Перегрин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 29

Подоспели мы вовремя. Нумидийцы как-то умудрились быстро засыпать ров и завалить фрагмент частокола метров сорок шириной. Не удивлюсь, если узнаю, что командует ими человек, который служил раньше в римской армии и знает ее сильные и слабые стороны. Впрочем, многие нумидийцы служили и сейчас служат во вспомогательных войсках на Пиренейском полуострове, где римляне уже много лет пытаются покорить кельтиберов. Вроде бы захватили весь полуостров, но то тут, то там вспыхивают восстания, уничтожаются римские гарнизоны. В проломе из последних сил сдерживали атаки врага десятка три легионеров. Помощь им ждать было неоткуда, потому что нападение шло по всей длине этой стороны.

— Стрелки разошлись на фланги, помогайте нам! Велиты, построились в две шеренги! — приказал я и повел свой отряд к правому флангу легионеров, который смяли, начали охватывать нумидийцы.

Наше нападение оказалось неожиданным для врагов. Они зашли в тыл противнику и решили, что победа в кармане — и вдруг в спину им ударили. Я буквально за несколько секунд зарубил несколько нумидийцев. Наносил саблей короткие, резкие удары по спине у шеи. Клинок запросто разрубал кожаные доспехи и позвонки, углубляясь всего сантиметров на пять. Этого было достаточно, чтобы нейтрализовать врага. Рядом со мной орудовали пилумами велиты, кололи врагов в спину, пока уцелевшие нумидийцы не прыснули по валу ко рву и дальше с громкими криками на непонятном мне языке. Поскольку у них тут два главных племени, массилы и мазезилы, то, скорее всего, на каком-то из этих двух, или на обоих сразу, если языки разные, или на одном общем. За что могу поручиться головой, так это за то, что кричали что-нибудь типа «Засада! Измена! Нас предали!». Когда по глупости или небрежности попадаешь в переплет, виноваты всегда предатели.

Напряжение на этом участке временно ослабло, и легионеры, выполняя приказы центуриона, выровняли ряды и перекрыли весь пролом, оттеснив нас во вторую линию. Центурион, помахав в воздухе окровавленным гладиусом, потому что перекричать шум боя не смог, подозвал на помощь стоявших возле уцелевшего частокола справа от нас, а мне показал, чтобы со своим отрядом занял опустевшее место. Я в ответ помахал ему саблей, соглашаясь выполнить приказ, и повел свой отряд туда.

Разместив велитов вдоль частокола, я приказал стрелкам выйти вперед, и помочь соседям отбивать атаку, и сам занял место рядом с ними, достав из сагайдака лук и по старой привычке навтыкав стрелы в землю у ног, чтобы удобнее было брать их. Мои лучники пробовали повторять, но стрелы у них короче, да и привычка нужна.

Отступившие нумидийцы справились с испугом и опять пошли в атаку. Возглавлял нападение на нашем участке крупный воин с длинной черной бородой, завитой, как пейсы у хасидов. Вполне возможно, что он исповедует иудаизм. На территории бывшего Карфагена это вторая по значимости религия, в том числе и среди несемитов. Облачен командир в римские шлем и кольчугу, но щит круглый с бронзовой окантовкой и нарисованным в центре золотым львом со скипетром в правой передней лапе, неестественно вывернутой вбок. Видимо, происходит этот нумидиец из царского рода. Что ж, мне не впервой убивать особ царских кровей. Я всадил ему стрелу прямо в верхнюю часть бороды между не завязанными нащечниками. Может быть, попал в рот или подбородок. Выстрел оказался смертельным. Вражеский командир сделал по инерции еще один шаг и свалился в ров, скатившись в не засыпанную часть его.

Это не остановило нумидийцев. Плотной волной, сузившейся в месте перехода через ров, они катились на каструм, поднимались по валу, прикрываясь поднятыми вверх, круглыми щитами. Как только кто-то из врагов забывал об осторожности и опускал щит, я тут же посылал стрелу. Она пробивала любой доспех и то, что он защищал. Я видел у убитых мной и упавших ниц врагов торчавшую из спины, окровавленную, переднюю часть стрелы. Волна накатила на переднюю линию легионеров, уплотнилась, слившись, казалось, с ними в одно целое — и, поредев, начала откатываться все быстрее и быстрее. Перебравшись через ров, многие нумидийцы, не обращая внимания на команды командиров, побежали в сторону заходящего солнца. К ним присоединились отряды, штурмовавшие каструм с других сторон. Эти отступали с громкими криками, которые я сперва принял за типичные обвинения в предательстве.

— Наши возвратились! — прокричал кто-то внутри каструма.

Вернулся отряд, посланный на помощь центурии, охранявшей скот. Видимо, нумидийцы специально атаковали сперва там небольшими силами, подождали, когда часть легиона уйдет из каструма, и напали на него главным отрядом. План был хорошо, но стойкость оставшихся римлян спутала его.

Ко мне подошел центурион, защищавший пролом в частоколе. Ростом он был на полголовы выше, что для меня в последнее время непривычно. Лицо — одни шрамы. Такое впечатление, что собирались сделать отбивную и почему-то передумали. Может, мясо показалось слишком старым.

— Ты кто такой? — спросил центурион строго, как нашкодившего подростка.

Я решил не забивать ему голову своими непривычными для римского уха именем, отчеством и фамилией, ответил просто и понятно:

— Опцион с либурны «Стремительная». Прибыл сюда с посыльным офицером.

— Ты вовремя подоспел и хорошо проявил себя. Доложу легату, — пообещал он и разрешил: — Твои люди могут собирать добычу с убитых вами.

Часть его легионеров уже приступила к этому увлекательному занятию.

— Присоединяйтесь! — крикнул я своим подчиненным, показав на убитых врагов, и сам решил спуститься в ров, обшмонать царскую особу, как предполагаю, не нищую, иначе большая часть ценной добыче достанется другим.

Его труп был под еще двумя. Точнее, один был полутрупом. Его ранили пилумом или гладиусом в живот, и бедолага был еще жив, пускал розовые пузыри ртом с судорожно сведенными от боли, обескровленными губами. Обычно губы у нумидийцев темно-красные с синевой, а у этого были темно-синие. Глаза с расширенными от боли зрачками смотрели сквозь меня. Я бы показывал этого раненого всем, кто мечтает о военной карьере, чтобы знали, как она чаще всего заканчивается. Раненый замер, почувствовав мой кинжал на шее, а когда я полоснул по сонной артерии, и фонтанчиком выплеснулась алая кровь, выдохнул с облегчением. Лицо сразу расслабилось, стало по-детски мягким, спокойным. На нумидийском командире золота было немного, только сережки и браслет на левом запястье, зато с большими и красивой формы лазуритами, которые до сих пор в высокой цене. И кольчуга на нем была хорошая, с меньшими кольцами, чем у меня, и, как следствие, более легкая и надежная, дополненная ожерельем из более крупных колец, наверное, от другой. Под кольчугой надеты две шелковые пурпурные туники, почти новые. Любая ткань, покрашенная в пурпурный цвет, становится в два-три раза дороже, а уж шелк, который пока что большущая редкость у римлян, и вовсе стоит целое состояние. Они были малость великоваты на меня, но все равно решил оставить себе, потому что вши начали уже доставать. Да и против стрел будет дополнительная защита. Сапоги на нем были из вареной кожи — растительного дубления, дополнительно прошедшей через погружение в горячую воду, из-за чего села и стала тверже, не любой меч разрубит или проткнет такую. Тоже сгодятся мне. Я сложил все это на щит с львом со скипетром, сверху кинул сломанную стрелу, обычный римский гладиус в ножнах с серебряными вставками, висевшей на портупее и кинжал с рукояткой из слоновой кости в серебряных ножнах, висевший на ремне с серебряной пряжкой в виде львиной морды. Для царской особы слабовато. То ли я ошибся с родословной нумидийского командира, то ли туземные цари страдают склонностью к аскетизму. Дальше собирал свои стрелы, мечи и иногда попадались серьги, кольца и браслеты из серебра или бронзы — то, что мало весит и занимает мало места, чтобы унести с собой и продать в Симиттусе или Табраке, потому что здесь маркитанты купят за гроши. С золотом у нумидийцев отношения, видимо, не сложились, а ведь где-то в горах южнее этих мест его добывают в немалых количествах. Может быть, мне просто не повезло.