Забудь меня, любимая! (СИ) - Володина Татьяна - Страница 4

Главное, чтобы отец Лёши не узнал. И чтобы случайно не запалиться с оружием в институте, иначе пострадают и отец, и Лёша, и она сама.

***

Они вместе зашли в аудиторию и сели рядом. Все сразу поняли, что они парочка. Послышался удивлённый свист, а потом к ним подошла самая крутая девочка в группе — Лиза Воропаева. Опёрлась на стол так, чтобы из глубокого выреза блузки показалась её пышная грудь.

— Вы что, встречаетесь?

— Да, — ответил Лёша, придвинулся к Насте и обнял её. — Тебя что- то не устраивает?

— Получше никого не мог найти?

— Она лучшая.

— Пф-ф, троечница и нищебродка, — фыркнула Лиза и удалилась вихляющей походкой, как будто её ни капли не задело, что красавчик Веснин выбрал тихую, ничем не выдающуюся однокурсницу, а не яркую звезду.

Сидеть на лекциях рядом с Лёшей было намного приятней, чем куковать в одиночестве. Он писал конспекты мелким, но разборчивым почерком и интересно структурировал информацию.

То, что Настя не понимала со слов преподавателя, можно было подсмотреть в тетради Лёши. Учёба давалась ему легко, он всё понимал, не терял нить размышлений лектора и явно получал удовольствие от бухгалтерского учёта. Если он ей поможет, она наверняка сдаст сессию.

***

Они держались за руки под столом. Лёша пропускал палец под тугую манжету её свитера и щекотал запястье, рисовал буквы на ладони, требуя угадать слово (это было её имя), прижимался коленом, дышал в ухо, сдувал прядь волос с виска. Они едва дождались окончания лекций.

— Куда поедем?

— У мамы сегодня выходной, она собиралась делать генеральную уборку, — сообщила Настя. — Но это неважно. Она всё равно не разрешает приводить в дом парней — боится, что я потеряю голову, залечу и брошу институт.

— Кроме Крошки Енота, да? Его приводить можно?

— Угадал. В Юре мама уверена.

— В его благоразумии? В том, что он всегда использует презервативы? В том, что не бросит беременную девушку?

Настя хихикнула:

— Нет, в том, что я не потеряю от него голову. Ты б его видел! Толстенький, ниже меня и уже начал лысеть, хотя ему двадцать лет. К тому же глупый. Таскается за мной с тринадцати лет, хотя я много раз говорила, что он мне не нравится. Работает в салоне связи, продаёт телефоны.

Лёша кивнул, ставя точку в обсуждении кавалера Насти. Вернулся к главной теме:

— Рано или поздно тебе придётся познакомить меня с мамой.

Это прозвучало так, словно он всё для себя решил. Как будто уже запланировал знакомство с будущей тёщей и не хотел надолго откладывать. Настя тяжело вздохнула: вряд ли он понравится матери. Ей вообще мало кто нравился, а многих она ненавидела: правительство, олигархов, мажоров, артистов, священников, врачей, учителей, милиционеров, работников жилконторы и паспортистку, которая меняла ей паспорт в сорок пять лет. Настя содрогалась, вспоминая, какие эпитеты подбирала мать для «этой рыжей прошмандовки».

— Тогда лучше позже, чем раньше, — сказала она. — Моя мама — человек с особенностями. Она родила меня в тридцать лет — для себя. Время было сложное: ни памперсов, ни молочной смеси, ни пелёнок. Потом умерла бабушка, и маме пришлось изворачиваться, чтобы выйти на работу. Короче, надо её подготовить перед тем, как знакомить с тобой. Ты ведь сын полковника и к тому же умник — это достаточно, чтобы тебя возненавидеть.

— Уверен, я найду с ней общий язык, — мягко ответил Лёша. — По крайней мере постараюсь. Своих родителей я тоже подготовлю. Мама тебя полюбит, она добрая, дед будет в восторге, а вот отец… С ним засада…

— Значит, расходимся по домам? — уныло спросила Настя.

Как же не хотелось расставаться! При мысли о том, что она не увидит его до завтра, сердце горестно сжималось, словно Лёша уходил на фронт. Это же надо так было влюбиться! Он всегда ей нравился, но вот так, до сердечной боли, до слёз при мысли о разлуке, до желания повиснуть на нём и никуда не отпускать — такое случилось с ней впервые. Это было страшно и прекрасно одновременно.

Они зашли в кондитерскую, и Лёша накупил конфет и печенья — причём на цену не смотрел, словно его не ограничивали в карманных расходах. Настя с мамой не позволяли себе дорогих шоколадных конфет и фирменного печенья из «Метрополя».

После этого отправились прямиком к гаражам. Прошли по бульвару и свернули под путепровод, расписанный изнутри цветными граффити. Настя с опаской посмотрела по сторонам: в таком укромном месте мог притаиться Печа со своей бандой. Здесь удобно поджидать одиноких путников, направлявшихся в гараж за машиной или обратно. Но никого не было. Лёша почувствовал её тревогу и взял за руку.

В подвале они скинули рюкзаки и куртки. Лёша врубил обогреватель и поставил на маленькую плитку старый эмалированный чайник со свистком. Высыпал в миску конфеты. Достал ноутбук и компакт- диск из рюкзака. Показал Насте:

— Ты слышала эту группу?

На обложке парень в кожаной куртке смотрел в небо, а вокруг него летали тени. Диск назывался «Абсолюшн», а группа — «Muse».

Настя не слышала о них. И не настолько владела английским, чтобы перевести название.

— Что такое «абсолюшн»?

— Искупление грехов. Вообще-то там несколько значений, но это подходит больше всего.

— Поставишь?

— Конечно! Это моя любимая музыка. Я ходил на концерт в Ледовом дворце, когда они к нам приезжали. Жаль, мы с тобой тогда не встречались, а так бы сходили вдвоём. Они лучшие.

Настя улыбнулась: они для него лучшие, и она для него — лучшая.

Лёша толкнул диск в ноутбук, заиграла тревожащая душу музыка.

Мелодично и апокалиптично.

— О чём эта песня?

— О том, что наши ошибки останутся неисправленными, а наши души не будут прощены.

— Как мрачно.

— Но ведь прекрасно, правда?

— Прекрасно, — искренне ответила Настя. — Божественно.

Они посмотрели друг на друга и начали целоваться. С такой поспешностью соединили губы, что стукнулись зубами. Настя уже не стеснялась. Она запустила пальцы в светлые волосы и потянула к себе. Прижалась всем телом к Лёше. Он целовал её с такой жадной поспешностью, с какой умирающий от жажды припадает к роднику.

Пил её дыхание, ловил язык, ласкал губы. Из марева страсти их вырвал резкий свист. Лёша на пять секунд прервал поцелуй, снял чайник с огня и снова вернулся на диван. Настя уже лежала. Лёша лёг на неё сверху.

Тяжесть чужого тела, погружение в чужой запах и вкус, невероятные тактильные ощущения — упругая настойчивость его рта, горячее дыхание на лице, колкий стриженый затылок, шершавость шерстяного свитера — всё это кружило голову. Музыка отодвинулась куда-то на задний план, в ушах стучало сердце, губы саднило, руки сами, словно без участия разума, пробрались под Лёшин свитер и гладили напряжённую спину. А потом попробовали всунуться под тугой ремень джинсов. Совершенно неуправляемые руки! Они вытащили пистолет и отбросили его на диван. И схватили Лёшу за попу.

Он застонал сквозь зубы и прижался к Насте пахом. Она раздвинула ноги и задохнулась от острого нестерпимого желания, когда твёрдый член надавил на промежность. Это было сумасшедшее ощущение — несмотря на несколько слоёв джинсовой ткани и белья, несмотря на неудобство позы, несмотря на девственность и неловкость их обоих.

Настя пылала. Ей хотелось избавиться от мешавшей одежды, соединиться с ним по-настоящему, слиться в одно, отдаться ему, почувствовать его внутри. Дать ему то, чего он так жаждал. Она приподняла бёдра и недвусмысленно потёрлась о Лёшин пах. Клитор мгновенно отозвался на это воздействие, низ живота прошило удовольствием и потребностью в разрядке. Тело заныло, настойчиво прося о большем. Она так сильно его хотела!

Лёша привстал на локте:

— Настя… — прошептал он, как пьяный. — Что же ты делаешь, Настя?

— Хочу тебя…

Она смотрела в зелёные глаза и тонула в них. Грудь быстро поднималась и опускалась, живот скручивало в частых сладких судорогах. Зацелованные губы пересохли и горели огнём. Она понятия не имела, что секс — это настолько приятно. Намного, намного приятнее, чем игры в душе со струйкой воды.