Шумерский лугаль (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 30

Я занялся отстрелом вражеских солдат. В первую очередь бил по тем, что на куртине, чтобы не смогли повредить таран. Они уже уронили на него несколько шаров, слепленных из глины и высушенных на солнце. Не хитрое, вроде бы, оружие, но при падении с высоты на голову, даже защищенную бронзовым шлемом, надолго выводят солдата из строя. Для того, чтобы проломить скаты тарана, надо шары побольше и, желательно, из обожженной глины. Защитники города этого пока не знают. Как и не приготовились вылить на него битум и поджечь, чего я боялся больше всего. Заметил, что при обороне городов почти не используют огонь. Наверное, потому, что все строения в городе пропитаны битумом, а огонь — оружие обоюдоострое.

Вместе с подошедшими со мной лучниками и пращниками куртина была довольно быстро зачищена. Осталась по паре лучников в башнях, которые стреляли через бойницы и были невидимы снаружи. Замечаешь только вылетающую стрелу. Я дважды сразу после ее появления выстрелил в бойницу и один раз с упреждением, но там, видимо, остались очень опытные лучники. Вреда они нам не наносили, поэтому не стал переводить стрелы понапрасну.

После первых ударов тарана осыпалось по несколько кусков обожженного кирпича, которым обложены стены снаружи. Результат был слишком слабым. Я уже подумал, что переоценил устройство. После пятого удара по стене пошли трещины. Сперва тонкие и короткие, потом все толще и длиннее. После десятого удара от стены выше того места, куда била бронзовая голова, обвалился кусок площадью метра три квадратных, оголив внутреннюю забутовку — утрамбованную смесь глины с мелко нарубленным тростником. Дальше дело пошло веселее. Таран стал заныривать в стену все глубже, а куски отваливаться не только выше, но и по бокам от него, поднимая тучи светло-коричневой пыли. Вскоре осел самый верхний кусок куртины с зубцами, придавил таран, но потом съехал влево и рассыпался на части. Стала видна сохранившаяся, внутренняя часть сторожевого хода, на которой лежал мертвый защитник города. Еще два удара — и часть стены в том месте, где бил таран, завалилась внутрь города, а то, что было над ней, осело, привалив бревно с бычьей головой. Оно уже было не нужно. Вместо куртины перед нами лежала куча обломков высотой метра четыре и с пологими склонами, преодолеть которые не составляло труда.

Я отдаю своему помощнику лук и колчан, беру щит, достаю из ножен саблю и командую копейщикам и лучникам и пращникам:

— За мной!

Балансирую на обломках стены, чтобы не свалиться и не застрять между ними, первым перебираюсь внутрь города. Возле упавшей туда груды мусора приготовились к встрече защитники города, десятка два человек. Наметанным взглядом определяю, что это ополчение. Среди них всего один опытный солдат, и тот старый и хромой. Припадая на правую ногу, он движется на меня, прикрываясь круглым щитом и выставив вперед копье с желтовато-белым костяным наконечником. Наверное, раньше сражался в фаланге. Первым ударом я отбиваю его копье, вторым бью сверху по голове в высокой кожаной шапке, набитой овечьей шерстью и предназначенной для смягчения тупого удара. Клинок легко рассекает кожу, немного вязнет в шерсти, но преодолевает и ее, а также кости черепа и верхний край щита. Замечаю расширенные, ошарашенные, черные глаза старого солдата, которые быстро заливает темная густая кровь. С трудом выдергиваю клинок и, приняв на щит укол другого копья слева, наношу удар вправо, по поднятой, незащищенной руке с булавой, рассекаю ее чуть ниже локтя, а затем поворачиваюсь к копейщику, который настырно и без сноровки тыкает в меня своим оружием, отбиваю щитом еще один укол, делаю шаг вперед и легко сношу ему голову с копной густых черных курчавых волос и длинной бородой, завязанной внизу белой ленточкой.

Подтянувшиеся за мной копейщики, лучники и пращники убивают и разгоняют остальных защитников города. К нам от главных ворот по улице вдоль стены спешит второй отряд кишцев, человек тридцать, все профессионалы, а за ними еще один, поменьше.

— Лучники и пращники, на стену, стрелять оттуда! — приказываю я, показав им на всякий случай саблей направление движения. — Копейщики, построились слева и справа от меня!

До начала штурма долго объяснял приданному мне отряду, кто и где должен находиться, когда ворвемся в город. То ли в горячке боя у них всё вылетело из головы, то ли, что скорее, решили, что дело сделано, пора грабить и насиловать. Причем для молодых воинов второе даже важнее. Только после вторичного окрика слева и справа от меня выстраиваются копейщики в неполных два ряда, чтобы перегородить всю улицу, не пустить врага на фланги. Через разрушенный участок стены к нам постоянно прибывает подкрепление из отрядов, атаковавших соседние куртины, и занимает места в заднем ряду, сперва втором, потом третьем… Лучники и пращники уже на сторожевом ходе рядом с проломом, принялись сверху осыпать стрелами и камнями атакующих нас защитников города, правда, не долго, потому что от главных ворот по сторожевому ходу подошел третий отряд и вступил с ним врукопашную.

Первый вражеский отряд остановился и построился в фалангу. Состоял он из воинов с обычными круглыми щитами, что намного облегчало мне задачу. Вперед они не шли, ждали второй отряд. Я тоже не вел свою фалангу в бой. Время работает на нас. Чем дольше простоим, тем больше у меня будет бойцов. Командир вражеского отряда, обладатель бронзового шлема-шишака, понимает это и, как только приходит помощь, ведет в атаку свою фалангу, в которой теперь три неполные шеренги. Строй держат хорошо, тренированные. Передняя шеренга держит копья на верхнем уровне, над плечом, вторая — на среднем, от пояса. Я опускаю щит, чтобы не смогли поразить меня стоящие во второй шеренге, действия которых мне контролировать менее удобно, надрубаю саблей переднюю часть копья вместе с бронзовым наконечником, поблёскивающим, недавно заточенным, который повисает острием вниз на тонкой недосеченной части, после чего бью стоящего передо владельца. Он успевает поднять круглый щит, который не спасает. Дамасский клинок рассекает щит почти до центральной бронзовой бляхи с орлом, раскинувшем крылья — символом Забабы, бога победной войны, еще одного покровителя Киша, а заодно и тело воина в кожаном доспехе от правой ключицы до нижней части грудины. Толкаю его падающее тело от себя, делаю шаг вперед и двумя быстрыми, с короткого замаха, ударами поражаю открывшихся мне справа двух вражеских солдат. Стоявший в третьем ряду копейщик начинает опускать копье, чтобы вступить в бой, но я бью по древку сверху, надрубаю и заодно выбиваю из руки. Обезоруженный, он пытается попятиться. Сзади, вместо того, чтобы работать копьем, на него напирает юный воин, совсем еще мальчишка, наверное, ополченец, выталкивает на меня. Я убиваю обезоруженного, а затем и сопляка, чтобы, не дай бог, не оказался в моей армии после сдачи Киша, когда уцелевшие жители города станут подданными энси Месаннепадды.

Есть такая категория, не знаю даже, как их назвать, пусть будут военнослужащими, которые для своих опаснее, чем для чужих. У них всегда в запасе несколько идиотских финтов, причем проделанных, как эти придурки считают, из лучших побуждений, которые приводят к смерти их сослуживцев и странным образом сохраняют жизнь им самим. Шумеры верят, что из поземного царства мертвых можно вернуться, если предоставить вместо себя другого человека, не обязательно по его желанию. Так вот, у меня сложилось мнение, что подобные горе-вояки явно имеют связь с царством мертвых, может, даже не подозревая об этом, и поставляют туда других вместо себя.

Вклинившись во вражескую фалангу, я повернул вправо, чтобы враги были ко мне правым боком, не прикрытым щитом, не способные действовать длинным копьем на таком малом пространстве, и пошел рубить их сразу в трех шеренгах, начиная с задней. Слабое место фаланги — вклинившийся в нее противник с коротким оружием. Длинное копье сразу теряет все свои преимущества, превращается в предмет, который мешает убегать. Как только кишские солдаты, кто стоял подальше, увидели, как я секу их сослуживцев, сразу побросали копья, а кое-кто и щиты, и побежали вдоль стены до ближайшей улицы, ведущей к центру города, и дальше по ней. Кто-то спрячется в своем доме, а схроны есть во многих, на худой конец используют склеп в священном дворике, рядом с почившими родственниками, которых чужие стараются не беспокоить; кто-то найдет способ перебраться через городскую стену на участке, где мало осаждающих или им не до одиночных беглецов; кто-то отдастся под защиту богов — спрячется в храмах, в которых места мало, зато больше шансов остаться живым. Поскольку война междоусобная, все считают себя шумерами и соблюдают шумерские законы, хотя среди кишцев больше половины — потомки семитов или дети от смешанных браков, поэтому попросившего защиту богов убивать или делать рабом не принято. Впрочем, возможны варианты, но только по отношению к отдельным личностям, выпросившим благими намерениями индивидуальный ад.