Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 35

— Немного больше, но ведь и я должен что-нибудь заработать, — ответил я.

— Сто двадцать, не меньше! — потребовал он.

Жаль, а то я собирался поднять до двухсот и даже выше!

Принес он городские планы и схемы новых укреплений в обычном холщовом мешке, помятые, сложенные криво. Городские укрепления состояли теперь из девяти бастионов, обнесенных рвами. На западе были «Кристервал», «Триумф» и «Фама», на севере — «Глория», «Гонор» и «Виктория», а на востоке по берегу реки — «Пакс», «Юстиц» и «Спес». С юга прикрывал замок «Длинный Герман». По версии Юхани Вяята гарнизон состоял из тысячи трехсот пехотинцев, двухсот кавалеристов и четырехсот горожан-дружинников и имел на вооружении, включая запасные, около четырехсот пушек. Командовал гарнизоном и крепостью полковник барон Горн. Кстати, полковник был единственным, о ком мой осведомитель отзывался с восхищением. Наверное, потому, что барон Горн помнил имена всех чиновников, но здоровался только со старшими.

— Я скопирую дня за два и верну, — пообещал ему. — Вот тебе шестьдесят риксдалеров авансом, а вторую половину получишь вместе с чертежами.

— Давай все сумму сразу, — потребовал Юхани Вяят. — Чертежи можешь оставить себе. Все равно не я за них отвечаю. Да и никому они не нужны, пылились в кладовой.

Часть полученных денег была спущена в тот же день в таверне «Пьяная треска». Я позволил Юхани Вяяту угостить меня. Если не пропьет деньги быстро, мечта может осуществиться. А как без нее жить?!

На следующий день я заказал для карт и схем кожаную папку наподобие английских, куда и сложил их. Сверху было письмо царю с сообщением, что это мой подарок ему, и объяснением, что это такое. Теперь я мог со спокойной совестью утверждать, что внес посильный вклад в превращение России в великую морскую державу. Из учебников истории знаю, что мне этот подвиг не зачтется потомками.

Вернувшись в Лондон, я не застал русскую делегацию, которая двинулась в обратный путь. По слухам, в Московии опять сестрица царя Софья мутит воду, мечтает вернуться во власть. Я нашел торговцев, которые занимаются оружием, и заказал им пушки, мушкеты и пистолеты, согласно списку, оставленному мне Петром Первым. Заказ складировали в пакгаузе возле верфи, на которой под чутким руководством Адама Хенэма строили мой новый корабль. Даже не знаю, как его классифицировать. По тоннажу, парусному вооружению и толщине бортов, усиленных для плавания во льдах (Белое море замерзает быстро), это линейный корабль третьего ранга, но он ведь не военный, хотя и будет нести восемь карронад и по два погонных и ретирадных нарезных орудия на всякий случай. Я бы сказал, что это дедушка клиперов, у которых корпус будет еще уже, а мачты выше. Закончив погрузку, отправился в Архангельск.

Я видел север Скандинавского полуострова в разные времена года. Летом он поражает своей холодной, мрачной красотой, а зимой, припорошенный снегом, как сединой, будто бы стареет, теряя привлекательность. Алиса Грей видит его впервые. Она вообще всё, что за пределами Лондона, видит впервые. Молчаливая задумчивость голых скал привораживает ее. Светит солнце, но дует северный ветер, пронизывающий до костей, поэтому девушка стоит на шканцах в новом гауне с капюшоном, утепленном серой западноевропейской белкой, и прячет озябшие кисти рук в рукава.

— Какие дикие места! — произносит она восторженно. — Здесь, наверное, люди никогда не бывают.

— Ошибаешься, — опровергаю я, — живут и даже считают эти места лучшими на всем свете.

— Не может быть! — не верит она. — А чем они питаются? Тут же ничего не растет.

— Кое-что растет — грибы, ягоды, а в долинах между гор выращивают злаки и овощи. Но основная пища, конечно, рыба и морской зверь, — рассказываю я. — Зато здесь тихо, спокойно, ни войн, ни преступности, ни эпидемий чумы.

— Я бы не смогла здесь жить! — восклицает она.

Я тоже удивлялся, как можно жить в таком неприветливом месте? Ладно бы в городах в глубине полуострова, где климат помягче, но в маленьких поселениях в несколько домов на берегу океана, холодного и штормливого?! И ведь живут. И будут жить. Я как-то заходил в двадцать первом веке в порт Тромсё. Чистота, порядок и при этом полное отсутствие полиции. Детишки бегают по улицам без присмотра и одетые так легко, что любую московскую мамашу, не говоря уже о жительницах южных регионов, хватила бы кондрашка. В десять вечера все ложатся баиньки, никакой ночной жизни. Магазины забиты товарами с ценами на многие продукты ниже, чем в Мурманске. Да и мобильная связь, даже во фьордах, между высокими скалами, лучше, чем во многих российских городах. Навалом русских, приехавших на заработки, причем ведут себя, как норвежцы, не сразу отличишь. Наверное, это единственный случай, когда наши умело косят под аборигенов. Главное блюдо — треска, причем кошерная: сразу после вылова делают надрез снизу за головой, выпуская кровь. Готовят по-разному, но, как по мне, лучше не становится. Треска — она и есть треска — солома распаренная. Местный деликатес — языки трески. Их вырезанием занимаются подростки, зарабатывая карманные деньги, немалые, превышавшие среднюю месячную зарплату в российских городах.

Сейчас мы проходили мимо мыса Нордкап. Его почему-то принято считать самой северной частью материка Европа, хотя расположен на острове, и есть другие острова, расположенные еще севернее. На самом деле такой точкой является мыс Нордкин, который находится немного восточнее. Может быть, так принято считать потому, что от мыса Нордкап идет условная линия, отделяющая Атлантический океан от Северного Ледовитого. На вершине мыса ровное плато, на котором будет находиться обзорная площадке, где лохам за приличные деньги будут предлагать посмотреть с «самой северной точки материка» сразу на два океана. На этих мысах пока что нет ни обзорных площадок, ни маяков. На них нет вообще ничего, кроме небольших рыжеватых пятен низкой тундровой растительности.

От Нордкапа мы начинаем подворачивать на юг, согласно изгибу берега Скандинавского полуострова. Теплее не становится. Чем дальше на восток, тем слабее влияние Гольфстрима. К Горлу Белого моря, которое поморы называют Гирлом и которое расположено между мысами Святой нос и Канин Нос, теплое течение выдыхается окончательно. Его последние потуги во время приливов прорываются в Белое море, но погоды там не делают. Шесть-семь месяцев море покрыто льдом. Все остальное время там весна, плавно переходящая в осень. Лето иногда случается в июле и длится недели две, отмечаясь тучами комаров, ядреных, от укусов волдыри набрякают. Еще на Белом море редкое свечение по ночам. Обычно вода горит зеленоватым светом на краях кильватерной струи, как бы сочась из ран разрезанной форштевнем морской шкуры, а здесь оно в виде небольших кругов. Да, чуть не забыл про миражи. Один раз видел два (или это был один, визуально раздвоенный?) висящих в небе, рыболовецких суденышка, а во второй раз — перевернутый вверх тормашками остров.

Возле дельты Северной Двины взяли лоцмана — кряжистого и рослого помора в надвинутой по самые брови, волчьей шапке и в чем-то длинном кожаном, что в будущем будут называть плащом. Из-под густых и кустистых бровей смотрели бледно-голубые глаза невинного ребенка. Если бы не густая темно-русая борода, решил бы, что передо мной рослый пацаненок. Перемешивая английские и голландские слова, лоцман предложил провести мой новый корабль, получившийся на удивление мореходным, маневренным и сравнительно быстроходным и получивший традиционно название «Альбатрос-два», и не новую шхуну «Альбатрос» в порт Архангельск всего за пару ефимков. Как мне объяснили в Англии, в Московии ефимками называют западноевропейские серебряные талеры (кроны, песо, экю, доллары…). Своей крупной серебряной монеты у русских пока нет, только копейка, названная так из-за копья, которое держит изображенный на аверсе царь на коне, и равная половине ее деньга или, как говорят в народе, полушка. Не мудрствуя лукаво, московиты на иностранных монетах сверху чеканят, как на копейке, всадника с копьем и год «1655» — и получают свою монету, так называемый «ефимком с признаками». Сейчас он равен пятидесяти копейкам или ста деньгам. Рубль пока что всего лишь счетная единица, равная ста копейкам или двумстам деньгам.