Рейдер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 12

Этого горного барана-толсторога я заметил издали. Он устроился на отвесной гранитной скале на высоте метров пятьдесят от подножия ее и метрах в тридцати от вершины. Как он туда забрался и как удерживался, не знаю, но там ему точно не угрожали хищники. Ни черный медведь, который меньше бурого и которого называют барибалом, ни росомаха, ни пума не полезут туда за добычей. Забраться при сильном желании они бы, наверное, сумели, а вот спуститься невредимыми — вряд ли, даже при условии, что баран не будет сопротивляться. Я видел в лагере убитого горного барана. У него толстые длинные рога, которые от лба идут, загибаясь и постепенно сужаясь, вверх и назад, потом вниз и вперед, а на самом конце опять вверх и малость назад. У того барана рога тянули почти на двенадцать килограмм из девяноста общего веса. Шесть густая и длинная. Тот был бурый, с более светлым брюхом, а этот светло-бурый, а на морде белые пятна. Осознание того, что на скале его никто из хищников не достанет, сыграло с толсторогом злую шутку. Он, видимо, кемарил, поэтому не услышал, как я подкрался к скале. Только звук тетивы, ударившей мне по руке, заставило его повернуть голову в мою сторону. Горный баран увидел летящую в него стрелу, но слишком поздно среагировал. Она попала в тело толсторога позади передней правой ноги как раз в тот момент, когда он начал движение вперед, собираясь забраться выше. Горный баран не дотянулся передними ногами до нужного выступа, заскользил вниз, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, а потом перекувыркнулся через голову и расслабленно полетел вниз. Толсторог был еще жив, когда я подошел, лежал рядом с валуном с острой вершиной, испачканной его кровью, к которой прилип клок светло-бурой шерсти. Скосив на меня большой, затянутый мутной пленкой глаз, животное задышало тяжело, захрипело, дернуло сразу всеми четырьмя ногами, пытаясь встать, и затихло, закрыв веки. Я перерезал ему горло, чтобы не мучился, выдернул сломанную стрелу, подумав, что новое древко, особенно каленое, достать тут будет трудно, и пошел за конем, привязанным в начале рощи, подступавшей к скале.

К лагерю возвращался пешком, ведя Буцефала на поводу. Конь тащил на себе тушу горного барана, весившую килограмм сто. По крайней мере, мне хотелось, чтобы добыча весила не меньше. Жаль, нет холодильника. Столько мяса мне хватило бы на месяц.

Соседи-ирландцы сидели в тени у кустов и о чем-то спорили. Наверное, решали, купить только виски или еще и закуску? Вчера они здорово набрались и долго орали заунывные песни про любимый Изумрудный остров и растущую на нем картошку. Как мне сказали, Ирландия сейчас — главный экспортер картошки.

Завидев мою добычу, Бернард Маклафлин сразу предложил:

— Если дашь пять фунтов мяса, разделаю тушу.

— И сам смогу это сделать, — отказался я.

— У тебя не получится так хорошо и займет намного больше времени, — сказал ирландец.

— Мне некуда спешить, сегодня выходной, — напомнил я.

— Три фунта — и я разделаю ее за четверть часа, — настаивал он.

— Два, — предложил я.

Про четверть часа он, конечно, загнул, но через полчаса на снятой шкуре лежали аккуратно разложенные куски туши; филе, окорока, ребра, кости, голова и нижние части ног, внутренности, включая желудок и длинные кишки, из которых была удалена пища разной степени переваренности. На всё это уже были покупатели. В последнее время свежее мясо редко попадало в Мормонский лагерь. Ранчеро не спешили продавать бычков, ждали, когда те нагуляют за лето вес, а старателям некогда было уходить за добычей далеко. Да и тащить ее оттуда на себе было тяжко, а нанимать мула или коня — накладно. Вьючных животных использовали для подвоза воды в удаленные от берега выработки или для верчения ворота водяного насоса. Фунт свежего мяса на кости стоил полдоллара. Филе шло по шестьдесят-семьдесят центов. Отвешивал я на весах, взятых в аренду у соседей-мормонов. Заплатил за весы кишками, которые я собирался выбросить. Обычно их использую для изготовления колбасы, но можно и скушать отваренными, если умело приготовить. Купили у меня и шкуру, чтобы выделать и потом спать на ней. Мне остались только рога. Говорят, их можно будет продать торговцу из Сакраменто, который пару раз в месяц привозит в наш лагерь продукты. Хотел приделать их к верху палатки, но оказались слишком тяжелыми, поэтому положил рядом с входом, чтобы отпугивали злых духов.

— Где ты подстрелил толсторога? — спросила Катрин, принеся мне в деревянной мелкой тарелке немного вареных кишок на пробу.

— Поедешь со мной в следующий раз, покажу, — сказал я шутливо.

Подобные предложения она слышит по несколько на день, когда рядом нет родителей. Уверен, что фиксирует каждое, и переживает, если день прошел впустую. Только что я сделал ей день. Впрочем, вечером она пойдет на гулянья с религиозным уклоном, где услышит еще несколько незамысловатых предложений.

— Родители не отпустят, — серьезно говорит она и лукаво добавляет: — А мы думали, ты не интересуешься девушками!

— А какой смысл тобой интересоваться, если я не мормон?! — произношу я.

— Ты бы мог бы принять нашу веру, ты нам подходишь, — сообщает она.

— Считаешь, что ради тебя можно продать душу? — задаю я вопрос, вгоняя ее в когнитивный диссонанс.

— Почему душу?! — не понимает она.

— Потому что обмен своих убеждений на какие-либо блага и есть продажа души в широком смысле слова, — объясняю я, — а тот, кто предлагает такое, выступает коммивояжером дьявола.

— Как я могу работать на дьявола, если я верю в бога?! — удивляется она.

— Ты уверена, что именно в бога?! — спрашиваю я. — Вот вы, мормоны, считаете, что только вам открыта истина, а остальные миллионы людей верят неправильно и даже не в того бога, как будто их может быть несколько. В основе этой вашей веры лежит гордыня — один из смертных грехов. Значит, вы — слуги дьявола.

Не искушенная в теологических спорах, она тушуется, но быстро находит нужный аргумент:

— Мы верим в бога, а ты — нет!

— Не важно, верю ли я в бога, важно, чтобы бог верил в меня, — говорю я и, подтверждая свои слова понятным мормонам аргументом, показываю мешочек с золотым песком на почти шесть унций, полученным за проданного горного барана. — Я столько за три недели намываю, а сегодня получил за несколько часов.

— Кого бог любит, тому он дает золотую жилу, — назидательно произносит Катрин.

— Может, и мне дал, только в другом виде, — сказал я.

К концу распродажи сделал вывод, что удачной охотой я смогу заработать намного больше, чем бултыханием в холодной воде. Впрочем, и мытье золота никуда от меня не денется. Охота ведь не будет занимать целый день.

Мой режим дня резко изменился. Теперь ближе к вечеру я уезжаю из Мормонского лагеря в глухие места, где еще есть дичь. Нашел километрах в пятнадцати от Каньон-Крик широкую долину с лесами и лугами, где нога человека если и ступала, то редко. Там есть несколько ручьев, к которым на водопой приходят рано утром дикие животные. Я на всякий случай проверил все ручьи на золото. Есть в каждом, но в меньших количествах, чем добываю на своем участке. Или мне просто не повезло. Останавливаюсь на ночевку по очереди у водопоев, стреножу коня и отпускаю пастись, а сам устраиваюсь на ночь. На каждом месте у меня уже есть ложе из сухой травы с навесом из веток. Привожу с собой одеяло, которым, в зависимости от погоды, или застилаю ложе, или укрываю тело. Поужинав холодным мясом, ложусь спать. Устаю теперь меньше, но засыпаю все равно быстро.

Просыпаюсь на рассвете, до восхода солнца. Будит меня всхрапывание Буцефала, который чует зверье, идущее на водопой. Я седлаю его, прикрепляю к седлу одеяло, натягиваю на лук хранившуюся за пазухой, сухую тетиву, забираю из колчана две тяжелые стрелы и цепляю его к седлу. Вторую стрелу беру на всякий случай, хотя пока ни разу не пригодилась. Утренники здесь туманные, сырые. По мокрой от росы траве бесшумно подкрадываюсь к водопою, жду. Туман низко стелется над водой, скрывая ее. Звуки в нем кажутся глуше. Где-то неподалеку тонко вскрикивает птица. Словно это была команда, из леса бесшумно выходит олень, останавливается. Это самец высотой с метр. Шерсть пепельного цвета с белыми подгрудком, животом и хвостом, на конце которого черная метелочка. Рога небольшие. Может, так кажется в сравнение с ушами, которые длинные, как у осла, из-за чего у этих оленей прозвище мулы. Внимательно осмотрев местность и пошевелив черными ноздрями, олень медленно подходит к ручью и замирает, вновь осматриваясь и принюхиваясь. Из леса выходят еще шесть самцов поменьше. Эти сразу идут к ручью и начинают пить воду. Первый самец последним опускает морду к воде. Услышал ли он удар тетивы о наручь или просто очень осторожный, но успел вынуть морду из воды и напрячь тело, прислушиваясь. С потемневшей, передней части морды успели упасть несколько капель воды до того, как стрела вонзилась в бок животного. Олень-мул подпрыгнул вверх и влево, потом в другую сторону и ломанулся вниз по течению, от меня. Его сотоварищи пересекли ручей прыжками и ломанулись по лесу, громко треща сухими ветками.