Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 45

Паперти в русских церквах пока не прижились, вход был почти вровень с землей. Вот тут и поджидало зевак главное отличие этой свадьбы от всех предыдущих. Два солдата начали швырять мелочь в толпу, а девять пар офицеров полка скрестили поднятые шпаги, образовав арочный коридор, по которому жених пронес на руках невесту к свадебному возку, выстеленному ковром и мехами. Анастасия не шевелилась и, как мне показалось, не дышала. Наверное, представляла, как сейчас лопаются от зависти все ее подружки и соперницы, если вообще смотрят на невесту, а не собирают с земли монеты, и фиксировала каждый миг блаженства, чтобы потом вспоминать всю оставшуюся жизнь. Как бы тяжело ей ни было со мной, за эти мгновения простит многое. Это была еще и компенсация ее родителям за мой отказ пускать пыль в глаза, устраивая многодневное и пышное застолье. И даже не сомневаюсь, что эту триумфальную галерею будут помнить многие годы, а все офицеры полка, венчаясь, будут устраивать такую же.

Артюховы таки зазвали на свадебный пир, как подозреваю, всех, кто подвернулся под руку. В столовой места не хватило, поэтому для менее именитых гостей накрыли столы на дворе, хотя день был холодноватый и намечался дождь. В остальном ничего не изменилось с тех пор, как я женился в Путивле на ахейской княжне. Разве что вместо медовухи основным напитком была водка. Благодаря ей, гости напились быстрее, после чего молодых отвели в сени с постелью и кадками с зерном.

Я взял плетку, которая лежала поверх медвежьей шкуры, укрывавшей постель. Еще подумал, шкура принадлежит Артюховым или кочует со свадьбы на свадьбу? Стегнул жену легонько, всего лишь соблюдая традицию. Она, видимо, решила, что я промахнулся, и приготовилась еще получать, причем явно не боялась боли.

— Давно не пороли, соскучилась? — шутливо спросил я.

— Нет, — ответила она и улыбнулась, но только губами.

Я сел на постель, протянул ей правый сапог, в котором был золотой французский луидор. Наверное, опять что-то пошло не так, потому что невеста снова улыбнулась только губами, но начала с правого сапога и сильно удивилась, когда из него выпала золотая монета. Засунула ее за пазуху, позабыв, что сейчас будет раздеваться.

Я разделся первым и лег. Простыни приятно холодили тело, снимая усталость.

— Свечи задуть? — спросила невеста.

Горели две свечи, воткнутые в зерно в кадках, и еще коптила лампадка в правом углу под иконой, на которой изображен мужик с бородой, не Христос, нынешнюю русскую версию которого я запомнил.

Я как-то не подумал, что она впервые раздевается перед мужем, исправился:

— Да, туши.

Свет лампадки напомнил мне фонари в кинотеатрах над дверьми на улицу. Они загорались за несколько минут до конца фильма, и те, кому фильм не понравился или кто спешил, начинали перемещаться к дверям, чтобы выйти первыми, не толпиться.

Анастасия долго возилась со своей одеждой, так и не осмелившись попросить меня о помощи. Я всё ещё чужой, хотя официально самый близкий. Легла на спину и закрыла глаза. Ни страха, ни напряжения. Мне показалось, что ей по барабану, что дальше будет. Главное уже свершилось, а остальное — ерунда. Поэтому я не стал сильно заморачиваться. Дорогу в рай покажу ей завтра, а сегодня побываю там один.

Сватья не подвела. Точнее, не подвела невеста, дождалась. Когда я слез с нее, разрыдалась так, словно хотела за один раз выплеснуть накопленное за несколько лет ожидания. Я молча поглаживал ее подрагивающую, теплую спину. Нельзя словами отвлекать женщину от самого приятного процесса. Тем более, что до тех пор, пока она с тобой не поревела, ты для нее никто и звать тебя никак.

— Большое счастье надо ждать долго, — поделилась жизненным опытом моя скромность.

Никаких указаний от царя не пришло ни через неделю, ни через две, ни через три. Так понимаю, у него были дела поважнее, чем женитьба какого-то мутного полковника, хоть и русского, но отвыкшего от царской благодати. Я перебрался на подворье Артюховых, чем несказанно обрадовал личный состав полка. Вроде бы не лютовал, но без меня они чувствовали себя лучше. Адъютанта оставил в части. Без него я чувствовал себя лучше. Слугу Энрике забрал с собой и первым делом нашел ему жену — семнадцатилетнюю сироту Марфу, служившую кем-то типа горничной у Насти, не уродку и тоже засидевшуюся в девках. Проституток здесь раз-два и обчелся, на весь полк не хватает, а моему слуге уже перевалило за тридцатник — пожилой по нынешним меркам.

— Он же латинянин! — попробовал воспротивиться Иван Савельич.

— Ничего, днем будут молиться разным богам, а ночью — одному, — сказал я.

Священник, несмотря на хорошее отношение ко мне, венчать их отказался, пока Кике не примет православие. Тот, как истинный испанец, встал на дыбы впервые за годы службы у меня.

Я решил не напрягать его:

— Богу все равно, живите так.

И зажили — служанка забеременела раньше своей госпожи.

В последнюю неделю октября, когда слегка подморозило, я повел свой полк в учебный поход. До сих пор дневной переход все тот же, как и у торговых караванов с древнейших времен — в зависимости от местности, двадцать-тридцать километров. Можно, конечно, и быстрее раза в два и даже в три, но не долго, дня два-три, а потом начинают дохнуть лошади, а вслед за ними и люди. Ночевали в поле. Для меня и офицеров ставили палатки, а солдаты спали одетыми на попонах, укрывшись одеялами, которые везли, притороченными к седлу. На ужин всем выдавали по чарке водки — примерно грамм сто. Видимо, водка сделала некоторых слишком смелыми, потому что к концу третьего дня начали роптать. Все чаще, когда я проезжал мимо, кто-нибудь из строя негромко произносил, что нечего нам шляться по грязи.

— Завтра назад пойдем? — как бы между прочим, спросил после ужина адъютант Поленов.

— Нет, дальше, — ответил я.

Утром перед выходом построил полк буквой П, чтобы всем было хорошо слышно, что скажу.

— Мне показалось, что кое-кто устал и хочет вернуться в казармы, — начал я.

Никто не подтвердил, но по рядам прокатился тихий гомон.

— Так вот… — и дальше я с использованием сокровенных богатств русского языка, собранных мною в самых неожиданных местах, сообщил, куда именно могут прямо сейчас пойти те, мягко выражаясь, слабаки, которые случайно оказались в моем доблестном полку.

Материться мои солдаты умели сызмальства, даже выросшие в семьях священников, но так замысловато… Сначала заржал один, громко, аж лошади вздрогнули, а потом и все остальные. Если у кого-то и были подозрения, что полковник — не русский, то теперь уж точно не осталось.

В Воздвиженское мы вернулись через две недели, в субботу, чтобы помыться в бане. К тому времени вылезли все недостатки и недоработки и сбежала чертова дюжина солдат, о чем я абсолютно не пожалел. Лучше пусть здесь сбегут, чем в бою. Замену им прислали через пять дней.

Через неделю выпал снег, шагистикой стало трудно заниматься да и, в общем-то, ни к чему уже, поэтому, начиная со следующей, три батальона занимались конно и оружно, а четвертый уходил в поход на шесть дней: три дня в одну сторону, три дня в обратную.

На Новый год, который теперь отмечают первого января, а не первого сентября, как было до реформы Петра Первого и не первого марта, как было в Киевской Руси, и на Рождество, а потом, в связи с сильными морозами и глубоким снегом, и до конца февраля походы и часть других видов подготовки прекратил. Солдаты в казармах учились читать, писать и считать. Как ни странно, даже среди поповичей много было неучей.

В конце января до нас добралась приятнейшая новость, сильно поднявшая боевой дух солдат и офицеров. В конце декабря наши разбили шведский корпус под Эрестфере. Три тысячи убили, две взяли в плен. Плюс шестнадцать знамен и восемь пушек. Именно в такой последовательности и сообщали — сперва о знаменах, а потом о пушках. Так понимаю, размалеванные тряпки наносили нам больше вреда, чем пушки.