Шумерский лугаль (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 20

В центре лагеря, где расположилась дружина из Мари и где горит больше всего костров, изредка слышится гавканье собак, а воины из Киша, как и прочие шумеры, не сильно почтуют этих животных, охранять свой сон доверяют редко, используют только для баловства, охоты и пастушества. Тем более, что воевать по ночам у шумеров не принято. Никто не запрещает, но шумеры — ярко выраженные «жаворонки», с темнотой не дружат, поэтому по ночам стараются не покидать жилища. Оправдываются, как обычно, злыми богами, которые обожают наказывать тех, кто шляется по ночам, помогают только ворам, покровителями которых и являются. Этим просчетом врагов из Киша я и решил воспользоваться.

— Поворачиваем, — тихо приказываю я кормчему.

Плоскодонка меняет курс влево, к правому берегу реки Евфрат. Идем под острым углом к течению, чтобы пристать выше вражеских лодок, вытащенных здесь на берег. На них подвозят в лагерь доски, жерди, продукты питания… Не то, чтобы эти поставки играли важную роль для осаждавших, просто мне стало скучно, захотелось раззадорить врага еще больше и, конечно, выпендриться перед жителями города Ур. Слаб человек на заслуженные восхваления, даже если живет слишком долго.

Лодка тихо высовывается носом на мель, замирает. Я жду, когда гребцы вытащат нос на сухое место, чтобы не замочить ноги. Не знаю, как другим, а мне не нравится ходить в мокрой обуви. Да и чавкает она, демаскирует. Часть воинов вылезает вместе со мной, достает из лодки горшки со сравнительно жидким битумом, в которые макают размочаленные концы пучков тростника — делают факела. Остальные пересаживаются на банках так, чтобы грести в обратную сторону, а кормчий с рулевым веслом переходит на другой конец лодки. У шумерских лодок и судов, и речных, и морских, как и у казачьих «чаек», корма там, где находится рулевой, а нос — с другой стороны.

Я иду первым. На мне кепи и морская форма из девятнадцатого века. Она темная, легкая, удобная и, что самое главное, привычная. На шее повязан черный платок, чтобы закрыть им светлое лицо по-ковбойски, когда доберемся до цели. На поясе висит кинжал. Сабля рукоятью вверх закреплена на спине, чтобы не била по ногам, не шумела, не мешала. Если все пойдет хорошо, она не потребуется. Лук и стрелы остались в лодке. За мной цепочкой шагают во главе с Мескиагнунном восемь человек в черных войлочных плащах. Младший сын энси идет налегке, чтобы быстрее убегать, а остальные несут охапки факелов и кувшины с жидкими нефтяными продуктами, которые я не могу классифицировать. Может быть, это нефть или какие-то ее фракции, в которых я не разбираюсь, но точно не бензин или солярка, с которыми имел дело всю свою первую эпоху, и не керосин, с которым был знаком в детстве. Я застал в двадцатом веке керосиновые лавки, лампы и примусы, а во второй половине девятнадцатого увидел, как они становились привычной частью быта.

Я замечаю впереди темные силуэты вытащенных на берег судов, останавливаюсь и шепотом приказываю идущим за мной:

— Ждите здесь.

Мескиагнунна и остальные семеро садятся на землю полукругом, спиной к речному берегу, откуда вряд ли на них нападут. Все проинструктированы еще до отправления в рейд. Они будут ждать здесь моего возвращения. Думаю, многие тоже бы справились с работой, которую предстоит мне проделать, но нет у меня доверия к бронзовым ножам. Резать они режут, только вот далеко бронзовым до стального. Так что пусть воины ждут. Если в лагере поднимется шум, прикроют мое отступление, а при необходимости придут на помощь. Если я не вернусь до навигационных сумерек, тихо отступят к лодке и поплывут в Ур, чтобы следующей ночью вернуться сюда за мной. Если попаду в плен, тогда мне будет плевать, что они будут делать дальше. Впрочем, у шумеров не принято брать в плен взрослых мужчин. Рабы из них получаются плохие. Сдался — получи топором по голове и сдохни.

Пригнувшись и стараясь идти бесшумно, я подбираюсь к ближнему речному судну, вытащенному носом на сушу. Оно широкое и длинное. Рядом лежат выгруженные жерди. Наверное, собираются изготовить из них лестницы. Я обхожу жерди и чуть не наступаю на спящего человека. Лежит на боку, подогнув ноги. Сперва принимаю его за подростка, а потом вспоминаю, что народ нынче мелок. Кожа на плече сухая и теплая, а борода и усы вокруг рта густые и жесткие. Умирает он долго. Горячая кровь из перерезанного горла хлещет фонтаном, запачкав мне левую руку. Отнимаю ее ото рта и долго вытираю о набедренную повязку трупа. Давно я не занимался этим делом, подрастерял навыки. Со следующим расправился быстрее. Начиная с третьего, вошел, так сказать, в рабочий режим. При этом думал, не убиваю ли какого-нибудь своего предка? Не случится ли «эффект бабочки» — и сорок четвертым президентом США станет белый? Умерли бы они, если бы я не появился здесь и кто был бы их убийцей? Следование основному инстинкту, как никакое другое занятие, подвигает к интеллектуальной эквилибристике.

Как мне показалось, на зачистку территории возле судов и сваленных в кучу грузов ушло часа полтора. Сколько человек зарезал — узнаю в аду, если все-таки доберусь до него, в чем у меня всё больше сомнений с каждым следующим перемещением. Может быть, вечная жизнь — это и есть ад? Выбросив из головы плоды рефлексии, направляюсь к ожидающим меня воинам. Иду в полный рост, не скрываясь. Замечаю их не сразу. Мог бы пройти мимо, если бы меня не окликнул шепотом Мескиагнунна.

— Все в порядке? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я, и мой голос звучит очень громко в сравнение с его шепотом. — Идите за мной.

Я привожу их к речным судам и сложенным в кучу доскам и жердям, ставлю перед каждым задачу, чтобы нанесли максимальный урон. Пока они выливают остатки нефтепродуктов из кувшинов на указанные мною цели и поджигают и разбрасывают факела, собираю трофеи. Самыми ценными сейчас считаются шлемы, особенно золотые или позолоченные, украшенные драгоценными камнями, но таких в этой части лагеря нет. На втором месте идут украшения из драгоценных металлов с ляпис-лазурью и сердоликом, особенно оранжево-красным, каковым этот становится после долгого нахождения на солнце. К тому же, сердолик широко используется в шумерской медицине: растертым в порошок лечат заболевания желудка, печени, раны, язвы, бесплодие… Перечень болезней, от которых он лечит, такой длинный, что меня удивило отсутствие повышения потенции. Что ж это за лекарство, если оно не дает то, с чего должно начинаться любое лечение?! Украшения мне попались возле сложенных в кучу продуктов. Там спали пять человек, наверное, купцы или чиновники, в общем, не бедные люди. С одного я снял два браслета и бусы, которые пока что украшение обоих полов, с остальных — браслеты, перстни, кольца. Третье место занимают бронзовые кинжалы. Сейчас бронза — это металл войны, а всё, что связано с ней, во все времена пользуется спросом. Этого добра было много, ия набрал их полную охапку. К тому времени уже горели все вражеские суда и лодки, а также выгруженные на берег штабеля досок, охапки жердей, груды корзин с продуктами, бурдюки с вином и пивом…

— Уходим! — приказываю я.

Хватая на ходу трофеи, урские воины идут за мной к нашей лодке. Мескиагнунна несет несколько кинжалов на перевернутом круглом щите. Так понимаю, набрал их не корысти ради, а хвастовства. Никто ведь не додумается спросить, он сам убил хозяев оружия или нет, всем и так будет ясно. За нашими спинами огонь разгорается все сильнее, подсвечивая нам путь. В лодке уже заждались, судя по тому, как дружно и радостно загомонили.

Я занимаю место на носовой банке, приказываю кормчему:

— Выходи на середину реки.

Гребцы дружно налегают на весла, лодка стремительно вылетает на середину Евфрата, где поворачивает вправо и, подгоняемая течением, еще быстрее летит к городу, мимо вражеского лагеря, в котором кричат и мечутся, выясняя, кто поджег их суда и припасы. Несколько человек пытаются вытащить из огня что-либо.

Я беру лук, встаю. Лодка качается слабо, но само ее движение создает некоторые трудности для стрельбы. У меня есть опыт стрельбы на скаку, но он другой. Первая стрела попадает не в того вражеского солдата, в которого целился, а в соседнего, который был рядом. Мои спутники решают, что именно так и задумывалось, и радостно восклицают. Я вношу поправку в прицеливание и со второй попытки попадаю верно. После четвертой моей стрелы вражеские солдаты начинают улепетывать подальше от пожара и берега реки, крича что-то про злых демонов. Их страх объясним. Когда не видишь врага, когда стрелы вылетают из темноты, черт знает кем посланные, начинаешь верить во всякую сверхъестественную хрень.