Народы моря (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 25

Я похлопал Пентаура по плечу и крикнул:

— Едь к самому большому шатру!

Мы свое дело сделали, теперь имеем право получить за это награду.

Охранников в лагере уже не было. Подозреваю, что драпанули, когда увидели колесницы. Самый большой шатер был из такой же ткани, как и у шасу. Делают ли такую же ткань чихну или шатер был отбит у египтян, которые раньше захватили его у шасу — не знаю. Главное, что в нем было много чего ценного, поскольку, как догадываюсь, принадлежал вождю чихну Мраиуе. Во-первых, четыре испуганные женщины: три совсем молодые, лет тринадцать-пятнадцать, и одна немного за двадцать, которая в сравнение с ними казалась старой. Все четыре обвешаны украшениями из желтого металла так щедро, что стали, наверное, раза в два тяжелее. Одних только тонких золотых браслетов на каждой руке было штук по десять. Я еще подумал, что это закрученная в спираль золотая проволока. Во-вторых, на каждую полагался сундучок из черного дерева египетской работы, украшенный резьбой и расписанный золотой краской, заполненный дорогой косметикой и не поместившимися на теле драгоценными украшениями. В-третьих, баулы с разным тряпьем из дорогих тканей. В-четвертых, золотая, серебряная и бронзовая посуда, явно награбленная у египтян.

Все это мы с Пентауром быстро перенесли на богато украшенную повозку, стоявшую рядом с шатром. В нее запрягли пару молодых крупных ослов и на длинном поводу привязали к задку колесницы. Пентаур правил колесницей, а я следил за повозкой и шагающими за ней женщинами, которые стали раза в два легче, поэтому двигались бодро, и криками отгонял от них колесничих и пехотинцев, ворвавшихся во вражеский лагерь и метавших заиметь такую же ценную добычу. Подозреваю, что из-за этих баб Мраиуя и проиграл сражение. В бой надо идти голодным во всех смыслах слова.

Теперь мы не спешили. Мой катана останавливался возле убитых, которые могли быть поражены моим копьем, и одним ударом ловко отсекал кисть руки, складывая их в мешок из грубой льняной ткани, подвешенный снаружи кузова. Мешок быстро наполнялся, пропитался кровью и темнел. Надолго остановились возле того места, где шло основное сражение. Пентаур отправился собирать мои стрелы и отрубать кисти, а я смотрел, как египетские пехотинцы, скорее всего, из задних шеренг, тоже обзаводятся свидетельствами своей доблести. Кто шустрей, тот и герой. Впрочем, заметив захваченных нами женщин, многие оставили трупы в покое и понеслись к вражескому лагерю.

По пути их и многих других завернул какой-то командир на колеснице, направив туда, где был левый фланг вражеского войска, занятый народами моря. Там теперь стояла большая часть нашей армии, причем не в расслабленном состоянии, как должно быть после победы. Звуков сражения я не слышал.

— Пентаур, веди повозку в наш лагерь, а я смотаюсь посмотрю, что там происходит, — приказал я своему катане, который уже набил расчлененкой мешок почти до отказа.

Народы моря, все четыре племени, сбившись в кучу и перемешавшись, заняли круговую оборону. В отличие от союзников, убегать они не собирались. Наверное, понимали, что, как только рассыплются, их перебьют поодиночке. Закрывшись щитами и держа наготове копья и мечи, они готовились умереть в бою. Впрочем, убивать их не спешили. Как я понял, шли переговоры. Народам моря предлагали перейти на службу к фараону Мернептаху. Так в свое время поступил его отец Рамсес Второй, взяв на службу каких-то шарденов, и не пожалел. Они даже были его личной охраной вместо нубийцев, которых до этого считали самыми отважными воинами. Один из потомков шарденов сейчас как раз и вел переговоры.

Фараон Мернептах и его сын Сети вместе со свитами расположились под навесом из плотной темно-красной ткани, похожей на ту, из которых делают шатры кочевники. У египтян пунктик — не любят признаваться, что что-то скопировали у «людей пустыни», как они называют всех, проживающих вдали от Нила, даже в лесной местности, поэтому обязательно как-нибудь видоизменяют как минимум, перекрашивают, несмотря на то, что это может снизить рабочие качества. Фараон и сын сидели на раскладных стульях, у которых сиденья были из кожаных лент, а остальные стояли позади них и двух черных рабов с опахалами из белых страусовых перьев. Такое впечатление, что фараон не может долго жить без «живого кондиционера».

Наученный Людовиком Одиннадцатым, я не собирался привлекать к себе внимание, но предполагаемый наследник престола заметил меня и подозвал жестом руки. Я слез с колесницы, сунул вожжи в руку ближнему катане, подошел и поклонился в пояс, чем, по моему мнению, оказал и фараону, и его сыну слишком много чести.

— Что у тебя в мешке? — спросил Сети.

Моя колесница стояла, повернутой к нему именно тем бортом, на котором висел окровавленный мешок.

— Это руки убитых мной врагов, — ответил я, не понимая, почему он спрашивает о том, что ему хорошо известно?

— Ты сегодня хорошо проявил себя, — похвалил он, после чего представил меня своему отцу: — Это лучший сенни из моего отряда. Командовал пятеркой во время атаки, убил много врагов. Он достоин награды.

Теперь мне стало понятно, для чего он завел этот разговор. Промолчав о том, что это я подсказал сделать обходной маневр, Сети предлагал отцу наградить меня щедрее, чем я заслужил только убийством большого количества врагов.

— Хорошо, — произнес фараон Мернептах устало, будто сын надоедает ему с самого утра, и махнул рукой, чтобы я проваливал к черту.

Что я и сделал, поклонившись еще раз.

Переговоры с народами моря закончились успешно. Они все, около пяти тысяч, перешил на службу к фараону, выговорив условие, что рабами не считаются и клеймить их нельзя. Уверен, что это подсказал им потомок шарденов. Все равно при оглашении и высечении результатов похода на всевозможных стелах народы моря объявили пленниками, частью девяти тысяч, захваченных нами, и собственностью фараона Мернептаха. Их сразу же отправили в Нубию, где в районе первого и второго порога Нила начались волнения. В позапрошлом году египтяне подавили там восстание, но, видимо, передавили не всех зачинщиков. Не сомневаюсь, что в этом году зачистят основательно. Нубия — основной поставщик золота, поэтому ей не позволят отделиться и начать самим тратить добытые сокровища.

Меня на второй день после возвращения в Мен-Нефер пригласили вместе с полусотней других воинов в Белую крепость, где фараон Мернептах с балкона швырнул нам за службу подачки. Мне достался хопеш с бронзовым лезвием и золотыми рукояткой в виде сидящего сокола и ножнами с барельефами летящих хищных птиц и возведение в чин командира пятидесяти колесниц корпуса «Птах». Отныне мне полагалась высокая честь при исполнении служебных обязанностей носить на голове или поверх шлема немс цвета моего корпуса. Мой катана Пентаур тоже носит, хотя ему-то и не положено. Вот кто обрадовался моему повышению даже больше, чем жена Хана. Впрочем, у нее сейчас более важные заботы — вынашивает сына. Местная провидица пообещала ей, что родится именно мальчик, за что и получила золотой кедет. За девочку столько бы не дали, а если и ошиблась, плату все равно не отберут.

Третья награда догнала меня через три недели, после того, как мой покровитель Сети убыл в Нубию, чтобы командовать там военными действиями против бунтовщиков. По слухам, тамошние аборигены решили, что власть Та-Кемета заканчивается у первого порога реки Нил, и перебили гарнизоны в двух крепостях. Вместе со старшим сыном фараона в Нубию отправлялся и корпус «Ра».

Вечером перед отъездом Сети пообщался со мной в дальней комнате своей резиденции в правом крыле крепости. Комната была расписана в честь его деда Рамсеса Второго. Славный предок, стоя на колеснице, поражал из лука врагов, на каждой стене других, но везде противники были раз в десять меньше фараона, а его собственные воины — всего раз в пять. Разговаривали без свидетелей, если не считать Рамсеса Второго, но мне все время казалось, что на меня смотрят. Может быть, такое впечатление возникало из-а того, что глаза умершего фараона, нарисованные непропорционально большими и в придачу подведенными зеленой краской, все время смотрели на меня таким же змеиным взглядом, как и у его внука.