Вечный воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 5

За годы моего отсутствия римская армия была переформирована. Теперь на границе стояли не легионы, а несли службу пограничные гарнизоны в городах или крепостях. Если границы проходила по реке, то отряды назывались рипенсами, если по суше, то лимитаниями. Последнее название напомнило мне Москву советских времен. Основные подразделения, носившие название комитатенсы, которыми командовали трибуны при помощи викариев, располагались в центре провинции, чтобы быстро прийти на помощь пограничникам в любом месте. Были еще элитные подразделения, палатины, составлявшие основу императорской армии. В случае войны все подразделения объединялись в одну или несколько армий, и тогда пограничники носили название псевдокомитатенсы. В отличие от легионов, в комитатенсах было всего тысячи полторы воинов, из которых примерно треть составляли вспомогательные части, которые теперь назывались ауксилии. При императоре Антонине Каракалле все свободные жители империи были признаны ее гражданами, так что и в боевых частях, и во вспомогательных служили только римляне. Если на службу поступал иностранец, он тут же превращался в римлянина. Почти вся армия была сформирована из новоиспеченных римлян, потому что аборигены служить не хотели. Поступивший на службу первый месяц числился новобранцем (тироном) и получал две трети жалованья и довольствия, а потом становился полноправным пешим воином (педом). Как мне сказали, лучше было бы начать в комитатенсе, подняться там до дуценария (командира отряда в двести воинов), а потом перевестись в командиры пограничного гарнизона, где продвижение по службе было намного медленнее. Впрочем, при наличии денег везде можно было быстро получить повышение. Взяточничество процветало. В среднем каждая следующая должность обходилась в годовое жалованье на предыдущей. При том количестве денег, что имел, я мог бы запросто сделать головокружительную карьеру за несколько месяцев. Решил пока посмотреть, стоит ли вообще служить в такой продажной армии?

Меня сочли опытным воином, зачислили сразу катафрактом и через неделю выдали подъемные в двадцать солидов, на которые должен был купить коня, оружие и доспехи. У меня все это уже было, поэтому деньги отложил в кубышку. При нынешних ценах на продукты на двадцать солидов в провинции можно было вполне сносно питаться лет семь-восемь. В мои обязанности входило в составе конного дозора из десяти человек следить за порядком на дороге, ведущей от города до переправы через Дунай. Мы выезжали утром и неспешно, с частыми остановками, добирались до реки. Там отдыхали, перекусывали, а я еще и купался, и отправлялись обратно. Иногда с гуннского берега перевозили рабов, которых мы отводили Гунтериху. Командир гарнизона еще и подрабатывал посредником между гуннами и римскими работорговцами. К вечеру возвращались в город. Разбойники знали наш график, поэтому неприятных встреч не было.

Первую ночь я провел в маленькой крепости Констанция, расположенной на противоположном берегу реки возле брода. Спал в казарме — длинной узкой комнате — вповалку с заступившим нарядом на деревянных нарах, устланных соломой, а утром меня распределили на постой к пожилому портному, длиннорукому и сутулому, который жил в довольно таки большом каменном доме неподалеку от центра. Каждый день мне выдавали два фунта мяса или рыбы в пост, три фунта хлеба, пол-литра вина и грамм пятьдесят оливкового масла. Большую часть продуктов я вручал жене портного, веселой толстушке, немного доплачивал и имел довольно обильные и вкусные завтрак и ужин и сухой паек на обед. Я отдал хозяину дома добытую шелковую ткань, и он сшил мне несколько рубах и то ли коротких штанов, то ли длинных трусов, взяв в оплату лишь по нуммии за каждую вещь и лоскуты материи. Детей у них не было, поэтому ко мне относились почти, как к сыну.

Епископ Андох вернулся через два месяца. Как я и предполагал, вины за ним не нашли и написали предводителю гуннов Атилле, чтобы прислал перечень украденных предметов и подал на епископа в суд. Как принято в цивилизованном мире, будет проведено следствие, честное, неподкупное, и, если вину епископа докажут, то его осудят по римским законам. Мне показалось, что что-то подобное я слышал в Западной Европе в двадцать первом веке и почти в каждом предыдущем.

Через два дня мы выехали из Марга и на полпути встретили конного вестового с пограничного поста у переправы, которые сообщил, что гунны переправляются через Дунай, причем не отряд в несколько сотен, как во время предыдущего налета, а целая армия, включая пеших — германцев из разных племен. Наш декурион не стал рисковать, проверяя информацию, приказал возвращаться в город.

Я столько раз осаждал города и сам сидел в осаде, что уже по тому, как приступает к ней армия, могу определить, насколько будет успешной и как долго продлится. Конечно, никто не застрахован от случайности, но, по моему глубокому убеждению, случайность — это непознанная закономерность. Гунны и пришедшая с ними пехота из германцев явно не тянули на своих далеких родичей монголов, взявших на вооружение опыт и осадные орудия китайцев. Если бы город защищали отважные жители вместе с не менее отважным гарнизоном, то я бы с уверенностью заявил, что осада закончится пшиком. Только вот горожане не собирались защищаться, и среди стражников я не заметил патриотов. Вторым плюсом для кочевников было то, что их количество в разы превосходило гарнизон Марга и всех его жителей, включая крестьян из ближних деревень, спрятавшихся за городскими стенами. Значит, на осаду уйдет ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы изготовить большое количество лестниц и прислонить их к городским стенам с внешней стороны. Судя по стуку топоров, процесс начался. О чем я и сказал Гунтериху, который стоял рядом со мной на привратной башне.

— Приходилось сидеть в осаде? — поинтересовался он.

— В Испании. Отбивался от твоих сородичей, — соврал я.

— Что предлагаешь делать? — спросил командир.

— Есть два варианта: погибнуть, защищая неблагодарных трусов, или собрать возле тех ворот, что выходят к броду, всех конных и, когда гунны попрут на штурм, открыть их и пробиться. Уверен, что преследовать нас не будут, кинутся грабить город, — предложил я на выбор.

Гунтерих промолчал. Видимо, ни помирать, ни становиться предателем и дезертиром ему не хотелось, поэтому решил подождать, не появится ли третий вариант.

И он таки появился. Епископ Андох со свитой священнослужителей, все в простых черных рясах, и один нес на плече большой деревянный Т-образный крест, уменьшенную копию тех, на которых распинают преступников, направился к тому месту, где летом была ярмарка, а теперь ставили шатры гуннских командиров. Как человек неглупый, он понял, что нет надежды ни на далекий Константинополь, ни на стражу и горожан, поэтому решил сдаться на милость врагу.

Вернулся через пару часов очень довольный собой и вместе с Атиллой, который ехал на вороном коне в сопровождении полусотни всадников. Под задницей предводителя гуннов было довольно таки солидное седло, не сравнить с теми, на которых разъезжали его соплеменники, а ступни вставлены в позолоченные стремена, которые, как и короткий меч в золотых ножнах, красиво смотрелись на фоне черной шерсти породистого коня, рослого и крепкого. Стремена были закрытыми спереди. Наверное, для того, чтобы ноги в сапогах без каблуков не проваливались вперед. Я часто видел такие в будущем, сперва в Китае, где их обожали неумелые знатные наездники, а потом в Европе, где их использовали для обучения новичков. Атилла был невысок, сантиметров на пятнадцать ниже меня, плотен, кривоног. Голова непропорционально длинная с худощавым скуластым треугольным лицом вершиной вниз, без шрамов и почти без волос, только на подбородке жиденькая и короткая, козлиная бородка, выкрашенная в рыжий цвет, из-за которой напомнил мне виденного когда-то в будущем деревенского дьячка. Как мне сказали, знатные гунны накладывают своим маленьким детям на головы тугие повязки с деревянными дощечками, чтобы череп деформировался, стал выше, и все сразу понимали, что имеют дело не с простолюдином. Ниже узких черных бровей, почти горизонтальных, глубокие глазные впадины, и в них прятались живые и, я бы даже сказал, смешливые, темно-карие глаза. Нос великоват для гунна и приплюснут на конце. Говорят, его мать была гречанкой. Несмотря на застывшее лицо, которое, как догадываюсь, должно было выражать суровость и неприступность, предводитель кочевников не выглядел тупым и беспощадным отморозком, каким войдет в историю.