Скиф-Эллин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 45

Мы поворачиваем за угол, на улицу, по которой прибежали эти набатеи — и тут мой нос улавливает запах ладана, который доносится из-за высокого, недавно побеленного дувала углового дома.

— Стоп! — приказываю я. — Возвращаемся!

Мы выходим на улицу, идущую вдоль крепостной стены, к широким деревянным воротам углового дома. Они из кедровых досок, что по нынешним меркам непозволительная роскошь. Калитка в правой створке закрыта изнутри. Распахивается внутрь после второго удара ногой. На просторном дворе пусто. В этих краях каждая семья держит кур, а здесь даже следов куриного помета не видно. Зато густ аромат ладана и мирра. Он вытекает из-за дверей складов, расположенных на первом этаже левого и правого крыла двухэтажного дома. Оба склада во все крыло, причем в обоих хранится в асбестовых кувшинах и ладан, и мирра, и нард, и кое-что подешевле, типа перца и павлиньих и страусовых перьев. Видимо, хозяин подстраховался на случай пожара. Кстати, перец сейчас употребляют разного цвета, который зависит от способа обработки зерен. Самыми дешевыми, если этот товар можно в принципе назвать дешевым, считаются зеленый и розовый. Черный — в среднем ценовом диапазоне, а самым дорогим является белый, точнее, светло-серый, потому что обладает самым тонким вкусом и сильным ароматом. Мирру и ладан привозят сюда с Аравийского полуострова, а нард в виде мази, как мне рассказали — с восточных гор, высоченных, протыкающих облака — Гималаев, наверное. В Афинах на агоре за сосудик с нардом емкостью грамм сто просили триста золотых статеров. Здесь этой мази было несколько килограмм. Если разделить на всю илу, все равно каждому перепадет… до черта! Если продать свою долю в Афинах, можно будет всю оставшуюся жизнь сидеть на плоской крыше своего двухэтажного особняка и швырять в прохожих медяки.

По моему ошалевшему лицу бессы догадались, что захватили богатую добычу, и загомонили радостно. Я им доходчиво объяснил, что теперь главное — сберечь захваченное. Дальше мы воевать не пойдем. Полсотни бойцов останутся во дворе, а остальные группами по десять человек прошвырнуться по соседним домам и снесут сюда все ценное, что найдут.

— Начните с домов на этой улице. Здесь должны быть склады, как этот. Тащите все, что найдете, — приказал я и предупредил: — Далеко не уходите, будьте готовы сразу вернуться, если начнется заварушка.

Опасался не столько набатеев, которые, судя по крикам у ворот, не выдержали натиск, сколько македонцев. Избранный народ считал, что сначала они берут свою долю, и только потом все остальные. Опасения мои оказались не напрасны. Минут через двадцать мимо захваченного нами двора прошел отряд педзетайров человек в сто. Хотели заглянуть к нам и забрать самое ценное, поняли, что просто так им не отдадут, и пошли дальше, ограбив по пути одну из наших групп, которая тащила добычу из соседнего дома. За ними шли пехотинцы-наемники, которым коротко и ясно указывали, где они могут пограбить.

После складов я зашел в жилую часть дома, который казался пустым. В первых же двух темных комнатах без дверей и даже занавесок находились рабы: в правой сидели вдоль стен на глиняном полу десятка два мужчин разного возраста и национальностей, а в правой на корточках — семь пожилых женщин. Коридор выходил в большой холл с мозаичным полом из раскрашенной гальки. Слева направо по синему морю плыла красная галера с желтым парусом. В каждом углу расположили по красно-черной греческой амфоре с нарисованными голыми мужиками. У меня есть подозрение, что это порнография для женщин. В каждой амфоре торчало по охапке засохших цветов. Наверное, не меняли их с начала осады города. У правой и левой стены стояло по два низких деревянных ложа с ножками в виде лошадиных копыт, застеленные тонкими матрацами в красно-желтых наматрацниках и с парой красно-желтых подушек. Проход в следующую комнату располагался левее центра, и у стены там стоял низковатый овальный стол, украшенный ромбами из красного и черного дерева. Посреди стола — натюрморт из бронзового кувшина с крышкой, на которой восседал крылатый лев, и с этими же диковинными существами в виде барельефов на боках, шести бронзовых кубков со свастиками, крутящимися против солнца, и глубокая тарелка их красноватого стекла, скорее всего, финикийская, заполненная крупной айвой. Я как вспомнил ее вяжущий вкус, так рот сразу наполнился слюной. Вообще-то, я люблю сладкие и мягкие фрукты. Айва — единственное исключение. Иногда хочется побыть гастрономическим мазохистом.

С трудом откусив часть желтоватого плода и почувствовав его вязкий вкус, я прошел дальше, в узкий коридорчик, ведущий в три комнаты: одна слева, вторая справа и третья в конце. Здесь были спальни. Во всех трех бессы в порядке живой очереди насиловали молодых особ женского пола, жен и дочерей хозяина дома, который лежал со связанными руками и ногами и кляпом во рту на полу в комнате слева. Судя по всему, на его глазах насиловали жену и одну из дочерей. Вру, глаза он закрыл, но заткнуть уши возможности не имел. Если фантазия богатая, представит даже более унизительное, обидное, чем есть на самом деле. Так и будет с этим жить, если сможет. Впрочем, скорее всего, свою семью он больше не увидит, проведет остаток жизни, прислуживая чужим людям. И ведь был богатым человеком, мог бы нанять для своей семьи целую галеру и перебраться на противоположный конец Средиземного моря, куда македонская армия никогда не доберется. Помешала жадность, глупость, самоуверенность или всё вместе? Наверное, сейчас проклинает себя за это, но ничего уже не изменишь. Я не собираюсь останавливать бессов. На войне, как на войне. Да и опасно мешать основному закону природы, отомстит обязательно.

Мне кажется, Египет так же неизменен, как и пирамиды в нем. Может быть, ветшает потихоньку, как и они, но это не сразу заметно. Прошло черт знает сколько веков, а у меня такое чувство, словно был здесь вчера. Сейчас из-за угла выйдет кто-нибудь из прежних знакомых египтян и поздоровается на древне-египетском языке. Нынешние египтяне говорят иначе. Я понимаю их с трудом, и только благодаря словам, которые египтяне позаимствовали у финикийцев и греков.

Бессы из Скифской илы уже не удивляются моим знаниям языков и самых разных наук: сын тирана, знамо дело! А вот греческих ученых, сопровождавших царя в походе я время от времени вгоняю в тоску. У них действует система наставничества. Выбираешь учителя и следуешь в фарватере его непререкаемого авторитета. Можно только дополнять единственно правильное учение, но ни в коем случае не сомневаться в нем, не говоря уже об опровержениях. Я сталкивался с подобным при советской власти и, как и в молодости, сейчас получал удовольствие, напрягая таких «ученых». Одним из них был Каллисфен, ученик Аристотеля, к моему удивлению еще живого, и внук его сестры. Я почему-то был уверен, что Аристотель всегда был мертв. При всем моем уважении к нему, так бы он выглядел монументальнее, что ли. Я несколько раз потыкал Каллисфена носом в ошибки его учителя. Сперва реакция была бурная отрицательная, с обещанием вырвать мой поганый язык, но потом я заметил тихую радость Каллисфена, когда указывал ему на очередную ошибку непререкаемого авторитета. Началось это после того, как я посоветовал Каллисфену разрезать тушу льва и убедиться, что у него такие же шейные позвонки, как и у остальных животных, а не сплошная кость, и заодно труп человека, что увидеть, что легких два, а не одно, как утверждает брат его бабушки. Видимо, Каллисфен последовал моему совету, потому что несколько дней избегал меня. Ему надо было «переспать» с разочарованием в своем учителе. Кстати, утверждение, что Аристотель считал, что у мухи восемь лап, Каллисфен услышал только от меня и очень удивился такому примитивному обвинению. Подозреваю, что кто-то придумал оригинальный способ сделать древнегреческого философа знаменитым. Кто бы знал этого Аристотеля, если бы ни такой смешной ляп?!