Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 10

– Пли!

Шеренгу окутал серый пороховой дым. Набежавший с запада ветерок снес его к монастырю. В катящейся к нам лаве образовалась проплешина, исчезла и моя цель. То ли я попал, то ли кто другой – не разберешь. Но проплешина тут же затянулась – как ряска на болоте после брошенного в нее камня. Наш залп французов не испугал.

– Заряжай!

Егеря торопливо заработали шомполами – и я с ними. Готово! Я вскинул штуцер к плечу. До всадников совсем близко – не больше сотни метров. Отчетливо видны лица под киверами, расшитые шнурами доломаны. Гусары. Хорошо, что не уланы, у тех – пики, с ними каре прорвать проще. Вообще прорывать каре – функция тяжелой конницы, тех же кирасиров. Но нам с необученными новобранцами и гусаров хватит. Всадники выхватили сабли, их отполированные клинки сверкнули в лучах выглянувшего из-за облаков солнца.

– Первая шеренга – встать! Вторая – шаг назад! Целься!

Молодец Потапович! Мы стоим на склоне, и, если отступить, егеря выстрелят поверх голов новобранцев. В противном случае пришлось бы между голов. Такие выстрелы оглушают солдат первой шеренги, искры несгоревшего пороха с полок и стволов могут ожечь щеки. Опытному егерю не привыкать, но у нас неуки.

– Пли!

Грохот, запах тухлого яйца от сгоревшего пороха, крики людей и жалобное ржание коней. Когда дым снесло, перед строем обнаружилась куча мала. Убитые и раненые лошади, неподвижные тела всадников между ними и под крупами лошадей. Залп полторы сотни ружей в плотную толпу с близкого расстояния – это страшно. Но французов это не смутило.

– En avant France! – прозвучало впереди. – Vive l'empereur![1]

Волна всадников накатила на каре. Первый ряд егерей выбросил вперед штыки. Гусары отхлынули и закружили вокруг. Стреляли из пистолетов, пытаясь сделать в строю проход и через него прорваться внутрь. Если выйдет, нам – хана. Егеря, стоявшие позади новобранцев, палили в ответ. Не было залпов – стрельбой уже никто не управлял. Выстрелы грохотали вразнобой, впрочем, без особого эффекта с обеих сторон, что было видно, когда дым сносило ветром. Попасть в движущуюся мишень из кремневого ружья можно лишь случайно. После нажатия на спуск и до выстрела проходит около секунды: пока вспыхнет порох на полке, затем подожжет заряд, цель убежит. Но из пистолета верхом на скачущей лошади прицелиться тоже непросто, хотя у французов в этом преимущество – палят по статичной цели. Время от времени солдаты в первой шеренге падали, и ротным приходилось уплотнять строй. Шло время, но никто из противоборствующих сторон не мог добиться успеха.

Первыми поняли это французы. Прозвучала команда, и карусель прекратилась. Всадники отхлынули от каре и рассредоточились на лугу. Многие стали перезаряжать пистолеты. Делали это гусары на удивление ловко. Мы продолжили стрелять, но этот огонь действенным не был, хотя время от времени гусары падали с седел. К сожалению, реже, чем хотелось. Всадник даже на стоящей лошади постоянно в движении, поэтому пули летели мимо. Французов наш огонь не сильно смущал: они спокойно орудовали короткими шомполами, и вскоре завершили перезарядку. Прозвучала команда, и гусары вновь сбились в строй. В этот раз он представлял собой не широкую лаву, а плотную колонну. Передние всадники взяли пистолеты в обе руки, и, управляя лошадьми только с помощью ног, помчались к нам.

– Целься в коней! – закричал Синицын. – Пли!

Ответом на это стали разрозненные выстрелы. Французы развели нас. Пока мы отстреливали их по одиночке, готовили атаку, скорее всего, хорошо им знакомую и не раз испытанную на практике. Остановить их сейчас мог только дружный залп из ружей, но они у большинства егерей разряжены. Сейчас передний ряд французов пробьет в строе брешь пистолетными выстрелами, остальные ворвутся внутрь и устроят резню. Батальон капитана Руцкого ляжет костьми, как и велело начальство.

Колонна атакующих приблизилась, стали видны оскаленные пасти лошадей, злые лица гусаров, пистолеты в их руках. В голове внезапно всплыл идиотский стишок, вычитанный в интернете. Воспаленный мозг мигом переделал в нем слова:

– Дай! – я вырвал топор из рук денщика, сунув взамен бесполезный сейчас штуцер, после чего припустил к атакуемой шеренге, на бегу раскручивая топор над головой. Хороший инструмент у французских саперов. На длинной рукояти, острый, с квадратным бойком на обухе. Последний чтобы гвозди забивать, но и в лоб приложить можно. Для обычного человека тяжеловат, для меня – пушинка.

Я успел. Залп из пистолетов проделал в шеренге егерей брешь, и в нее уже заскакивал всадник с саблей, занесенной для удара. Врешь, сука, не пройдешь! Хрясь! Получив обухом в лоб, лошадь рухнула, как подкошенная. Всадник перелетел через ее голову и, выронив саблю, пропахал носом стерню от скошенной травы.

– Добейте! – крикнул я солдатам и устремился вперед. В брешь уже заскакивали другие гусары, причем, сразу парочка. А вот хрен вам! Хрясь! Поворот волчком – хрясь! Полетайте парни! Вернее, приземляйтесь. Засадив носком сапога в промежность француза, оказавшегося пошустрее и успевшего вскочить на ноги, я развернулся к следующим. Хрясь, разворот, хрясь… Мной овладела непонятная дикая ярость. Я бил и крушил, ловко уворачиваясь от ответных ударов сабель и даже выстрелов из пистолетов. Падали лошади, летели наземь всадники. Успевшие спрыгнуть с убитых коней гусары, не стали связываться с придурком с топором в руках и убежали к своим. Я запрыгнул на круп убитой лошади и вскинул топор над головой.

– Что, зассали, пидоры! – завопил во весь голос. – Ком цу мир! Я вам покажу кровавую гэбню!

Смельчаки среди пидоров нашлись, двое всадников рванулись вперед и напали на меня сразу с двух сторон. Хрясь! Конь рухнул, придавив всадника. Бам! От сильного удара кивер сел мне на уши. Подскочивший справа всадник угодил по нему саблей. Я, не глядя, отмахнулся лезвием топора. Хрусь! Густая теплая жидкость брызнула мне в лицо, залепив глаз. Блядь! Я повернул голову. Побелевший гусар с ужасом смотрел на свое правое плечо. Руки с саблей у него более не было, а из короткого обрубка фонтаном прыскала кровь. Не боец. Остальные всадники почему-то нападать не спешили и, натянув поводья, встали в десятке метров от меня, почему-то глядя в сторону. Впечатлились, петушки гальские.

– Капитан! – раздалось позади, и я узнал голос Синицына. – Сигай долу!

Мгновенно сообразив, я спрыгнул с крупа и ничком рухнул на вытоптанную копытами траву, уронив при этом топор. За спиной грохнул залп, и все вокруг затянуло серым дымом. Я встал и, волоча ноги, побрел к своим. Идти было тяжело – из меня будто выпустили воздух. Из дыма выскочили Синицын с Пахомом и, подхватив меня под руки, затащили в глубь каре, где усадили на траву.

– Сейчас, сейчас, – забормотал денщик, пытаясь снять с меня кивер. Руки у него дрожали, подбородочный ремень никак не поддавался.

– Отстань! – прикрикнул я. – С чего тебе вздумалось?

– У вас кивер разрублен, лицо и мундир в крови, – сообщил стоявший рядом Синицын. – Нужно осмотреть рану.

– Это не моя кровь, – сказал я и, подумав, стащил кивер. Осмотрел. М-да, приложили знатно: лезвие сабли, миновав репеек[2], разрубило верх, дойдя до латунной гренады[3], однако не затронув ее. Дубленая кожа выдержала, крови внутри не наблюдалось. Я на всякий случай ощупал голову – цела. Вот и ладно. Я нахлобучил кивер обратно на голову. Пахом с Синицыным стояли впереди, странно на меня глядя.

– Антип Потапович! – нахмурился я. – Почему вы здесь? Там же бой!

– Нет больше боя, – ответил он. – Наши подошли. Бегут французы. Спасла Царица Небесная.

Он размашисто перекрестился. Я вскочил на ноги. Гусары улепетывали на другой берег, часть их уже успела перебраться через реку. Вслед скакали всадники в блестящих кирасах и, догнав отставших, наотмашь рубили палашами. Вот почему гусары смотрели в сторону – пришла, значит, подмога. Где ж ее носило?