетают и падают скакавшие сзади. Образуется довольно широкая куча мала. Остальные продолжают скакать вверх по склону. Их не встретил залп из больших пушек, потому что отважные китайские артиллеристы не вернулись. Наверное, слишком далеко удрали. Вот передние ряды вклинились в строй пикинеров, прогнули его основательно. Это момент истины для китайской армии. Если сейчас дрогнет и побежит, то сражение можно считать проигранным.

Мои артиллеристы смотрят на меня, ожидая приказ, а я смотрю на бой в центре построения нашей армии. Джунгарцы растеклись вширь, чтобы больше всадников участвовало в сражении, а китайцы подперли свои полки запасными, углубив оборону, которая начала трещать и рассыпаться, но пока держится. Время работает на китайцев. Еще минут десять-двадцать, и запал у джунгарцев закончится, выдохнутся, а значит, проиграют. От моей батареи теперь прока нет: своих зацепит. Сейчас бы ударить по джунгарцам пехотой с флангов…

Я жестом показываю командиру соседнего полка, чтобы повернул его и повел в бой. Он отвечает жестом, что без приказа не сдвинется с места. Чем жестче бюрократия, тем меньше спасительной импровизации. Впрочем, и губительной тоже.

— Пехоте спуститься вниз, построиться поэскадронно и пристегнуть штыки! — отдаю я приказ, потому что на китайскую бюрократию мне плевать.

На мой полк списать поражение, если такое случится, вряд ли получится, а если и получится, спроса с меня мало, я — иностранец. Быстрее домой отпустят. Разве что не наградят, но это не петля на шее, как-нибудь переживу.

В это время я замечаю заваруху там, где стоит обоз джунгарцев. Охранявший его отряд всадников начинает отступать в нашу сторону. Так понимаю, это посланные в обход ойраты добрались до цели.

Я выезжаю к своему полку, занимаю место позади второй роты. Слева и справа от меня командиры эскадронов и взводов на лошадях. Такой вот сейчас порядок — офицеры за спинами солдат.

— Первому эскадрону повзводно повернуться фронтом к противнику и образовать единую линию! — командую я.

На учениях солдаты проделывали это много раз, поэтому выполняют быстро и слажено. Офицеры занимают места позади строя и, оглядываются, ожидая, что сейчас пошлю их в бой. Но я отдаю такой же приказ второму эскадрону.

Когда и второй эскадрон заканчивает маневр, замечаю, что в нашу сторону скачут от обоза сотни три джунгарцев. Их никто не преследует, потому что наши союзнички занимаются самым важным и интересным делом на войне — грабежом. Перед ними пара сотен, если не больше, самых разных повозок, нагруженных самыми разными вещами. Мимо такой халявы невозможно проехать.

— Веди первые два эскадрона в атаку, а я с третьим и четвертым отобью нападение, — приказываю я своему заместителю Хендику Пельту, бывшему шкиперу, а ныне обладателю буфана леопард, а затем кричу: — Третьему и четвертому эскадронам, вперед шагом марш!

Солдаты бодро спускаются по склону, сохраняя строй. Когда до всадников, скачущих на нас, а они нападали именно на нас, остается метров триста, я командую:

— На месте стой! Приготовиться к стрельбе!

Офицеры дублируют мои команды, оба эскадрона останавливаются, солдаты в первых шеренгах поднимают мушкеты, прицеливаются во врага, дистанция до которого сократилась метров до ста.

— Огонь! — кричу я.

Офицеры не успевают продублировать мой приказ, потому что солдаты сразу стреляют. Как ни странно, залп получается дружный. Хотя и не очень точный. Целились низко, без учета того, что всадники поднимаются вверх по склону. Попали в основном в лошадей, завалив с полсотни. Остальные, испуганные залпом, остановились и даже подались назад. У наездников тоже появилась мысль податься назад. Они бы так и сделали, но их командир, облаченный в блестящие на солнце шлем и кирасу, заставляет своего коня скакать вверх по склону и зовет за собой остальных бойцов.

Я достаю из колчана стрелу. В это время раздается залп второй шеренги моих драгунов. Падают джунгарские лошади и их седоки. На этот раз больше получили последние. Желания нападать у них не осталось. Только командир отряда, размахивая саблей, продолжает рваться в бой. Я попадаю ему в лицо, молодое, безволосое. Стрела влезает на две трети, пробив сзади шлем. Теперь его быстро не снимешь. Командир джунгарцев отпускает поводья и поднимает руку к лицу, наверное, чтобы выдернуть стрелу. Она правее носа, и из раны ко рту и дальше течет темная кровь. Словно передумав, роняет руку на высокую переднюю луку седла, наклоняется вперед и вправо, а потом валится на землю. Правая нога с маленькой стопой в остроносом сапоге, темно-красном и вышитом разноцветным бисером, застревает в стремени. Конь, оставшийся без седока, испуганно дергается при третьем залпе драгунов и скачет вниз по склону, волоча за собой человеческое тело, которое напоминает мягкую, неломающуюся, тряпичную куклу. Остатки отряда, человек восемьдесят, к тому времени уже находятся метрах в двухстах от нас и усердно увеличивают разрыв. Скачут не к своему лагерю, а левее, на северо-северо-восток. Скорее всего, к тому месту, где из леса выехали и напали на них наши союзники, чтобы по их следам прорваться через лесок, которым порос склон сопки.

Следом за ними поскакали джунгарцы, пытавшиеся пробиться через центр нашей армии. Те, кто уцелел и сумел оторваться от преследования. Посланные мною два эскадрона проредили меткой стрельбой и штыками их правый фланг — и боевой запал у джунгарцев кончился. К тому же им наверняка сообщили, что обоз захвачен нашими союзниками, и они вот-вот ударят в спину. Находясь в гуще боя, трудно правильно оценить обстановку. Если замечаешь, что враг не только спереди, но и сбоку, появляются нехорошие мысли об окружении. Они деморализуют волю к победе быстрее и легче, чем страх погибнуть в бою. Подозреваю, что это потому, что поверить в окружение легче, чем в собственную смерть. Тем более, что стало понятно, что прорвать наш строй не смогут. Китайские полки выдержали первый натиск, не успели дрогнуть и разбежаться. Арбалетчики даже неплохо отстрелялись по начавшему отступать врагу. Если бы не атака этого маленького отряда на мои эскадроны, мы бы плотно зажали их и перекололи штыками. Благодаря ему, по моим прикидкам, удалось уйти паре тысяч, включая самого джунгарского правителя, теперь уже, как догадываюсь, бывшего. Может быть, я им польстил, спаслось меньше. Это уже не важно. Среди джунгарцев наверняка много раненых, часть из которых умрет в ближайшие дни. Еще часть разбежится, потому что глупо служить у полководца, проигравшего сражение. Всего с несколькими сотнями воинов, без обоза и, как следствие, без денег, долго не повоюешь, особенно если среди твоих врагов бывшие твои подчиненные. Так что на Галдане-Бошогту можно ставить жирный крест.

Мой полк вернулся на исходную позицию, а на поле боя вышли солдаты из соседнего полка, чтобы собрать оружие и тела своих. Один из них принес мне мою стрелу, покрытую подсохшей, бурой коркой.

— Она убила смелого командира, — произнес я, не хвастаясь, а констатируя факт. — Если бы не он, полегло бы еще больше наших врагов.