Шумерский лугаль (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 4

Я постарался посмотреть на себя их глазами, вспомнив реалии шестого и более поздних веков, когда человека встречали и провожали исключительно по одежке. Одет я необычно и, по их меркам, богато. По крайней мере, столько яркой одежды, обувь и перстень с драгоценным камнем на пальце в шестом веке мог себе позволить только состоятельный человек. Я вооружен. Наверняка и здесь существует деление на три касты: воюющие, молящиеся и работающие. То есть, я из высшей касты. Пусть ножны и сабли, и кинжала простенькие, но изготовлены из металла в восемнадцатом веке и покрыты блестящим черным лаком. Простой воин в их селении не смог бы себе позволить такое оружие. Судя по рассказу пастуха, владею я им на хорошем уровне. Слабый воин в той ситуации не стал бы церемониться, убил бы сразу. Плюс властный взгляд и привычка командовать, которые въелись в меня, не вытравишь уже. Итого: перед ними знатный богатый умелый воин-командир, который в силу непредвиденных обстоятельств оказался в этих краях. Его можно убить и ограбить, вероятно, понеся при этом потери, или проявить гостеприимство, что, вероятно, повлечет за собой мою благодарность. В мире, где все враги, лишних друзей не бывает, впрочем, как и лишнего оружия. Принятие такого решения было не их уровнем, поэтому и вызвали начальство.

Стоять на солнце было жарковато, и я перешел в тень у стены по другую сторону от входа, где бросил на землю спасательный жилет и сел на него, повернув ножны сабли так, чтобы рукоять смотрела вправо, в сторону стражников, которые были от меня метрах в шести. В таком положении я смогу быстро вынуть саблю и отразить нападение. Козырек кепи опустил ниже, чтобы скрывал мои глаза. Пусть не знают, куда я смотрю. Это избавит их от желания напасть внезапно.

Ждать пришлось минут пятнадцать. За это время из поселения выходили люди, в основном детвора, и, остановившись за спинами стражников, разглядывали меня, обмениваясь репликами, вызывавшими у них смех. Наверное, впервые видят такого забавного чужеземца. Маленькие дети были голые, у чуть постарше стыд прикрывала полоска ткани, висевшая на шнурке, завязанном на талии, а подростки носили набедренные повязки, более короткие, чем у взрослых. Наблюдал я за детворой периферийным зрением, делая вид, что не вижу и не слышу их. Помнил, что у некоторых азиатских народов посторонним людям запрещено дотрагиваться до детей и даже пялиться, чтобы не сглазили.

Командир гарнизона прибыл в сопровождение пяти воинов. Он был лет сорока пяти, с такой же более светлой кожей и прямыми каштановыми волосами, наполовину седыми, зачесанными назад и перехваченными красной узкой ленточкой в конский хвост, с прямым горизонтальным шрамом на лбу, словно собирались сделать трепанацию черепа и передумали, густой бородой, заплетенной в десяток тонких косичек, перевязанных темно-красными нитями, толще своих подчиненных, носил набедренную повязку темно-красного цвета и кожаный жилет-панцирь с оплечьями. Копье и щит ему, видимо, не полагались по уставу. Кинжал висел на кожаном ремне слева, был длиннее, чем у рядовых, костяная рукоятка заканчивалась бронзовым кольцом, а ножны из черного дерева имели серебряные кольца-скрепы. Не могу объяснить, как, но я сразу догадался, что он не знатный человек, выслужился из солдат. Скорее всего, военный комендант поселения, назначенный сюда за боевые заслуги.

Он внимательно посмотрел на меня, вставшего и поднявшего свернутый спасательный жилет, выпачканный с одной стороны рыжеватой пылью. Я встретился с его взглядом. Смотрел в карие глаза без страха и без агрессии, как человек, который привык, что все знают, кто он такой, и подчиняются ему. Я вспомнил и повторил жест индейцев, свидетельствующий о мирных намерениях: приложил правую руку к сердцу, а потом отвел право на уровень плеча, повернув к аборигенам безоружной открытой ладонью. Комендант кивнул, сообщая, что понял смысл моих жестов, тоже приложил правую руку к сердцу, а потом показал ей на вход в поселение.

Проход был короткий, но в нем все-таки было легкое эхо наших шагов. Комендант шел рядом со мной, слева. Сопровождавшие его солдаты шли за нами. За воротами начиналась улица со средней шириной метра три, потому что то расширялась, то сужалась, а в дальнем конце поворачивала вправо и скрывалась за домами. Дома по обе ее стороны были из известняка, одноэтажные, впритык друг к другу, с плоскими крышами, без окон и вроде бы без дворов, вход прямо с улицы. У некоторых тонкие двери на кожаных петлях были открыты внутрь, а кое у кого вход просто завешен куском плотной грубой ткани, что говорило об отсутствии воров. По улице бегали куры, которые были мельче, чем американские или европейские, и несколько черно-белых поросят с более длинными туловищами, чем я привык видеть. На эту улицу выходили переулки, кривые и узкие, повозка протиснется с трудом. Ребятня, завидев нас, поднимала крик и пристраивалась к колоне зевак, сопровождавших нас от ворот, а взрослые замирали и молча и с наивной простотой разглядывали меня. Подозреваю, что сегодня им будет, о чем поговорить перед сном.

Улица вывела нас на площадь в форме кривой трапеции, южную часть которой занимало здание раза в два выше и шире тех, что видел раньше, построенное на фундаменте с метр высотой, на который вели четыре ступеньки, и по бокам от него два дома немного пониже и поуже. Стены первого в нескольких местах были сложены из камней темно-серого и красноватого цвета, образуя незамысловатые орнаменты в виде мифического существа с серым толстым телом и красной головой с рогами, похожей на бычью. Вход был широкий, могли одновременно войти двое, и без дверей и даже занавески. Я решил, что это храм местного божества. Дома по бокам от него украшений не имели. Вход в них был обычный и закрытый толстыми деревянными дверьми. В дверь дома справа от храма и зашел я вслед за комендантом.

Я ошибался, подумав, что у домов нет дворов. Ввело в заблуждение продолжение крыши, которое было навесом над частью двора у входа. В дом вел узкий коридор, в котором был вход в комнаты, завешенный куском материи, сейчас поднятой и зацепленной за колышек, благодаря чему было видно, что внутри: два деревянных ложа и, видимо, широкий ларь, застеленные овечьими шкурами. Вся мебель была очень низкой, словно бы для детей. В дальней стене был ход еще в одну комнату. Окон не было даже в стенах, выходящих во двор. Зато в коридоре была деревянная загородка, в которой стояли два копья бронзовыми остриями вверх, куда зашедший вслед за мной мужчина лет двадцати, как догадываюсь, сын коменданта, поставили и свое, а на колышек, вбитый в стену, повесил щит рядом с висевшим там другим. Поскольку было еще несколько свободных колышков, я отцепил от портупеи саблю и повесил на одни из них, на второй — колчан со стрелами, налучь и сумку, на третий — китель и кепи, потому что в них было жарковато, а на два, расположенных на одном уровне, положил лук, чтобы досыхал. Больше свободных колышек не было, поэтому спасательный жилет поставил рядом с копьями. Мое хозяйское поведение в чужом доме возмущения вроде бы не вызвало. Комендант и его сын подождали, когда я закончу, и прошли во двор, а по нему в ту часть под навесом, где стоял прямоугольный стол и шесть табуреток: по одной у коротких сторон и по две у длинных. Дальше под навесом сидели две женщины, старая и молодая, и пряли шерсть, используя веретена. Рядом с каждой был воткнут шест с нацепленной на него куделью, которую женщины вытягивали в нить на палочку, оттянутую в остриё вверху и утолщенную внизу, где для утяжеления веретена и удержания пряжи на нем был добавлен костяной круг с отверстием — пряслице. Точно такие я видел в крестьянских домах в Византии и средневековой Западной Европе. Обе женщины в просторных, изготовленных из шерстяной ткани рубахах с короткими рукавами и длиной до колена, перевязанных красными лентами на уровне солнечного сплетения. Прямые волосы, причем у младшей были темно-русые, заплетены в косы, уложенные узлом на затылке. Босые. Никаких украшений и косметики, но лица показались мне ухоженными, особенно у молодой. Рядом с ними в корзине, выстеленной овчиной, спал голый грудной ребенок. Еще двое голых детей, мальчики, играли во что-то в дальнем конце двора, где была каменная отгородка, из-за которой прилетали приглушенные сортирные ароматы. Там, где заканчивался навес, располагался открытый очаг, издававший запах гари. Рядом с ним лежал кучкой сухой хворост.